– Пусти! Задавлю!
Подтащил телегу к стене и, поставив ее на попа, полез наверх.
– Сгоришь, дурной! Куда лезешь?
Из окна изредка вырывались клубы огня. Вскарабкавшись на второй этаж, он прикрыл глаза рукой и ринулся внутрь. Как показалось ему в первое мгновение, комната была пуста. И только чей-то легкий стон заставил Дорофея посмотреть на то место. И он увидел между стеной и кроватью девушку. Раздумывать было некогда; он схватил ее на руки. Языки пламени, вырывавшиеся снизу, могли ее обжечь. Положив девушку на лежак, он обмотал ее покрывалом и показался в окне с ношей на руках.
– Расступись, народ! – крикнул он.
Рубаха на нем горела. Люди шарахнулись в сторону, и он спрыгнул вниз вместе с ношей. Все бросились к ноше. Когда размотали, ахнули от радости:
– Княжна! Жива и здорова!
Толпа на мгновение забыла о горящем доме и о спасителе. Все хотели увидеть княжну. Но прежде всех старая няня, громко кричавшая:
– Оленька! Оленька!
Но спасителя не забыл сотник. Он незаметно окружил Дорофея своими людьми, и, подталкивая, его довели до повозки. А там поминай как звали.
Князь Ярослав уехал на границу с Новгородом. До него дошли слухи, что ушкуйники вновь пытались пограбить псковские деревни. Но слухи не подтвердились. И он, довольный, что не надо будет привлекать государя, возвращался в Псков. Въехав в город, он увидел над ним клубы черного дыма. Сердце забило тревогу. Первое, что он узнал по прибытии, – что его дочь жива. Все остальное уже не волновало наместника. Он видел, что несколько человек вели борьбу с огнем. Откуда-то взялись шайки, ведра. И люди победили. Правда, хоромы пострадали. Но, как князь определил, через месяц их можно восстановить. Казалось, все улеглось. Тут Ярославу кто-то рассказал о спасении его единственной дочери. Князь даже побелел лицом, представив себе, что могло с ней случиться.
– А где спаситель? – оглянулся он на толпу. Все начали смотреть по сторонам, но… его не нашли. Ну что ж! Сам виноват, что ушел, не дождался конца. Казалось, на этом все и должно было кончиться. Но старая нянька, которая ухаживала за княжной, расписала событие во всей красе:
– Ты знаешь, краса моя…
А княжна действительно была красива. Нежное, приветливое лицо. Взгляд серо-зеленых глаз ласковый, добрый. Точеный носик и алые губки подчеркивали ее девичью прелесть. Стан тонкий и гибкий, походка плавная. Одним словом, писаная красавица.
– Так вот, – продолжала нянька, – все кричат: «Воды, воды!» – а сами стоят. Я не выдержала и кричу: «Спасайте княжну!» Кто-то пытался броситься в огонь, но отступил. Нашелся все же один храбрец. Сам высокий, плечистый. А сильный! Схватил телегу, подставил к стене и в окно сквозь огонь. Все думали: каюк ему. Ан нет! Глядим, нарисовался в окне. А ты в его руках. Молодец! Завернул тебя в покров, чтобы огонь не достал. А на самом рубаха горит. Тут он как крикнет: «Расступись, народ!» И как прыгнет! Ничего! Тебя сохранил. Ой, молодец!
– Няня, а нашли его аль нет? Я хочу отблагодарить его, – сказала она и, потупив взор, опустила голову.
Бабка вздохнула:
– Кинулись искать, а он как в воду канул.
– Его надо обязательно найти. Он мне жизнь спас. А вдруг ему сейчас плохо? Ты говорила, что рубаха на нем горела.
– Горела, краса моя, горела, – утвердительно произнесла та.
– Так ты поищи его. Обязательно поищи. – Лицо княжны было таким умоляющим, что отказать было невозможно.
– Я поищу, поищу, – заверила старуха.
Глава 20
Бомасе, о котором говорил Виссарион, оказался немолодым человеком с обросшим лицом, покрытым сплошными морщинами, что говорило о бурно проведенной жизни.
– Ну что? – спросил Виссарион, когда тот, сняв мокрый плащ, свернул его и, не зная, куда деть, положил на пол.
– Да все в порядке, Виссарион, – ответил Бомасе, часто дыша.
– А как она?
– Я предупредил ее.
– Тебе надо проследить, а то старая может все перепутать.
Софья ничего, хотя слушала внимательно, из этого разговора понять не могла. Ей было только ясно, что придется, вероятно, общаться с какой-то старой женщиной. «Но кто она такая?» – хотелось ей спросить. Виссарион, подозрительно посмотрев на Софью, крикнул вознице:
– Давай трогай!
– Сейчас, святой отец, только вожжи распутаю.
И вскоре послышалось:
– Но-о! – И раздался удар хлыста.
Отдохнувшие немного кони повеселее повезли возок.
Софье показалось, что воздух вдруг стал другим. Этот воздух напомнил ей море! Туда их изредка вывозил Фома, хотя они имели там свой дворец. «Интересно, кто сейчас в нем живет?» – подумала она и тяжело вздохнула. Виссарион принял это за ее усталость и проговорил:
– Ничего, скоро будем на месте!
– Мы к морю едем? – неожиданно спросила она.
– А ты откуда это взяла? – удивленно спросил Виссарион.
– Да морем пахнет, – ответила Софья и отвернулась к окну.
– К морю, – будто нехотя ответил Виссарион.
А некоторое время спустя в карете стал слышен непонятный гул. Он то нарастал, то спадал. Мощь его время от времени усиливалась.
– Штормует, – заметил Бомасе, произнеся незнакомое слово.
– Да, не завидую я тому, кто сейчас в море, – отозвался Виссарион.
– Ты бы, святой отец, помолился за них.
На удивление Софьи, Виссарион слегка приподнялся, неразборчиво произнес какие-то слова и трижды перекрестился.
Трудно сказать, что помогло: молитва кардинала или опытность капитана и слаженность действий команды, но в порт городишка Гаэта умудрился войти, спасаясь от шторма, весь потрепанный, с поломанной мачтой корабль. На его борту находился молодой купец Василий Елферьев. Его отец, Егор, все же нашел лодию и добрался с сыном до Кафы. И не прогадал. Бог наградил его за терпение, настойчивость и торговую сметливость.
Почти одновременно с ними в Кафе появился генуэзский купец Гортано. Для обоих это была удача. Русский купец привез отличные меха, воск, кожи, щетину. А генуэзец – шелка, пряжу, дорогую одежду, посуду, мебель, золотые и серебряные украшения, жемчуг, оружие. Гортано особенно по душе пришлись русские меха горностая и бобра. Он и дул на них, и прикладывал к щекам, и любовался ими при солнечном свете. И Егору товары генуэзца пришлись по душе.
В ожидании транспорта, которого не было около двух месяцев, они сдружились. Учили слова нового языка, смогли изъясняться. И тут в голову Гортано пришла мысль, чтобы сын Егора поехал с ним в Геную поучиться там торговому делу, посмотреть нужный товар. Егор на такое предложение заметил:
– Я сам его всему научу.
– Нэ-э, – понял его Гортано, – тама много… много поглядеть будет.
– Отпусти, батяня. Хоть свет повидаю. Да, думаю, кой-чего и привезу. Внакладе не останешься. Может быть, путь туда открою.
Это был весомый аргумент. Отец посмотрел на лицо сына, пылавшее жаждой повидать далекие земли, и махнул рукой:
– Была не была, езжай. Но смотри у меня… не задерживайся.
Первым прибыл корабль из далекой Генуи. Егор долго стоял на берегу, глядя вслед удаляющемуся кораблю и в душе моля Бога, чтобы сын вернулся живым и здоровым.
Первые дни плавания проходили великолепно. Прошли Черное море, миновали Босфор, прошли мимо Константинополя. Тут Гортано очень боялся встретить турецкие корабли. Но, слава Богу, все прошло удачно. Вот и Дарданеллы. Прошли вблизи греческих берегов. Зашли в Ниагополис набрать воды, продовольствия и немного подремонтироваться. И вышли в Ионическое море. Ветер был попутный. Паруса надувались, как арбузы. Правда, зоркий капитан заметил, что за ними следует какой-то корабль.
– Как бы не пираты, – показывая позади точку, проговорил капитан.
Василий не понял, да и не знал он, что такое пираты. Гортано немного испугался. Но, посмотрев на своего гостя, быстро взял себя в руки. Капитан приказал поднять еще паруса, и это прибавило ходу. На юге быстро темнеет. Наступившая ночь спасла от преследования.
Когда прошли Мессинский пролив, капитан вздохнул с облегчением и сказал:
– Мы, слава Всевышнему, почти дома.
О! Лучше бы он не говорил этих слов! Первыми вестниками беды были чайки. Невесть откуда взявшиеся, они с тревожным криком неслись на север. Ветер крепчал. Поднялась волна. Капитан встревожился и приказал убрать часть парусов. А Василий, не подозревая ничего опасного, стоял на корме и любовался, как волны то поднимали, то бросали корабль вниз. Вскоре к нему подошел Гортано и предложил спуститься вниз.
– Зачем? – воскликнул он, но не договорил.
Волна так ударила его, что, если бы не рядом стоявший генуэзец, трудно сказать, что было бы с ним. Гортано успел схватить его за куртку и притянуть к себе. После этого Василий не сопротивлялся и, держась за Гортано, вслед за ним спустился в кубрик.
С каждой минутой шторм набирал силу. Корабль кидало из стороны в сторону. Наверху послышался какой-то грохот, удар по палубе. Как выяснилось, это не выдержала одна из мачт. Капитан схватил топор и стал рубить снасти, не обращая внимания на бросавшиеся на него волны; к нему подоспели матросы, и им удалось сбросить в море сломанную мачту. Так они дотянули до Гаэты. Высокий берег, прикрывавший залив, позволил кораблю, подталкиваемому туда волнами, остановиться у причала, сбросив вовремя якоря, а затем канатами застопорить судно, намотав их на каменные «бивни». По окончании работ команда окружила капитана.
– Ну что, капитан, отпускаешь нас на сушу?
– Отпускаю, – ответил тот. – Два дня отдыху и на корабль – заниматься ремонтом.
– Есть, капитан, два дня.
И команда в обнимку, не веря до конца в свое спасение, двинулась на берег. Оказавшись на твердой земле, они упали на колени, чтобы поблагодарить Всевышнего за спасение. Капитан, Гортано и его гость, набросив плащи, направились к недалеко стоявшему от причала трехэтажному дому, над калиткой которого горел красный фонарь. Команда, бывавшая здесь, хорошо знала, что с пустыми карманами им в этом доме делать нечего, и направилась на поиски более дешевого приюта.