Новопоселенцам в их делах способствовала погода. Стояли тёплые безветренные дни, кроме комаров, их ничто не беспокоило. Питались люди справно: кроме толокна и сухарей, каждый день варили уху с большим количеством рыбы. Сорожки, окуней, щук в Майне было много, и она битком набивалась в морды. Палецкий, осматривая свои угодья, в лесу наехал на старое дерево, из которого доносился неумолчный пчелиный гуд. Своего смельчака не нашлось, вызвался один из степановских мужиков, залез на дерево и разорил борть, наковыряв из дупла полный берестяной кузов пчелиного мёда. Все тогда посластились вволю, и шляхтичи, и мужики.
Крестьяне знали, что домой они пойдут лишь после того, как сделают всё, что им велено, поэтому работали споро. Трава была густой и укосной, за каждым взмахом косы оставался тяжёлый валок, солнце быстро его подсушивало, и скоро сено начали сгребать и метать в копны, которые затем приваливали с боков и сверху ветками. Палецкий был доволен, сенокос завершён и можно начинать ставить избы. Он уже наметил, где и какие деревья срубить. В нём проснулся хозяин, для временной избы выбирал деревья похуже, а жилище для крестьян решил сделать полуземляными, с небольшим, в аршин поверх земли срубом и пластяной крышей.
На следующее утро четверо мужиков отправились в рощу на заготовку брёвен для избяного сруба и крыши, а Прокопка пошёл за Майну взять у стрельцов лошадь с телегой для вывозки леса. Утро было туманным, мокрая от росы трава приятно холодила парню ноги, невдалеке постукивал дятел. Река обмелела, и, сняв штаны, Прокопка перешёл её вброд. Стрельцы уже были на ногах – кто умывался, кто жевал размоченный в ключевой воде ржаной сухарь, кто, обратясь на восход, творил утреннюю молитву.
Лошади паслись невдалеке от стана, и Прокопка пошёл к ним, ухватил за гриву саврасую кобылу, успокоил ласковыми шлепками по шее, и, сняв с передних ног путы, повлёк её за собой. Поначалу он привёл кобылу к речке на водопой, но она, брезгливо оттопыривая губы, сделала несколько глотков и подняла голову.
– Напилась? Наелась? Тогда пожалуй, барыня, в оглобли, – сказал Прокопка и ударил кобылу верёвкой по боку. Но та даже не шевельнулась, стояла как вкопанная и только стригла ушами.
– Пойдём, что ли, – сказал Прокопка и потянул кобылу за верёвку.
В это время из-за реки до него донёсся шум, похожий на отдалённый топот многих коней, а его кобыла вдруг звонко заржала. С другого берега в воду упало что-то тяжёлое. Это был степановский мужик. Прокопка с перепугу рванул за собой лошадь и укрылся за деревьями. Было слышно, как мужик мычит и барахтается в воде. Прокопка выглянул из-за дерева и увидел на другом берегу двух всадников в овчинных шубах, один из них выпустил из лука стрелу, и поднявшийся из воды мужик упал навзничь, подняв сноп розовых брызг.
На берег выехали еще несколько всадников. Полопотав промеж собой, они стали спускаться с берега к воде. Некоторое время Прокопка зачарованно на них глядел, затем неведомая сила оторвала его от земли и забросила на спину лошади. Ей передался Прокопкин страх, она пронзительно завизжала и кинулась к стрелецкому стану. Прокопка, не останавливаясь, промчался мимо заполошно мечущихся среди возов стрельцов, которые схватились за сабли и пищали и начали отбиваться от нападавших. Раздалось несколько пищальных выстрелов, Прокопка ещё крепче обхватил за шею кобылу и зажмурил глаза. Он мчался по редколесью, иногда древесные ветки хлестали его и рвали одежду, но только кобыла замедляла бег, он колотил её ногами и кулаками и мчался дальше.
Наконец рабочая лошадь, непривычная к бегу, выбилась из сил и встала. Прокопка оглянулся по сторонам, свалился кулем на землю и заплакал, как малое дитя. Страх начал выходить из него слезами. Проплакавшись, он огляделся. Вокруг стояли высокие меднокорые сосны, между которыми кое-где виднелись кусты рябины и ольхи. Земля была устлана толстым слоем высохших иголок и сосновых шишек. Прокопке показалось, что неподалеку кто-то вскрикнул, он затаил дыхание, прислушался, звук не повторился, и лишь сосны пошумливали высоко вознесёнными над землей кронами да поскрипывали, постанывали своими прогонистыми и чуткими к ветру стволами.
Он отёр ладонями лицо, встал и подошёл к кобыле. Она жалобно, совсем по-человечьи, посмотрела на Прокопку, и он не стал садиться, взял за верёвочный повод и повёл за собой, в ту сторону, которая показалась ему светлее. Путь был выбран верно, через некоторое время Прокопка вышел из леса, и перед ним открылось просторное поле, на дальнем краю которого проступал синевою другой лес.
Солнце стояло уже высоко, он вспомнил, что сегодня ещё не ел, и схватился за край рубахи, где у неё с исподней стороны был пришит потайной карман. Ржаной сухарь был цел. Прокопка отломил от него кусок, положил в рот, затем нагнулся и раздвинул траву – в ней было полно поспевшей земляники. В первый раз он наелся ягод от пуза, а потом опомнился. Отец ему говорил, что если случится голодать, не есть их много. Съел горстку, перебил голод, и терпи, а то вывернет всё нутро наизнанку.
От Майны Прокопка решил не отдаляться, переждать пару дней и вернуться, когда степняки уйдут. Может, кто жив остался, надеялся он и схоронился в лесу. Идти одному в свою деревню Прокопке было страшно, да и пути он толком не знал.
Прошёл один день, клонился к вечеру другой. Прокопка устал ждать и, тоскуя, смотрел в поле. Было ветрено, трава волнами расходилась, то отсвечивая зеленью, то отсверкивая серебром. От дальнего леса отделилось тёмное пятно и, шевелясь, стало приближаться. Прокопка протёр глаза, пристально вгляделся – неужели люди? Это были всадники, ехавшие прямо на него кучей. Парень попятился в глубь леса, но понял, что кобыла его выдаст, она стояла саженях в ста от опушки леса. Он, пригибаясь, побежал к ней, но было уже поздно. Его заметили, несколько всадников поскакали к нему, с гиканьем и свистом. Прокопка присел в траву и оставался без движения, сколько смог вытерпеть, затем вскочил и побежал к лесу.
– Стой, дурень! – крикнул Сёмка Ротов.
Но Прокопка его не слышал, он, путаясь ногами в траве, бежал прочь. Сёмка догнал его и схватил за ворот рубахи. Парень отчаянно рванулся, упал ничком на землю и закрыл голову руками.
– Поднимите его, ребята, – сказал Ротов. – Не до ночи ждать, пока он встанет.
Двое казаков спешились и поставили парня перед полусотником.
– Кто таков?
– Прокопка.
– Ты из тех, что живут на Майне? – спросил Ротов. – Это далеко отсель?
Парень, всхлипывая, поведал о беде, случившейся с поселенцами.
– Гойда! – вскричал полусотник. – Все на конь! И ты, парень, лезь на кобылу и не отставай!
Дорогу на Майну казаки ведали. Переправив свою сотню из Синбирска в Заволжье, сотник Агапов выделил Сёмке Ротову три десятка казаков и послал на казанскую сторону, чтобы они нашли новопоселённых шляхтичей. Казаки прошли по Майне, но шляхтичей не обнаружили, те появились там через два-три дня после казачьей разведки.
Казаки ехали скоро, но были настороже, появления неведомых степных людей можно было ожидать в любой миг. Сосновый лес закончился, дальше было поле с берёзовыми и дубовыми островами. На краю одного из них передовые казаки нашли окровавленного человека. Сабельным ударом у него было разрублено плечо, и он едва дышал. По кафтану и пороховнице определили, что это стрелец. Ротов плеснул ему в лицо водой из баклаги. Стрелец вздрогнул и открыл глаза.
– Что за люди на вас налетели? – спросил Сёмка. – Калмыки?
– Нет, башкирцы, – ответил стрелец.
– Сколько сабель?
– Я видел с десяток, – пробормотал, закрывая глаза, стрелец. – Сколь всего, не ведаю.
– Прокопка! – крикнул Ротов. – Возьми стрельца, положи на кобылу и вези за нами!
До Майны осталось рукой подать, и Сёмка развернул казаков в линию. Вскоре они нашли ещё одного стрельца, затем другого – оба были мертвы.
Над разгромленным стрелецким станом поднимался дым, горели телеги, пустые рогожные кули и сено. Сёмка огляделся и разослал казаков в разные стороны искать мёртвых и скликать живых. Сам он поехал, прихватив с собой Прокопку, за реку. Шалаши, в которых жили мужики и Палецкий, были развалены, копны сена сожжены. Они проехали на землю Степанова, там тоже было все порушено, но нашлись мужики, все пятеро.
– Как дело было? – спросил их Сёмка.
Из путаных ответов крестьян выяснилось, что они косили сено, когда услышали вопли Степанова, за которым гнались несколько башкирцев. Мужики бросили косы и убежали в ближний лес. Оттуда они увидели, как шляхтича связали и потащили за собой конные люди в овчинных одеждах.
На обратном пути к стрелецкому стану нашлись и Прокопкины товарищи, всего двое, ещё двое были убиты и лежали в поле, заваленные травой. Сёмка приказал взять их с собой.
Люди Удалова и Лайкова, как и сами шляхтичи, остались целы. Башкирцы до них не добежали. Этому помешали стрельцы, которые, хотя и были захвачены врасплох, не растерялись, а взялись за сабли и ударили из пищалей. Башкирцы лезли толпой, поэтому огненный бой был неприцельным, но удачным. Несколько башкирцев были поражены насмерть, а их атаман получил пулю в бедро. Огненный бой умерил пыл нападавших и, помахав саблями, они отступили за реку, откуда обстреляли стрельцов из луков.
На Майну наваливалась ночь, и о преследовании башкирцев нечего было и думать.
Всех убитых стрельцов и крестьян снесли в одно место и положили в ряд на траве.
– Делайте могилу, одну на всех, – сказал Ротов казакам. – Завтра с утра пойдём за нехристями вдогон.
Яму копали при свете большого костра.
– Стелите на низ ветки, – сказал Ротов.
После того как убитые были опущены в могилу, он велел накрыть их рогожей из-под кулей. К месту погребения подошли оба оставшихся в живых шляхтича, Лайков и Удалов, и стали читать заупокойную молитву. В яму посыпались комья сухой земли.
– Осенью велю на сем месте поставить памятный крест, – сказал шляхтич Лайков.
– Ты что, решил сюда вернуться? – спросил Удалов. – А я уйду отсель. Ударю челом великому государю, пусть пожалует землю в ином уезде, где дворян не режут, не утаскивают в полон.