Глава 30
Шел уже второй месяц пребывания легата в Москве. Когда он вернется в Рим, ни он, ни Фрязин сказать не могли. Главной причиной такой неясности была… трусость легата. Страх напал на него, когда он увидел под Москвой, как разделались с его монахом, а затем и с Фрязиным. И он не знал, что делать. Возвратиться в Рим, не встретившись с великим московским князем, он не мог. Что он скажет папе? Признаться в трусости? Это означало конец всему. Он хорошо знал пап и знал, что они ему скажут: «Каждый истинно верующий в Христа человек должен быть готов ко всему. И пример тому сам Христос! Ты пожалел себя. Ты недостоин называться его последователем». Что-нибудь соврать? Папа может написать письмо великому князю, и тогда откроется его вранье. «Господи, не погуби меня! Помоги!» Осмелев, он попросил Фрязина, чтобы тот через Софью организовал его встречу с Иваном Васильевичем. Но доступ к ней оказался затруднительным и для Фрязина. «Скорее всего, – думал легат, – Фрязин придумал эту отговорку, потому что боится и сам. Ему не хочется, чтобы подбили второй глаз или дали пинком по заднему месту».
И легат в доме Фрязина оказался узником, ибо в своем легатском одеянии при таком морозе он выйти не мог. Каждый вечер он твердил, что жить здесь из-за таких морозов невозможно. Чтобы избавиться от его нытья, Фрязин купил ему катанки, шерстяные носки, двойные порты. Да еще и шапку с ушами. Когда легат это все надел и осмелился выйти, страх перед морозом быстро растаял. И он каждый день, говоря Фрязину, что изучает московскую жизнь, бродил по улицам столицы. Бывал и на базарах. Да, здесь не было таких нежных фруктов, как в Риме, зато прилавки были завалены мясом, салом, дичью. Были здесь и свои овощи: морковь, репа, редька, лук, чеснок, капуста. Особенно ему понравилось соленое сало с чесноком и хрустящие соленые огурчики. Попробовал медовуху и бражку. И стал понимать русского мужика, говоря: «А что, и здесь жить можно! Да еще как!»
Однажды, бесцельно бродя, он вышел на крутой берег Москвы-реки. Бросив на блестящий лед скучающий взгляд и решив вернуться, он увидел двух мужиков, которые какими-то черными палками долбили лед. Увидел он и стекающийся народ. Это привело его к мысли, что здесь должно что-то произойти. Мужики, выдолбив квадрат, где показалась свинцовая вода реки, достали из мешка, лежавшего невдалеке, бутыль и стаканы, налили в них какую-то жидкость и, осенив себя крестом, выпили. Потом один что-то разломил, подал кусочек другому, и они стали нюхать эти кусочки. Тут подъехали сани, привезя кусок дерева, похожий на пень. Они скатили его с саней и установили рядом с выдолбленным квадратом. Это подняло интерес у легата: «Что они затевают и зачем собралось столько народа?»
Вскоре появились еще одни сани. В них, как увидел легат, сидело трое, не считая возницы. Особенно обращал на себя внимание какой-то мужик. Лицо из-за нечесаных и нестриженых волос разобрать было нельзя. На нем была порванная рубаха, распахнутая на груди. Руки за спиной. Рядом сидели два мужика, держа между ног секиры. Что кричал народ, легат не понимал. Крики утихли, когда появились еще одни сани с тремя мужиками. У одного на груди легат увидел большой крест – значит, этот человек был священником. Второй достал из сумы какую-то бумагу и стал читать. Третий, одетый в черное, достал из саней большой топор. Когда кончилось чтение бумаги, легат увидел, как двое, что были с секирами, оставив их в санях, схватили за руки мужика в рубахе и поволокли к деревянному обрубку. Мужик, на котором был крест, что-то говорил, а мужик в рубахе повалился ему в ноги и стал их целовать, со слезами что-то бормоча. Но никто его не слушал.
Священник осенил его крестом и отошел на несколько шагов. Подошел мужик с топором, одетый в черное. Легат видел, как лезвие сверкнуло в воздухе. Толпа ахнула, а голова упала в реку. Туда же полилась кровь. Все произошло так быстро и просто, что навело легата на мысль, что подобное совершается довольно часто. По его коже пробежала дрожь. После этого происшествия он два дня не выходил из дома.
Выйти его заставили слова Фрязина:
– Готовься, тебя примет великий князь. Но ты должен будешь встретиться с богомолом. Вот ему и докажи, чья вера истиннее.
«Господи, помилуй! Что меня ждет?» – пронеслось в голове легата.
Фрязин попал к Софье. Они говорили на итальянском. Софья с чем-то долго не соглашалась, но ее убедили слова Фрязина:
– Что скажет легат папе и в какое положение ты поставишь своего наставника Виссариона, который столько сделал для тебя?
Как заметил Фрязин, она тоже побаивалась своего супруга. Да, это было так. Но мало кто замечал, что жена потихоньку отвоевывала себе самостоятельность. Она уже свободно входила, когда у него кто-то был. Быстрое освоение языка – хотя многие слова она произносила с ошибками – позволяло ей высказывать свои замечания и советы. И жизнь показала, что они были весьма разумны.
Софья заговорила с Иваном Васильевичем, чтобы он принял легата. Великий князь спросил:
– Что хочет этот итальянец от меня?
Та ответила:
– Он хотеть сказать, что их ученые много лучше.
Князь усмехнулся:
– Со мной об этом говорить не надо. Пусть поговорит со святошей.
– Ты будет знать, кто лучше. Папа хотеть, чтобы церков был одна.
– Ты, Софья, хочешь сказать, кто победит, того и правда?
– Правда. Это что? – спросила она.
– Это – истина, – ответил Иван Васильевич.
– А-а-а, – произнесла она и кивнула.
Государь задумался.
– Ты что? – Она подошла к нему и прислонилась красивой головкой к его плечу.
– Что, что? – с досадой в голосе произнес он. – Боюсь, что это окончательно поссорит мня с митрополитом.
На это она, отступив на пару шагов, заявила:
– Папа в Европе иметь большой авторитет. Его слушать все правитель. И что будут подумать о тебе, а ты звать государь… Да какой, скажут, он государь, если бояться принять папского легата! Он же не кусаться, – добавила она с ядовитым хохотком.
И… грозный государь сдался. Это была первая победа жены.
– Да, – подумав, проговорил он, – не дикари же мы и не варвары, как кое-кто зовет нас. Скажи, Софьюшка, а этот твой…
– Почему мой? – перебила она. – Это папский посол!
– Ладно, пускай будет так. Но ты скажи – он как, силен в священных науках?
Она была одета в голубое платье, которое так шло ей. Ее роскошные темные волосы были убраны в высокую прическу, еще сильнее выделяя белизну ее лица. Он посмотрел на нее и отвел глаза.
– Вот ты мена спросить, силен ли легат в науке. Как мене знать? Я с ним другая веры. Ты лучше спросить у… э… митрополит. Он тебе и сказать.
Иван Васильевич усмехнулся:
– Да я на него в обиде.
– Знаэшь что, государь, у те не могут быть обиды и любов. Ты повэлитэль, а это значит: виновный – судить, добрый – награждать.
Увидев, что он нахмурился, она поднялась и, сказав:
– Этот твой дело! Я хотеть как лучшэ, – вышла, гордо вскинув голову.
Оставшись один, Иван Васильевич задумался над словами жены:
«Она, пожалуй, права. Любимчики вызывают зависть. Они, зная мое отношение к ним, могут ведь и подвести. Что другие скажут? Да, тут Софья права. А насчет митрополита? Да тоже верно. Ведь он митрополит! И его слово много значит! Пойду навещу его. Пускай решает, кто будет говорить с этим легатом, будь он неладен».
Дверь в комнату митрополита отворилась без стука. Филипп оглянулся и, не веря своим глазам, увидел в дверном проеме великого князя. Он стоял, обеими руками держась за косяк и склонив голову.
– Примешь гостя, богомолец? – с легкой насмешкой в голосе спросил он.
Филипп улыбнулся:
– Раз пришел, входи! – Сказав, встал и сделал пару шагов к нему навстречу.
Иван Васильевич подошел, взял его руку и поцеловал.
– Что, богомолец, не говоришь, что рад мня видеть? – подняв голову, спросил он.
Вместо ответа тот сказал:
– Знаю, зачем пришел. Садись!
Филипп слегка подвинул кресло. Первым разговор начал Иван Васильевич:
– Пришло время, когда мы должны сказать, чья вера правильнее.
Филипп сел напротив и бледными руками погладил поручни кресла.
– Я не понимаю, великий князь, что значит «пришло время». Его привезла твоя царевна, – проговорил Филипп, имея в виду, что с ней приехал легат.
– Да, она его привезла. Вернее, ей его навязали. Ну и что? Иль ты боишься, что католик окажется убедительнее?
Митрополит поправил крест.
– Я ничего не боюсь, твердо веря в истинность нашей веры, – произнес он. Голос был у него еще слаб, что говорило о том, что митрополит до конца не выздоровел.
– Тогда, богомолец, в чем дело? Подбери знающего божьего человека, пускай поговорят, а мы послушаем. Я твердо верю в то, что наши прародители в долгом поиске выбрали для своего народа веру, которая какое столетие укрепляет его и помогает преодолевать многие трудности.
– Великий князь, хорошо ты сказал! – Глаза митрополита заблестели. – Вера наша истинна, и мы с ней преодолеем все, что Бог нам пошлет. – Голос у Филиппа окреп, когда он произносил эти слова. – Готовь встречу, великий князь. От нас выступит книжник и богомолец Никита Попович.
– Выбор твой, владыка, одобряю. О нем я много наслышан. Заткнем поганые глотки тех, кто о нас говорит всякую ересь. Пускай знают в Европе, что не дика наша Русь, не боится ни с кем встречаться. Готовы даже дружить. Наши купцы пускай ездят в Европу, а оттуда мы ждем их торговцев.
– Но на веру нашу чтоб не покушались и впредь! – добавил Филипп.
Вскоре встреча состоялась. Она проходила в большой комнате – раньше это была гридница, теперь стала называться залой. Это название принесла Софья. В центре залы – небольшой стол с тремя стульями, два напротив друг друга. Третье между ними. Вдоль стен установлены кресла. У дальней стены три кресла: для государя, государыни и митрополита. Потом их кресла пододвинули поближе к центру. У стен сидела княжеская родня, князья, бояре. Ближе к выходу – кое-кто из дьяков. Был даже мастеровой люд.