Начальные люди Синбирска на утреннюю службу приходили непременно. Отдав час времени молитвам, они выходили из храма и возле крыльца съезжей избы получали от воеводы и дьяка наказ на дневные работы. Тут же жаловали примерных сотников и приказчиков и объявляли наказания нерадивым начальникам над работными людьми. Не был нарушен этот привычный порядок и сегодня. Все отчитались в сделанном за вчерашний день, один приказчик был страшно разруган дьяком Кунаковым за сбежавшего крестьянина, но неожиданно прозвучали для многих слова воеводы:
– Я на несколько дней оставлю град Синбирск. Делами ведать будет дьяк Кунаков.
Диакон Ксенофонт, услышав эти слова, чуть не подпрыгнул от радости, значит, не соврал Васятка, когда шепнул ему, что воевода собрался идти ловить жигулёвских воров.
Ксенофонт тут же догнал поспешавшего домой Никифора и ухватил ручищей за рясу.
– Отец Никифор, дозволь идти с воеводой на воров.
Священник не удивился, он уже знал об этом от того же Васятки, который вчера забегал к нему в храм.
– Не пущу! Воевода идёт с воинской силой исполнять государев приказ. Ты не ратник, а диакон. Твоё место в храме.
– Значит, ты уже о сём ведаешь, от кого?
Никифор прикусил язык. Вчера он рассказал о выходе на воров своей Марфиньке, а та, по женской простоте, могла поведать другим людям.
– Ах так! – взбаламутился скорый на неразумные выходки Ксенофонт и кинулся за воеводой вдогонку.
Воевода на крыльце съезжей разговаривал с дьяком Кунаковым.
– Я пробуду, Григорий Петрович, в отлучке дня три-четыре. Воры обретаются где-то близ Надеиного Усолья. Там мы их и настигнем.
– Добро бы так, – ответил Кунаков. – Однако Лом – ушлый вор, его не проведёшь, как воробья, на мякине. Право слово, зря ты идёшь сам, Богдан Матвеевич, пошли другого.
– Об этом не может быть и речи. Дело трудное, довериться никому не могу.
И тут к ним подбежал Ксенофонт, за которым поспешал отец Никифор.
– Что стряслось, православные? – спросил Хитрово.
– Возьми, воевода, на струг! От меня ни один вор не вырвется.
Хитрово недоуменно посмотрел на Кунакова, мол, откуда чужим стало ведомо о выходе против разбойников.
– Не слушай этого дурня, окольничий! – выпалил подбежавший в тот же миг к крыльцу Никифор. – Мне без диакона быть немочно.
– Тебе что, надоело размахивать кадилом? – весело спросил Богдан Матвеевич, любуясь богатырской статью диакона. – Взял бы, да отец Никифор запрещает, а нам, его духовным чадам, надлежит слушать батьку.
– Шёл бы ты, диакон, отсель, – сказал Кунаков. – А коли сила играет, дров для попадьи наколи.
– Идём, Ксенофонтушка, идём, – упрашивающе ворковал отец Никифор. – Не путайся у воеводы под ногами.
Диакон ещё раз с надеждой глянул на Богдана Матвеевича и, не найдя в его взгляде сочувствия, пошёл прочь от съезжей избы.
На Синбирской горе начался новый день. Мимо воеводского крыльца, срывая со своих лохматых голов шапки, прошла артель плотников, что делали прируб для подьячих. Подъехала водовозка. Васятка вынес из избы бадью, и возчик черпаком налил в неё свежую воду.
– Скоро будут стрельцы, – сказал Кунаков. – Я отрядил на выход самых бывалых с сотником Коневым.
– Что ж, пора собираться в путь, – сказал Хитрово. – Небо чистое и ветер попутный.
Одежду для полевого выхода своего господина Васятка приготовил ещё с вечера. На лавке лежал суконный кафтан с меховой оторочкой, шапка, походный наборный пояс с ножом и шведский пистолет, какие были на вооружении у рейтар. Рядом с лавкой стояли сапоги с вложенными в голенища тонкими шерстяными носками.
Богдан Матвеевич, не мешкая, оделся, обулся, сунул за пояс пистолет, взял шапку и вышел на крыльцо. Стрельцы уже собрались, воевода строго их оглядел. Молодых парней среди них не было. Все несли службу давно и видели всякое. Сам сотник Конев, приземистый и кряжистый мордвин, был известен Хитрово по прежней службе в Темникове, и на него можно было во всём положиться.
– Веди стрельцов к стругу, сотник! – приказал воевода.
Стрельцы строя не знали и вразнобой, положив пищали на плечо, пошли за своим начальником в подгорье.
– Казаки Сёмки Ротова уже внизу, – сказал Васятка.
Струг стоял возле пристани, и с раннего утра в него погрузили всё необходимое – огненные припасы, кули с сухарями и толокном, короба с сушёной рыбой. Судно уже походило по Волге, от него круто воняло рыбной гнилью, и казаки, всходя на борт, недовольно морщились и старались устроиться поближе к носу, где ощущалось движение ветра. Кормщик заметил недовольство служивых и утешил: «Не беда вонь, принюхаетесь!»
Подошли стрельцы и, толкая друг друга, кучно полезли в струг, он наклонился на один борт, затем на другой и закачался, ударяясь о брёвна пристани. К вёслам садиться никто не спешил, и кормщик сказал сотнику:
– Запряги своих ребят в вёсла. Дойдём до Волги, поставим парус.
– А что казаки?
– И на их долю хватит. До Усолья в один день не дойдём.
Стрельцы заворчали на казаков, те стали огрызаться, но враз все смолкли: к пристани подошёл воевода, а за ним Васятка. Хитрово взошёл на струг и встал рядом с кормщиком.
– Все в сборе?
– Все! – ответили Ротов и Конев.
– Тогда отчаливай!
Караульные стрельцы оттолкнули струг от пристани почти до середины протоки – воложки. Гребцы, следуя командам кормщика, нестройно погрузили вёсла в воду, судно медленно развернулось в сторону коренного русла, провожающие взмахнули шапками, а через некоторое время до воды донёсся слабый звук колокола, это своевольничал диакон Ксенофонт, раздосадованный отказом Богдана Матвеевича взять его в поход против воров.
Коренная Волга встретила струг упругим и свежим ветром, который дул с верховьев реки, поднимая на её поверхности невысокие и частые волны. Ощутив сподручный ветер, все повеселели, на какое-то время отпала необходимость в тяжёлой гребной работе, можно было расслабиться, что и стрельцы, и казаки тотчас сделали – разлеглись, кто где сумел, и задремали под убаюкивающий плеск волн о борта струга, над которым кормщик развернул огромный холщёвый парус.
Сёмка Ротов, положив под голову шапку, лежал на деревянном помосте и смотрел в небо. Оно было ясно-голубого цвета и такое прозрачное, что открывшийся взгляду простор стал бередить Сёмкину душу неясными предчувствиями чего-то скверного, что неизбежно с ним случится в самом скором времени. И причиной всему, почти неизбежно, мог стать Федька. Сёмка знал, что, если они отыщут воров, он мог столкнуться с родным братом лицом к лицу, и тогда ему предстояло сделать выбор. Как он поступит, Ротов не знал, и это его тяготило и мучило.
Синбирская гора скрылась за поворотом реки, струг шёл мимо громадного, поросшего густым лесом безымянного острова. На нем было много озер, на которых несчетными стадами гнездились утки и другие перелётные птицы. Иногда они, кем-то потревоженные, срывались со своих мест и поднимались вверх, образуя огромную шумную стаю, издали похожую на грозовую тучу.
Почти весь день Волга была пуста, и лишь вечером синбирянам встретился струг, шедший с Низа на бечеве. Хитрово приказал кормщику приблизиться к нему вплотную, а казакам и стрельцам было велено продрать глаза и быть настороже.
Встреченный струг тащился вдоль берега, его волокли на бечеве два десятка оборванных и измученных тяжкой работой людей. Завидев чужаков, вооруженных пищалями, бурлаки стали спешно снимать с себя лямки, готовые в любое мгновение спрятаться в прибрежном лесу. Этой осторожности их научили воры, те резали всех подряд – и богатых купцов и бурлацкую голь. На самом струге люди вооружились пищалями и сторожко взирали на приближающихся к ним синбирян.
Хитрово эти приготовления были видны, и он, предупреждая случайный выстрел, громко объявил, кто он такой. Встречные люди опустили оружие и повеселели.
– Чьи вы люди? – спросил воевода. – Откуда струг следует?
– Приказчик ярославского гостя Шорина, – ответил белокурый молодец в малиновом кафтане. – Иду из Астрахани с товаром.
– И давно идёте? – поинтересовался Хитрово.
– Давно, дай Бог памяти, шестьдесят восьмой день, – сказал приказчик. – В Астрахани беда, моровое поветрие. Я, как проведал об этом, бежал оттуда без памяти.
– Воров не встречали? – спросил Хитрово.
– Бог миловал! Хотя видели близ Яр-Камня струг, явно воровской. Но они за нами не погнались: ветер был им навстречу, а мы тишком, тишком, так и убрели от них по берегу.
– А что за воры были? – спросил Хитрово. – Может, ведает кто?
– Их вся Волга знает, – ответил приказчик. – Лом это был, воевода, больше некому.
Это известие Богдана Матвеевича обрадовало, значит, известный в Москве вор не сбежал, не затаился где-нибудь, а по-прежнему ворует в своих местах, и осталось с ним встретиться.
Хитрово приказал кормщику идти к правому берегу реки и вызвал к себе алатырского пушкаря, пищаль следовало опробовать.
– Что тебе нужно для испытания? – спросил воевода.
– У меня всё готово, – ответил пушкарь. – Пищаль заряжена, уголь горит. Укажи цель.
Мишень нашлась быстро. Невдалеке от струга плыл островок земли, оторванный течением от берега. Объявили тревогу стрельцам и казакам, и на вёслах, парус при стрельбе помеха, начали подходить к земляному островку. Пушкарь, поворачивая лафет, направлял пищаль на цель. Когда до неё осталось саженей двадцать, пищаль гулко и дымно выстрелила, и дробовым зарядом земляной островок был сметён с поверхности воды. Казаки и стрельцы радостно закричали, был доволен и воевода, в близкой схватке с ворами пищаль должна была дать своим огненным боем решительный перевес служилым людям.
К обеду следующего дня впереди по правому берегу стали видны несколько дымов.
– Что это? – спросил Сёмка у кормщика.
– Это, парень, Надеино Усолье, – ответил бывалый волгарь. – Дымят соляные варницы, которые Надея Андреевич Светешников начал ставить здесь ещё тогда, когда я был молод и казаковал, как ты. При мне, на моих глазах всё начиналось. Я у Надеи Андреевича тогда был в караульщиках. Не скуп был гость, широко жаловал за верную службу.