К воеводскому крыльцу собирались начальные люди: приказчики, старосты, сотники. У каждого под началом было по несколько сот человек крепких мужиков, привычных к лесной и земляной работе. Многие из них прошлым летом были на черте, им не нужно было объяснять, что от них требовалось и на этот раз.
Богдан Матвеевич узнал некоторых приказчиков и по-доброму на них посмотрел. Почти рядом с крыльцом стоял алатырский приказчик Авдеев, под началом которого велись работы на инсарской стороне черты, за ним, пряча под кустистыми бровями колючие глазки, переминался староста Миронов из Курмышского уезда, начальник над плотниками, возводившими острог и отпущенными на зиму по домам. Пришёл в другой раз на черту Матвеев из Свияжского уезда, работавший на синбирской стороне черты.
На крыльцо к воеводе вышли Кунаков и Приклонский. За ними из дверей опасливо вытиснулся Першин и встал за спинами начальных людей. Те, кто стояли поодаль крыльца, почувствовали, что начинается серьёзное дело, и подошли поближе.
– Все ли явились? – строго спросил дьяк Кунаков.
По людям пошло движение, все запереглядывались, заозирались. Раздались несколько голосов:
– Вроде все!
– Государевы люди! – Хитрово подошёл к перилам крыльца. – Великий государь, царь и великий князь Алексей Михайлович доволен вашей работой прошлым летом на черте и жалует своей милостью. Он повелел по прошлым спискам выдать каждому сотнику по три рубля, каждому полусотнику – по два рубля, кузнецам, плотникам, артельщикам – по одному рублю, простым работным людям – по десяти алтын дополнительного жалованья к окладу. В этом году великий государь, царь и великий князь указал поставить град Синбирск и продолжить работы на черте бессменно и безотходно в свои деревеньки. Указано, добрых работников награждать деньгами, нетчиков и беглых нещадно бить батогами и забивать в колодки.
Хитрово замолчал и строго посмотрел на собравшихся у крыльца людей. Те восприняли слова воеводы всяк по-своему: кто потупился в землю, кто смотрел ясным взглядом на воеводу, а кто вроде и смотрел, но нельзя было понять, что он видел.
– Григорий Петрович, – молвил воевода. – Огласи наряд на работы.
У опытного дьяка все было загодя расписано. Он развернул свиток и начал вычитывать:
– Темниковским лесорубам идти на Синбирскую гору, валить лес, разделывать брёвна в размеры для устройства крепостных стен. Людям Авдеева идти вместе с темниковскими, делать наплавной мост через Свиягу, затем рыть ров и устраивать вал вокруг нового града. Старосте Миронову остаться для дел вокруг Карсуна, а после праздника Святой Троицы идти в Синбирск для устройства стен вокруг града, а также государевых изб в самом граде. Свияжцу Матвееву с работными людьми работать на синбирской стороне черты.
Дьяк Кунаков свернул свиток и отступил на полшага за воеводу.
– Всем выступать завтра на Синбирск. Кроме работных людей, пойдёт казачья сотня Агапова для проведывания степи от лихих людей. Всем идти кучно, не разбредаться. А теперь свои нужды говорите.
Первым протиснулся к крыльцу староста Миронов, уже известный Богдану Матвеевичу своим дотошным въедливым нравом.
– Бью челом, воевода, от всех курмышчан – плотников! Не дадено нам за то лето тридцать восемь рублей.
– В чём дело, Григорий Петрович? – спросил Хитрово.
– Напраслину возводит староста, – сказал Кунаков. – Всем работным людям жалованье дадено. На каждую полушку есть поручная запись.
– Говори, Миронов! – потребовал Хитрово, ничего не уразумев из объяснения хитромудрого дьяка.
– Деньги не дадены сполна, – сказал староста. – Дьяк Кунаков так решил.
– Говори дело, Григорий Петрович! – приказал Хитрово. – Совсем меня заморочили!
– Староста удумал лукавую затейку – получить деньги за мёртвые души. У него девять плотников умерли тем летом, а он их по списку провёл как живых.
– В таком разе тебя, Миронов, нужно батогами бить! – грозно сказал воевода. – Ты воровской умысел простёр на государеву казну!
Такой поворот дела поверг старосту на колени.
– Не вели казнить, милостивец! – быстро затараторил он. – Верно говорит дьяк, люди померли, но по уряду они должны были получить полное жалованье. Про смерть там не говорено. Умерли кормильцы семей, жёны, дети нищи остались. Про это и бью челом твоей милости!
На строительстве засечной черты мерли многие работные люди. Кто от болезни живота, кто от простуды, кто от побоев. Это было обычным делом.
– Эти люди денег наперёд не брали, – сказал староста. – Умерли осенью, близ Покрова.
Богдан Матвеевич был человеком крутого нрава, но справедливость чтил.
– Где похоронены плотники? – спросил он.
– Здесь, в Карсуне, – ответил староста. – Поп Агафон отпевал.
Воевода недолго поразмыслил и решил:
– Оклад будет выдан каждому по день смерти. И сегодня же! Слышишь, дьяк?
Кунаков тяжело глянул на старосту и пробурчал:
– Приходи опосля за расчётом. И другие приказчики пусть приходят.
Кунаков был недоволен решением воеводы. Он считал, что государеву казну нужно всегда держать близ своей мошны. И людишек нечего баловать выплатами, от которых всегда можно отречься.
– Что еще надобно? – спросил Хитрово.
– Надо бы людишкам прокорму добавить, – подал голос алатырский приказчик Авдеев. – Работа тяжёлая – земляная да лесная. У меня, коли правду говорить, в запасе, окромя сухарей и лука, ничего нет.
– К дню Святой Троицы к Синбирской горе подойдёт беляна с солёной рыбой из Астрахани, – сказал Хитрово. – Карсунская хлебная казна не пуста. Говорите людям, что голодными они не будут. А теперь идите по своим станам, собирайте людей, готовьтесь к выходу.
Богдан Матвеевич повернулся, чтобы идти в избу и натолкнулся взглядом на Першина.
– Всё доложил Приклонскому?
– Все обсказал, – ответил градоделец. – Я так мыслю, что мне собираться надо в Синбирск?
– Пойдёшь со мной. Скажи сотнику Агапову, пусть доброго коня тебе даст.
Воевода прошел в свою комнату, осмотрелся. Васятка стоял подле него и ждал приказаний от своего господина.
– Что, Васятка, с радостью уходишь из Карсуна?
– Я за тобой, господине, как нитка за иголкой. По правде говоря, зима надоела.
Хитрово открыл свой походный сундук. Там хранились необходимая одежда, запасы бумаги, несколько священных книг.
– Перебери всё и повытряси, – сказал Богдан Матвеевич. – Зимнюю одежду вывеси просушить. Завтра уходим из Карсуна.
Васятка схватил господскую шубу в охапку и понёс во двор, а Богдан Матвеевич кликнул к себе Кунакова, нужно было решить важное дело.
Дьяк был хмур, выдача денег семьям крестьян его огорчила, он считал их почти своими. Всем был хорош Богдан Матвеевич в глазах дьяка, да очень уж честен. Конечно, у него своих поместий много, государь его постоянно жалует, но, как считал дьяк, ему, приказному человеку, грех не попользоваться тем, что проходит через его руки. Всегда так на Руси бывало и пребудет в веки веков.
– Григорий Петрович, – сказал Хитрово. – Надо заканчивать дело убивца Федьки Ротова. Думский приговор получен. Распорядись, чтоб завтра утром совершили казнь.
Приговор думы был обычным для такого рода дел: пятьдесят ударов тяжёлым кнутом с острым охвостьем из сухой лосиной кожи и высылка в Сибирь, в охотничью ватагу.
– Умелец по кнутобойству у нас есть?
– Имеется от стрельцов, Коська Харин, – сказал Кунаков. – Ждёт не дождётся заработка. Всю зиму меня пытал, пришёл приговор или нет. Не терпится Коське вина выпить и деньги получить.
Хитрово не был сведущ в производстве казней и поинтересовался:
– Сколько он получит?
– Пять алтын – деньги для него великие. Да полштофа вина до казни и полштофа после.
– А что, Коська Харин давно этим промышляет? – спросил Хитрово.
– На Арзамасе его знают, ведомый кнутобоец.
– Добро, – сказал Хитрово. – Укажи, Григорий Петрович, чтоб наутро всё было готово.
Васятка этот разговор слышал от начала и до конца. Он вернулся со двора и стоял возле двери комнаты воеводы. Известие о том, что Федьку завтра утром будут бить кнутом, неприятно его поразило. Ему всегда нравился этот казак, смелый и бесшабашный, в котором он видел то, что недоставало ему самому. После того, как Федьку бросили в тюрьму, Васятка у него неоднократно бывал, иногда приносил что-нибудь из еды. Федька каждый раз просил его только об одном – сообщить, когда на него придёт думский приговор. Вчера в острог приехал государев человек с вестями. Грамоты лежали на столе дьяка, но Васятка прочесть их не мог. И подслушанный разговор заставил его потихоньку отойти от воеводской комнаты и, не скрипнув дверью, выскользнуть из избы.
Земляная тюрьма находилась за церковью. Время было послеобеденное, натрескавшись толокна, обыватели острога почивали, кому где сподручнее. Казаки бежали от клопов на конский двор и спали в соломе вперемежку со стрельцами, у которых в избах клопы были ещё лютее казачьих. Стараясь не громыхать сапогами по бревенчатому настилу, Васятка дошёл до крайней возле тюрьмы избы и выглянул из-за угла. Караульный спал на пластяной крыше сруба, уставив рыжий клин бороды в белесое небо.
– Федька! – тихо сказал Васятка в продух подвала. – Отзовись, только не ори.
– Это ты, Васятка? – глухо откликнулся Федька. – Годи, поближе просунусь.
– Федька, беда! – негромко, но горячо заговорил Васятка. – Явлен думский приговор. Завтра утром будут тебя казнить кнутом.
Из тюрьмы послышался сдавленный всхлип, затем наступило недолгое молчание.
– Васенька, Христом молю! – заговорил дрожащим голосом Федька. – Найди Сёмку, пусть, как стемнеет, подойдёт ко мне. Попрощаться с братом хочу. Сделаешь?
– Не горюй, исполню, – ответил Васятка и, уже не таясь, пошёл искать молодшего Ротова.
Сёмку он нашёл на реке, тот бедокурил – шарился в чужих ловлях, пока хозяева спали после обеда. Увидев человека, идущего к воде, он юркнул за куст и притаился, но Васятка его узнал.