литик, основатель Российского государства Иван III Великий бывал с митрополитами крутенек, более того, одно время оказывал покровительство ереси жидовствующих. Иначе говоря, христианское чувство в среде правящего семейства Даниловичей отнюдь не имело вид пламени, стоящего высоко, горящего ровно и жарко… Оно то взметывалось к самому небу, то стелилось по земле — ниже травы, тише воды.
Все Даниловичи по своему положению являлись защитниками христианской веры, покровителями и соработниками Церкви. Кто-то из них в своей роли был силен, совершенен, а кто-то… скажем так: имел иные добродетели.
Федор Иванович оказался последним правителем в роду, после него династия пресеклась. Но именно в его царствование государь-Данилович был более всех предков богомолен, благочестив и силен на молитве. Крепчайшая вера царя — общее место у всех иностранцев, писавших о нем. Для русских она не подлежала сомнению. Более того, подданные искренне восхищались этим свойством Федора Ивановича. Так, псковский летописец высказался о нем с восторгом: «…бысть в подвизе велице, и правило его и молитва к Богу день и нощь беспрестанно и держа до кончины живота своего, и дарова ему Господь Бог державу его мирно и тишину и благоденствие и сножение плодов земных, и бысть льгота всей Рускои земле, и не обретеся ни разбойник, ни тать, ни грабитель; и бысть радость и веселие по всей Русской земле…»[176] По мнению современников, молитвенное усердие царя приносило Божью милость всему его народу. А его кротость и смирение во имя Христа давали подданным отдохнуть душой от «грозы» времен Ивана Васильевича.
Итак, в лице Федора Ивановича династия получила лучшего христианина. Его добрая вера бросает отблеск на деяния всей череды предков. В ее свете их благие свершения наполняются смыслом праведности, а корыстные и злые — смыслом отступничества. Судьба Федора Ивановича, словно мощный прожектор, направленный на судьбу всего семейства, делает отчетливее, резче памятные эпизоды его истории, словно Бог дал образец великого молитвенничества, и государи из длинной череды предшественников Федора Ивановича выглядят как персоны, по тем или иным причинам не дотянувшие до столь разительного благочестия.
Федор I взошел на престол двадцатисемилетним. Основные черты его характера — в том числе и необыкновенно сильная вера — уже сложились. Но кто научил его вероисповедной крепости? Кто сделал его таким? Чей пример оказал на него определяющее воздействие в молодости?
Он проходил ту же школу, что и его отец, брат. Такую же школу пройдут в будущем и первые государи из рода Романовых. Но столь же сильное же или, по крайней мере, сравнимое благочестие проявит лишь один из них — Алексей Михайлович (1645–1676 годы). Все они любили богомолье, все ездили по монастырям, все регулярно посещали службы в храмах, все — кто больше, кто меньше — основывали новые монастыри, строили церкви, жертвовали немалые средства на храмовые нужды. Но сколь же разительно расходились их характеры, их образ действий как политиков!
Невозможно объяснить большее благочестие одного московского государя и меньшее другого способностями духовников, состоявших при царствующих особах. Так или иначе, духовный отец у государя всегда и неизменно бывал непростым человеком, как минимум книжным, облеченным доверием Церкви, опытным в делах исповедания веры и принятия исповеди.
Быть может, сильное духовное воздействие на Федора Ивановича оказали настоящие светочи Русской церкви XVI века — митрополиты Макарий и Филипп II? Трудно сказать. Макарий скончался 31 декабря 1563 года. Царевич Федор был тогда еще маленьким мальчиком, и вряд ли для него мог нечто особенное значить пример седого старика, к которому все, даже отец, относятся с почтением.
А вот Филипп… Да, Филипп мог остаться в памяти отрока надолго. Он восстал против царя Ивана Васильевича из-за опричного кровопролития, призывая государя помнить о Заповеди «возлюби ближнего своего!». История противостояния главы светской власти с главою власти духовной почти вся уместилась в 1568 год. Одиннадцатилетний Федор Иванович вряд ли присутствовал на церковном соборе, осудившем Филиппа на основании лжесвидетельств и клеветы. Но царевич, вполне вероятно, выходил с отцом, старшим братом и многолюдной опричной свитой на богослужения в Успенский собор[177]. Именно во время таких богослужений митрополит Филипп трижды на протяжении первой половины 1568-го публично укорял царя в отступлении от норм, подобающих христианскому государю. Более того, публично же отказывался благословить правителя огромной державы. Это были из ряда вон выходящие события. Современники, надо полагать, глазам своим не верили. Такое книжные люди ведали из древних византийских хроник, из времен святого Иоанна Златоуста, противостоявшего нечестивой императрице Евдоксии… Но чтобы здесь, рядом, в Кремле завелся праведник, не боящийся царского гнева, жизнь собственную поставивший ни во что, мученикам времен Рима Первого уподобившийся в Третьем Риме, — о, ничего подобного от митрополита не ждали. Поступки его запомнились присутствующим как образец твердого стояния в вере при любых обстоятельствах. Надо полагать, врезались они в память и отроку Федору, рядом с которым отец, самодержавный правитель, бессильно сквернословил, не умея победить упорство старика-митрополита. Филипп утратил сан, отправился ссыльным в тверской Отроч монастырь, но всесильному царю не покорился и от истины не отступил. Федор Иванович видел все это в те годы, когда характер, склад ума, главные предпочтения личности еще не застыли, еще только начинают складываться. И душа жадно впитывала яркие впечатления. Одно верно сказанное слово, один поступок, одна строка в книге, услышанные и увиденные в подобном возрасте, могут оказать влияние на всю последующую жизнь…
Так сыграл ли митрополит Филипп, сам о том не думая, роль духовного водителя по отношению к царевичу-мальчику? Возможно. И даже весьма вероятно. Но для более категоричных утверждений источники того времени почвы не дают.
Вероятно, благое влияние на Федора Ивановича оказал его родной брат Иван. Источники определенно говорят о нем как о человеке книжном, хорошо знающем Священное Писание, жития святых, с великим почтением относящемся к русскому монашеству[178]. Его перу принадлежит канон преподобному Антонию Сийскому и один из вариантов жития святого. Иван Иванович имел смелость противиться той насильственной смене жен, которую отец навязывал ему по причинам не вполне ясным. Видеть перед глазами добрый пример ближайшего, родного человека — превосходный стимул для собственного духовного роста.
Как ни парадоксально, величайшим учителем мальчика, а затем молодого человека стал его отец. Нет, не тем учителем, который передает житейскую мудрость, учит практическим навыкам, наставляет в ремесле. Как уже говорилось, до 1581 года, когда ушел из жизни брат Федора, царевич Иван, никто не думал делать из него правителя. Следовательно, государь Иван IV не имел оснований передавать младшему сыну свое «ремесло» — ремесло высшей власти. А потом делать из Федора Ивановича нового сурового самодержца было уже поздно… Во-первых, до кончины самого грозного царя оставалось менее двух с половиной лет. Во-вторых, у Федора Ивановича, надо полагать, к моменту смерти брата уже сформировался принципиально иной, не державный характер.
Я. П. Турлыгин. Митрополит Филипп обличает Ивана Грозного. 1900
Сейчас речь идет все-таки о другом, не о науке правления. Отец мог стать для царевича учителем веры.
С одной стороны, усилиями отца сын усвоил обрядовую, внешнюю сторону христианства. Иван Васильевич был странным христианином. В его время, а порой и прямо по его указу с жизнью расстались многие видные фигуры нашей Церкви — настоятели монастырей и даже архиереи. Он руками церковного собора сместил Филиппа. При нем травили собаками архиепископа Новгородского Леонида. Его волею к Царю Небесному отправился псково-печерский настоятель Корнилий, канонизированный впоследствии Русской православной церковью. Им отданные приказы привели к разграблению множества храмов и монастырей. Он искал новых жен, когда прежние были еще живы и здоровы. Он женился много большее количество раз, чем позволено православному. Он, наконец, сделал массовое душегубство частью политической практики в нашей стране. Но… царь все же был и благочестив по-своему. Куска не отправлял в рот, не перекрестив его предварительно. Строил новые храмы и монастыри, любил поездки на богомолье, к чему приохотил и свою семью, упорно противостоял инструментами дипломатии и боевым оружием иноверцам и инославным. Знал слезы покаяния. Покровительствовал книгопечатанию ради духовного просвещения — ведь только церковные тексты печатались в годы его правления на Русской земле. Да и сам был «книжен», искренне любил церковную премудрость, богословское рассуждение, хотя и заходил в нем порой за пределы учения Церкви. Со строгостью подходил к соблюдению обрядов, гневался, когда видел в монашеских общинах «ослабу» вместо строго жития. Автор этих строк отнюдь не считает крепость в обряде и огромное всенародное почитание монашества с его аскетичным бытом какими-то пороками Русской цивилизации. Совсем напротив. Строгость в следовании Закону еще не умаляет Любви, но лишь показывает определенную дисциплину духа. А широкое распространение иноческого аскетизма и глубокое уважение к нему по всей стране свидетельствует лишь о том, что общество видело в смирении и самопожертвовании во имя Христа истинные ценности. Что ж худого?
Но у христианства, помимо обрядовой правильности, есть и другие, не менее, а то и более важные стороны. Этическая. Мистическая. Догматическая. И чему, как тут мог научить помраченный отец святого сына? Один сменил множество жен, был «яр и прелюбодействен зело», а другой всю жизнь до последнего часа провел с одной супругой, и когда понадобилось отстаивать ее, не отступился. Один был душегубец, другой — смиренный молитвенник. Один был книжен и велеречив, другой — тих и жаждал сменить царский венец на простую иноческую рясу. Один унижал и разорял Церковь, другой почитал ее.