[160], утвердившийся в конечном итоге на польском престоле, оказался открытым врагом России и недоброжелателем православия. Политических и военных талантов своего предшественника он был лишен, однако унаследовал от Батория крайне жесткую позицию по отношению к восточному соседу. При нем в западнорусских землях совершилась Брестская уния 1596 года, оторвавшая от тела Вселенской православной церкви значительную область и прикрепившая ее к римско-католическому миру. По словам М. В. Дмитриева, выдающегося специалиста по церковной истории западнорусских земель, этот акт не был «результатом государственного давления на Православную церковь»; в то же время очевидно «католическое рвение» и Стефана Батория и Сигизмунда III; последний, в частности, оказал «поддержку и покровительство» одному из главных творцов унии — Ипатею Потею[161]. Однако на всем протяжении царствования Федора Ивановича московским дипломатам удавалось удержать Речь Посполитую от войны с Россией; более того, когда Русскому царству пришлось вступить в боевые действия со шведами, Польшу смогли удержать от нанесения сокрушительного удара в спину. А это — серьезный успех.
Впрочем, пущей надежности в отношениях с Речью Посполитой Борис Годунов добился, используя не только дипломатические средства. Он пошел по пути, который проложило аристократическое правительство в отношении южных, северных и восточных рубежей. Важнейшим козырем в руках Москвы стала мощная крепость, воздвигнутая в Смоленске тем же Федором Конем, строителем Белого города.
Подготовка к строительству началась в декабре 1595 года, вскоре после заключения «вечного мира со шведами» и при трезвом осознании того факта, что к январю 1603 года истечет срок перемирия с Речью Посполитой. Во главе которой стоит яростный недоброжелатель Московского государства…
Стена Смоленского кремля. Фотограф С. М. Прокудин-Горский. 1911–1912
На следующий год Б. Ф. Годунов лично посетил Смоленск — ради пригляда за ходом работ. Правитель превосходно чувствовал, откуда исходит серьезнейшая угроза России, а потому придавал исключительное значение смоленскому строительству.
Зодчие торопились. Порой им даже приходилось жертвовать качеством ради завершения работы в предельно короткие сроки… И они успели: уже после кончины Федора Ивановича, при государе Борисе Федоровиче, на исходе 1602 года, работы закончились. Проделан был титанический труд. И не зря войска Сигизмунда III на двадцать месяцев встали у стен Смоленска, когда грянула година Смуты. Новая крепость в чем-то уступала московскому Белому городу, а чем-то превосходила его. Общая протяженность ее стен составила порядка шести с половиной километров. Толщина их колеблется от трех до семи с половиной метров, а высота — от восьми с половиной до 13 метров. Мощь их была усилена 38 башнями, вмещающими огромный артиллерийский парк. Проездные ворота представляли собой настоящие оборонительные узлы. По словам современного историка русской фортификации Ю. Г. Иванова, «Смоленская крепость явилась одним из самых грандиозных сооружений в Европе начала XVII века»[162]. За долгую историю Смоленска его «каменное ожерелье» сильно изменилось, особенно же досталось ему в годы войн. Но даже сегодня частично отреставрированные, обновленные стены и башни великого оборонительного сооружения способны поразить величием.
Отношения со Шведской короной катились в сторону войны с полной неизбежностью. И для шведов оказалась сюрпризом та военная мощь, которую смогло противопоставить им в поле Московское государство всего через несколько лет после тяжелого поражения в Ливонской войне. Дипломатические результаты новой русско-шведской войны[163] получили разные трактовки, однако положение России на международной арене она в любом случае улучшила: неприятеля принудили уступить древние области Новгородчины, потерянные Россией при Иване IV.
Многообещающим выглядело Кавказское направление. Здесь России сами собой, без значительных усилий со стороны правительства, следовали яркие успехи[164]. Иранский шах, изнемогавший в тяжелой борьбе с османами, договорился с Россией о своего рода русской сфере влияния на Кавказе. Иран и Московское государство стали союзниками. На Тереке появились царские крепости, занятые гарнизонами из русских дворян и стрельцов. Осенью 1588 года Кахетинское царство[165] во главе с государем Александром II присягнуло на верность Федору Ивановичу: христиане Кавказа искали в могучем северном соседе защитника от воинственных мусульманских держав, прежде всего от турок. Кроме того, кахетинский царь, делясь титулом и властью с Федором Ивановичем, получал значительную денежную сумму[166]. Несколько лет спустя Россия действительно оказала вооруженную поддержку Кахетии. В 1589–1590 годах отряд Г. Полтева «привел под государеву руку» всю «Кабардинскую землю». В 1594 году князь А. И. Хворостинин, брат знаменитого полководца Дмитрия Ивановича Хворостинина, захватил и разрушил Тарки — столицу «шамхала» (правителя, недружественного союзникам России на Кавказе). Шамхал вскоре отбил город, но по соседству появилась новая русская крепость Койса.
Однако усилие России на Кавказе не могло быть продолжено новыми масштабными действиями: сил не хватало на более важных направлениях. Дорого, видимо, стоивший поход Хворостинина должен был выглядеть в глазах московского правительства как чрезмерный расход воинских людей при общей нехватке людских ресурсов[167]. Для Москвы того времени Кавказ был маленькой политикой, притом требующей серьезных затрат. Ради продолжения дипломатической игры боевыми средствами туда иногда отправляли воинские отряды. Там пытались закрепиться, надеясь на союзников, крепкие стены и небольшие гарнизоны. Но это продвижение было эфемерным, и гроза Смуты полностью оборвала связь России с Кавказом. Удачей было, скорее, то, что московское правительство не стало увлекаться этим направлением и мудро ограничило объем сил, которые пошли на кавказские дела. Всерьез и по-настоящему покорением Кавказа наша страна получила возможность заняться лишь во второй половине XVIII — первой половине XIX столетий. А в царствование Федора Ивановича еще не сложились предпосылки к превращению кавказских пространств в большую политику для России.
Из этого реестра политических достижений России с 1587 по 1598 год нетрудно извлечь понимание политического стиля Б. Ф. Годунова. Он не изобретает новых решений[168]. Он твердо придерживается стратегии «наступления городами», инициированной еще аристократическим правительством в первые годы царствования Федора Ивановича. Он старательно избегает лобового столкновения с Речью Посполитой: это огромное, сильное государство видится самым серьезным противником на западе, и сил для открытого вооруженного противостояния с ним пока нет; приходится загораживаться Смоленском. Шведы выглядят слабее, и с ними можно — после длительной передышки — завести военный спор. Но только в том случае, если Речь Посполитая останется в стороне. С этой точки зрения Борис Федорович исключительно удачно выбрал время для единственной серьезной войны на Западном направлении: поляки давили на Россию дипломатически, но «второй фронт» против нее не открыли. Самая страшная гроза нависает с юга. Нашествие крымцев по-прежнему, как при Василии III, как при Иване IV, несет в себе смертельную опасность для России. Борис Федорович и здесь осторожен — закрывается крепостями, ищет союзников, держит армию наготове… Направления, дававшие перспективу быстрого продвижения, скорого успеха, получали незначительную подпитку людьми и иными ресурсами. Тот же Кавказ и ту же Сибирь присоединяли крайне малые отряды воинских людей. В Сибири тогда не было силы, которая могла бы всерьез сопротивляться даже им. А вот кавказские приобретения оказались непрочными, и от них некоторое время спустя России пришлось отказаться. В то время ресурсов не хватало — удержать Кавказ. Московское правительство во главе с Б. Ф. Годуновым не могло бросить туда бо́льшие силы и средства, поскольку их недоставало даже на самых важных направлениях — против Крыма, Речи Посполитой и Швеции.
Борису Федоровичу приходилось разумно экономить, не браться за рискованные проекты, маневрировать малыми резервами. Он принужден был, располагая невеликим военным и экономическим потенциалом, везде успевать, всюду закрывать бреши, вести хитрую дипломатическую игру компромиссов, драться только там, где это становилось неизбежным. Но при этом социальное напряжение постепенно нарастало, поскольку снаряжать войска и строить города стоило людей, денег, транспортных средств, а все это приходилось выжимать из страны со сравнительно слабой экономической основой. Брали много. За мир. За спокойствие центральных областей. За стабильность. За возможность выводить каждый год полноценную армию к Оке — сторожить крымцев. Крестьянство, державшее страну на своем хребте, едва выносило бремя государева «тягла». Земледельцы бегут от пашни, ищут счастливой доли у новых хозяев, подаются в казаки. Во второй половине 1590-х правительство принимает драконовские меры по сыску беглых холопов; мало того, в 1597 году объявляется 5-летний сыск крестьян, ушедших от помещиков в нарушение законов. Перегнул ли Борис Федорович палку, выкачивая ресурсы из страны путем нажима на крестьянство? Видимо, все-таки нет — во всяком случае, в царствование Федора Ивановича.
Годунов, сколько мог, удерживал страну на грани Смуты. В своей политической деятельности он не столько блистает гениальными комбинациями, сколько гениальной расторопностью, умением упрямо продолжать игру, имея плохую карту на руках, и в конечном итоге уходить от поражения. Он ведет политику с большой осмотрительностью и осторожностью, предпочитая надежность сколько-нибудь серьезному риску.