– На Майне поначалу надо засечной чертой огородиться, – поддержал своего товарища другой шляхтич. – Надо выставить крепкую стражу, а затем поселяться.
Невзгоды поселенцев были понятны Богдану Матвеевичу, и он их утешил:
– После Синбирской черты государь мыслит строить ещё одну – Заволжскую, от Белого Яра до Камы. Вот тогда будет вашим землям надёжная защита.
– Это ж когда случится! – воскликнул Палецкий. – Синбирск не один год будет строиться. А нам в Казани сидеть и ждать.
– О вашей беде я доложу государю, – сказал Богдан Матвеевич. – А землю, раз вам она дадена, пустой не держите, за это строго взыщут в Поместном приказе.
Шляхтичи затосковали: и без земли дворянину нельзя, и с землёй невмоготу жить.
Богдан Матвеевич пригласил шляхтичей к обеденному столу, и за трапезой они поведали воеводе и дьяку Кунакову о своих злоключениях. Хитрово их с участием выслушал и на прощание сказал:
– Не ведомо мне, вернусь ли я после Земского собора в Синбирск. Могу обещать лишь одно: попрошу нового воеводу установить за вами догляд и держать постоянно на Майне полсотни казаков.
Шляхтичи ушли ночевать в избу, назначенную им дьяком, и, подождав, когда гости выйдут во двор, Кунаков промолвил:
– Сбегут шляхтичи, Богдан Матвеевич. Не показалась им Майна. А что до их защиты, так и сотня казаков за ними недоглядела.
– Эти сбегут, так другие придут. Земля пуста не будет. А казаки наши – молодцы! Отбили шляхтичей. Их пожаловать надо, полтиной каждого.
– То я и вижу, что Сёмка Ротов трётся возле твоего крыльца. Видать, за полтиной пришёл. Меня увидел – скосоротился.
– Я ему велел явиться. Васятка, кликни Ротова!
Сёмка не замешкался, лёгким шагом вошел в комнату, поклонился начальным людям и замер в ожидании.
– За выручку шляхтичей хвалю! – сказал Хитрово. – Григорий Петрович, запиши Ротова с сего дня полусотником с полным жалованьем.
– Не рано ли, Богдан Матвеевич? – проворчал дьяк. – Федька, брат его, подле Жигулей ворует, с атаманом Ломом. Может, спешить не будем?
Сёмка нехорошо глянул на дьяка и потупился. Желанная должность опять, кажется, проходила мимо.
– У меня к Ротову замечаний нет, – сказал Хитрово. – А вот дьяк сомневается. Что делать?
Воевода задумался. В комнате стало так тихо, что было слышно, как шуршит крыльями возле лампады залетевшая через оконце бабочка.
– Решение мое твёрдо, – сказал Хитрово. – Казаку Сёмке Ротову быть полусотником!
– Воля твоя, воевода, – глухо сказал Кунаков и затем прикрикнул на Сёмку: – Что стоишь, остолоп, благодари окольничего!
Сёмка рухнул на колени и ткнулся лбом в пол. Охватившее его счастье было великим, а благодарность воеводе безмерной. В это миг он был готов отдать за него жизнь.
Кунаков смотрел на Сёмку по-прежнему недовольно, ему казалось, что тот что-то скрывает.
– Говори как на духу, полусотник, что ведаешь о воре Федьке? – спросил дьяк и укоризненно посмотрел на воеводу.
– Клянусь отцом-матерью! – вскликнул Сёмка со слезой в голосе. – Ничего о Федьке не слышал с той поры, как он утёк!
– Надо отправить его обратно в Заволжье, – сказал Кунаков. – Столкнутся два брата, и беда будет.
Предложение дьяка не совпало с розмыслами Хитрово. Для Сёмки у него было иное дело.
– Слушай, полусотник, мой указ! Велю тебе к утру подготовить своих казаков для важного дела. Проверь лично у всех оружие и припасы, спать разрешаю до второго часа дня, после прибыть в подгорье, на пристань.
– Наши кони на той стороне, – сказал Ротов.
– Кони вам не понадобятся, пойдёте на струге. А теперь ступай.
Когда Ротов ушёл, возмущённый Кунаков в сердцах стукнул по столу и взволнованно произнёс:
– Не дело ты задумал, Богдан Матвеевич! Разве можно посылать Ротова против воров. Брат его с ними, да и Лом – не заяц, как раз придушит Сёмку, как курёнка!
– Остынь, Григорий Петрович, – миролюбиво сказал Хитрово. – Сёмка поведёт десяток своих казаков. Ты сейчас отберёшь для дела двадцать надёжных стрельцов. А поведу струг я.
От этих слов дьяк Кунаков разволновался ещё пуще.
– И думать не моги, Богдан Матвеевич, об этом! Не дело окольничего гоняться за шайкой воров. Не ровен час, подстрелят тебя, что я государю скажу? Пожалей мою седую голову, не ходи на воров, оставь это воинским людям. Их дело стрелять да саблей махать, а тебе нужно быть на соборе, думу с государем и выборными людьми думать!
Хитрово встал с кресла, прошёл к оконцу, глянул на небо, усеянное частыми звёздами, затем повернулся к дьяку и задушевно произнёс:
– Спасибо, Григорий Петрович, за попечение обо мне, но сам посуди – послать против воров некого. Алатырские стрельцы – не воины, а обычные мужики, из них если найдётся два десятка твёрдых душой – и того много. За ними пригляд нужен. И за Сёмкой пригляд нужен. Так что по всему выходит – идти нужно мне. За одним выполню и другое поручение государя, осмотрю Надеино Усолье.
Глава пятая
Казаки, которых, уйдя к воеводе, оставил Сёмка посреди крепости, стали недовольны, они не знали, куда приткнуться. Прежнее место, где находился их стан, было разворочено, сосны повалены и ещё не разделаны на брёвна, родничок, из которого они брали воду, затоптан, а на поляне, где стояли шалаши, для чего-то выкопана огромная яма, наполовину залитая дождевой водой. К тому же казаки были голодны, последние сухари дожевали на Часовне, а в Синбирске их никто не ждал, когда они прибыли, работные люди уже поели. Поварята затоптали костры и залили котлы свежей водой для приготовления утренней пищи.
– Куда же Сёмка запропал? – все злее ворчали казаки. – Поди, стерляжью уху с воеводой да дьяком трескает.
Наконец Ротов явился, от счастья, что полусотником стал, весь светился, а казаки его сразу охолодили, дескать, давай жрать людям, чай, здесь не поле, а крепость, еды в ней полно.
– Тихо, дружье! – крикнул Сёмка. – За толокном дело не станет. Айда к хлебному амбару, там всего в достатке.
Подобрали казаки оружие, походные сумки и двинулись вслед за своим начальником. Шли шумно, постоянно натыкаясь на расположившихся отдыхать работных людей. Те казаков лаяли, но и служивые в долгу не оставались, тоже отбрехивались.
Хлебный амбар стоял недалече от съезжей избы, вход загорожен, внутри караульщик с дубиной.
– Зови приказчика! – приказал Сёмка.
– Не велено, – ответил караульщик. – Степан Иванович почивать лёг.
– Это кто тут Степан Ивановичем себя объявил? – возмутились казаки. – Не Стёпка ли повар, что в Карсуне из общего котла кус лосятины хапнул?
– Он самый, Степан Иванович, а как же? Весь амбар его, – сказал караульщик.
– Зови! Пусть выходит! – зашумели казаки.
Караульщик подошёл к амбару и легонько стукнул в дверь дубиной. Через малое время на крыльце появился приказчик в белой, ниже колен рубахе и со всклоченной головой.
– Что за шум? – недовольно сказал он. – Что за люди явились, на ночь глядя? Приходите утром.
– Это я, Сёмка Ротов, со своими казаками. Отсыпь нам толокна и сухарей, казаки весь день не емши.
– Не могу! – отрезал Степан Иванович. – Сотник Агапов на сорок дён хлебное жалованье забрал.
– Не гневи казаков, – сказал Сёмка. – Отпусти в долг, затем вычтешь из жалованья.
– Ну, коли так, – смилостивился приказчик. – Заходи, Сёмка, остальные стойте там!
Караульщик отпёр калитку, Сёмка быстро добежал до крыльца, запрыгнул на него и вошёл в амбар. На ларе в светце, потрескивая, горела лучина.
– Ты что, Стёпка, своих перестал узнавать? – сказал Ротов. – А у тебя в амбаре скусно воняет. То-то ты и разъелся, как сом!
– Тебя, Сёмка, я завсегда помню, – ласково сказал приказчик. – Вот тебе балычок.
– А казакам?
– Ты теперь полусотник. А казаки и толокном обойдутся.
Лучина ярко разгорелась, осветив половину амбара, где почти до потолка высились ряды рогожных кулей, стояли лари, а на верёвках висела рыба.
– Раз я стал полусотником, то подай, Стёпка, пяток лещей, ребятам посолиться!
– Больно жирно будет! – возмутился приказчик.
– Учить тебя надо, жмота!
Семка вынул нож, взмахнул им перед лицом Степки, отрезал кусок верёвки с лещами, подхватил балык из сомятины, забросил на плечо полкуля с сухарями и вышел из амбара. Казаки встретили его одобрительными возгласами, и Сёмка повёл их к Крымской проездной башне, где они и расположились на ночлег. Казаков Ротов предупредил, что их завтра ждёт трудное дело и, поев, они б не бродили по крепости, а тотчас укладывались спать.
От нагретого за день сруба башни тянуло теплом и терпким запахом. Насытившись, казаки сняли кафтаны, постелили их на пол и улеглись спать. Вскоре, кроме Сёмки, все уснули. А тот ворочался с бока на бок, но сон всё не шёл, в глазах стоял воевода, жалующий его полусотником. «Агапова надо отдарить, – подумал Семка. – Если бы он не удумал послать меня с шляхтичами, не видать бы мне этой чести».
Синбирская гора погрузилась в сон и тьму, только горели костры у проездных башен, перекликались друг с другом время от времени караульщики: «Слушай!..»
Осень вступила в свои права, и ночь сравнялась с днём, в предутрие с Волги подул холодный ветер, казаки почувствовали его и, не просыпаясь, стали тесниться друг к дружке, чтобы согреться. Холодный порыв ветра залетел через оконце и в комнату Хитрово, заколебал пламя лампады под иконами, но воевода его не заметил, он был молод, здоров, и спалось ему легко и безмятежно.
Первыми на Синбирской горе просыпались повара, они разжигали под котлами с водой огонь, чтобы для всех желающих был готов кипяток. Им работные люди любили утром согреть озябшее и иссохшее за ночь нутро, чтобы почувствовать, как оживают замлевшие члены тела и светлеет рассудок.
На Крымской проездной башне тяжко ухнул вестовой колокол, отмеривший своим ударом начало первого часа дня. Отец Никифор сладко потянулся и, стараясь не разбудить жену, поднялся с лавки, привычно осенил себя крестным знамением и подошёл к зыбке. Сын Анисим спал, умильно посапывая и сжав кулачки. Никифор накинул на себя рясу и вышел во двор, с удовольствием вдыхая свежий утренний воздух. Выпала роса, ярко вспыхивающая над лучами восходящего солнца на траве и листве деревьев. От росы были черны доски крыльца, стены избы и осиновые лемехи на крыше храма. Удары колокола призвали синбирян к утрене. Времени у Никифора осталось мало для того, чтобы умыться и переодеться в священные одежды. Он окунул лицо в бочку с водой, стоящую возле крыльца, отжал бороду, пальцами расчесал волосы на голове и поспешил в храм.