— Да оно, пожалуй, и не моё вовсе, а скорее по твоей части. Приходил ко мне намедни некий немчин, именем Аким Лурцын...
— Это не тот ли стряпчий, что при ливонском посольстве? Помню, как же. Так это, пожалуй, я ему и присоветовал у тебя побывать. Они там, слыхать, немку какую разыскивают? А ты вроде стрельца одного знаешь, у коего отец русский, мать же немка, вот я и подумал...
— Верно ты подумал, Иван Михалыч, она самая и есть. Померла лет двадцать тому назад.
— Во-о-он что, — с сожалением сказал Висковатый. — Зря, выходит, я стряпчего к тебе посылал.
— Не скажи, не скажи. — Годунов заулыбался, оглаживая бороду. — Тут занятное дело выходит, и не простое... потому и пришёл к тебе посоветоваться.
— Ну-ну, давай.
— Немцы, Иван Михалыч, не бабу ведь разыскивают. — Он понизил голос, словно боялся, что подслушают.
— Говори без опаски, тут лишних ушей нет.
— Баба та, я так понял, не больно им и нужна была. Искали её для того лишь, чтобы через неё на красного зверя выйти.
— Скажи на милость, — удивился Висковатый. — И что ж это у них за зверь такой?
— Немцам её сын нужен.
— Сын? Скажи на милость, — повторил печатник. — Это который — тот стрелец, что ли?
— Он и есть, Иван Михалыч. Вот теперь и не знаю, как с этим делом быть дальше. Давай вместе подумаем!
— Подумать-то можно, да мне одного не понять, на кой им ляд сдался тот стрелец?
— Я тоже не понял сперва. Акимка про него обмолвился, но прямо ничего не сказал... Вижу: крутит нехристь, что-то утаивает. Так я его, признаться, подпоил маленько. — Годунов беззвучно посмеялся. — А немчура ведь, сам знаешь, пить по-нашенски не может. Где им, собакам! Кишка у них на это дело тонка. Вот язык-то у Акимки и развязался.
— Это ты хорошо придумал, — одобрил Висковатый.
— Ну! Впервой, что ли. — Годунов самодовольно усмехнулся. — Так баба пропавшая знаешь, кто такая?
— Откуда же мне знать? Коли хочешь, чтобы знал, скажи.
— Скажу, Иван Михалыч, да ты не поверишь. Баба та — сестра самого посла!
— Сестра Бевернова? — недоверчиво переспросил Висковатый.
— Так Лурцын проговорился. А правду ли вымолвил аль солгал... — Годунов развёл руками, показывая, что судить о том не может. — Мыслю, однако, что это правда. Сперва-то он сказал, будто бабу разыскать просил его один немец в Риге...
— То самое и мне плёл, — кивнул печатник.
— Да. Однако я тому не поверил, больно уж ретиво принялись они её искать. Мне про Акимку давно доносили — ходит, выспрашивает... А посол, выходит, ему в том препон не чинит? Хотя посольским шататься по Москве заказано настрого, и не знать о том они не могли...
— Ну, этого-то никто не соблюдает. — Висковатый пренебрежительно махнул рукой. — Для порядка запрет есть, да как за ним проследишь? Шатаются, ясное дело, и на торги ходят, и по шинкам бражничают. Поди удержи эту братию под замком!
— Лурцын не из тех, кого к шинку тянет. Словом, дивным мне это показалось — столько усердия, а чего ради? Кто-то просил узнать про свою сродницу — ну ладно, узнай, поспрошай при случае у кого придётся. А тут такую суету развёл...
— Рижский немец мог и добрую мзду посулить, — рассеянно заметил Висковатый. — Ладно, это пустое. Теперь-то нам ведомо, кого и почему они ищут. Стрелец этот кто таков?
— Андрюшка Лобанов, сотник Кашкаровского полку.
— Сотник... И он, выходит, родной племяш самому послу Бевернову. — Висковатый встал, прошёлся по комнате и снова сел. — Ты гляди, как оно ловко получается...
— Что ловко, Иван Михалыч?
— Да нет, это я так... другое вспомнилось. Димитрий Иванович, а ты сотника этого хорошо знаешь? Что за человечишко?
— Худого ничего сказать о нём не могу, он мне однова добрую службу сослужил... и Кашкаров — голова ихний — лестно про него отзывался, в Ливонии вместе были. Как посоветуешь, Иван Михалыч, сказать ли Андрюшке про новообретённую родню? То-то изумится! Бевернов этот, он что, из знатных небось?
— По званию — барон, ну это пониже князя, так не шибко он и высокороден, однако служил при нынешнем кесаре. Не случайно послание от того привёз, кого попало не пошлют... А сотнику ничего говорить не надо... покамест. Там видно будет. Более того скажу — о том никому ни слова, Димитрий Иванович. Великий государь может ли проведать, что стряпчий у тебя был?
— Помилуй, Иван Михалыч! Только великому государю и дела, что эдакую тлю наблюдать. Да мало ли кто у меня бывает!
— Ну, всяко может обернуться, — нетерпеливо сказал Висковатый. — В случае чего скажешь: немец ко мне приходил, да, а послали его из Посольского приказа. Прямо на меня и сошлись: Висковатый, мол, прислал. Коли случится нужда солгать, а такое нередко случается, то ложь всегда мешать надобно с правдой, тогда её легче проглотить. Немец тот, скажешь, искал родню некой немки, про которую слыхали, будто она в Москве поселилась. А почему я того немца к тебе послал, так издавна был наслышан, что людишки твои по Москве шныряют, высматривая что придётся... Ты, полагаю, от государя того не таишь?
— Чего ж тут таить, коли у меня должность такая? С кого первый спрос, ежели, не дай Бог, царёву двору какой ущерб учинён будет? С постельничего, с кого ж ещё! За внутреннюю стражу кремля кто в ответе? Опять же постельничий! Так можно ли мне не иметь своих соглядатаев повсеместно...
— Значит, коли надобно будет, великому государю скажешь, что про немкину родню был спрашиваем, но таковой припомнить не смог. И сотника назвать — Боже упаси...
— Оно вроде негоже — государю-то лгать, — неуверенно сказал Годунов. — А ну как обнаружится?
— Не обнаружится. Таить про сотника не помышляю, однако сказать о нём следует во благовремении, когда надо будет. А поспешишь — людей насмешишь...
4
Рынды отмахнули створки дверей крестовой палаты, Иоанн вышел в сопровождении немногих окольничих, вместе с ним отстоявших заутреню. Перехватив взгляд государя, Бомелий отвесил поклон и остался стоять. Немного погодя подошёл женоподобный отрок, молча поманил за собой.
— Так что, Елисей, были видны светила? — спросил Иоанн, когда они остались вдвоём в небольшом, жарко натопленном покое. — Говорил тебе, к ночи вызвездит.
— Государь не ошибся и в этом. Ночь была морозной и ясной, ничто не препятствовало наблюдениям. Я наконец смог определить то, чего недоставало моим расчётам.
— И что же, нашёл ты эту свою... как её называл? Благорасположенную персону?
— Не «мою», государь, — тонко улыбнулся Бомелий. — Персона сия благорасположена к твоему маестату, посему надлежит назвать её твоею. Я её нашёл. Прикажешь говорить здесь?
Он обвёл взглядом стены, до высоты человеческого роста обитые тиснёной потускневшим золотом кожей, а выше округлённые к расписанному травами своду.
— Нет, — отрывисто сказал Иоанн, правильно истолковав его заминку. — К себе ступай, да не отлучайся никуда. Улучу время — приду.
— Когда угодно будет государю. — Бомелий снова склонился в низком поклоне и стал пятиться к двери.
— Да ты точно ли её высчитал? — спросил Иоанн.
— Могу ли я представить твоему величеству ошибочные или непроверенные результаты?
— Ну добро. А сам эту... персону видел?
— Так, маестат. Я имел одну оказию её увидеть.
— И что же она...
— Государь будет доволен моим открытием, — заверил Бомелий.
Вернувшись к себе, он кликнул управителя и велел запереть в работной избе всех слуг и никуда их не выпускать, покудова не скажет.
— Сей день мы с Иосифом изготовляем сугубо злое зелье, коего пар может причинить смерть, ежели его вдохнуть, — объяснил он, — потому никто не должен приближаться. Ты же будь в караульне и так само не высовывайся. Когда закончим, Иосиф тебя известит.
— А ну как вы с ним сами вдохнёте да окочуритесь, доколе ж нам сидеть взаперти?
— Нам не грозит, мы с ним приняли антидотум. Сейчас скажи ему, чтобы пришёл сюда.
Пройдя в лабораториум, он погрел руки у очага, ещё раз прикидывая возможные последствия своего «открытия». Впрочем, теперь — когда уже оповестил о нём государя — думать было поздно. Оставалось лишь надеяться, что всё сойдёт, как задумано.
По обыкновению неслышно, появился Абдурахман, приблизился, приложив руку к сердцу и ко лбу, и замер в выжидательной позе.
— Сегодня придёт один высокопоставленный вельможа, — сказал Бомелий. — Весьма высокопоставленный! Он довольно давно заказал мне свой гороскоп, однако за недосугом я смог выполнить заказ лишь теперь. Боярину же пришлось сказать, будто трудился над ним долго. Разбери вон те бумаги, там есть ненужные, и всё относящиеся к расчётам астрологическим — ну увидишь сам, прохождение тех или иных планет через зодиакальный пояс, склонение эклиптики и тому подобное — разложишь здесь по столу, да побольше. Боярин всё одно ничего в этом не смыслит!
— Я понял, о мудрый. Ты решил прибегнуть к некоторой диссимуляции, — кивнул Абдурахман. — Вполне, впрочем, безвредной, если позволишь своему сервусу высказать его ничтожное суждение.
— Конечно, она безвредна, — согласился Бомелий. — Напротив, скорее можно назвать её благодетельной: заказчик был уязвлён, что ему не уделили достаточного внимания, и вдруг с радостью убеждается в обратном... Приведи стол в соответствующий вид, а после ступай к себе и сиди тихо. Сюда не показывайся ни в коем случае, ибо у этого вельможи есть одна особенность: он вспыльчив и до исступления ненавидит людей твоего племени. Кажется, кто-то из его родни пропал в турецком плену или что-то в этом роде. Толком не знаю. Но стоит ему увидеть смуглое лицо, да ещё с носом такой причудливой формы, как он впадает в буйное неистовство...
— О, горе мне, — простонал магрибинец, закатывая глаза.
— Горе тебе будет, если заглянешь сюда или столкнёшься с ним по пути, — нетерпеливо сказал Бомелий. — Поэтому уходи из лабораториума, как только разложишь бумаги. А если он появится раньше — приведу в действие потайной колокольчик, тогда бросай всё и беги к себе.