— Тебя только мне и не хватало... учить, как заповеди соблюдать надобно. Ещё один Сильвестр на мою шею, — проворчал Иоанн. — Сказал тебе, говори короче! Коли с персоной той не венчаться, так что мне — наложницей её сделать?
— Сие, маестат, назвать можно по-разному, — почтительно пояснил Бомелий. — Наложница, конкубина, метресса... Таковая персона в иных землях почитается едва ли не выше, нежели супруга круля, ибо от той не ждут ничего иного, кроме как подарить ему легитимного престолонаследника. И всем ведомо, что крулевой стала она не по сердечной к ней склонности правителя, но токмо по сочетанию династических связей...
— Да как бы ни стала, всё же она — супруга! А прочее есть блуд, сам, што ль, не смекаешь?
— Что значит «блуд»? — Бомелий позволил себе слегка пожать плечами. — Это, государь, как посмотреть... Ежели кто готов спознаться с кем попало, подвигнутый на то единой похотью, тогда это блуд. Однако мы говорим о казусе необычном... Законы, управляющие движением светил и воздействием их на человеческие судьбы, суть превыше здешних наших обычаев и установлений. И ежели звёзды подсказывают: «Сотвори так», то разумно ли им противиться... оттого лишь, что сие может показаться достойным осуждения ипокритского. Внимая звёздам, негоже прислушиваться к досужим наветам злопыхателей.
— Ты так и не сказал, кто она, — спросил Иоанн, помолчав.
— Это особа происхождения незнатного, — признался наконец Бомелий. — Однако много ли значит знатность происхождения? Государь сам достаточно претерпел от знатнейших родов, чтобы не видеть в них надёжную опору власти.
— Я спросил, кто она? — повторил Иоанн уже грозно.
— Её отец, маестат, ведомый тебе оружейник и механикус, именем Никита...
— Ни-ки-та? — медленно переспросил Иоанн, подымаясь из кресла. — Так ты об его дочери, об Анастасье?
Лицо государя стало страшным, он приподнял правую руку и сжатым кулаком сделал короткое, резкое движение вниз — словно вонзал в пол наконечник посоха, которого сейчас при нём не было.
— Ты что же, собака, потешаться надо мной вздумал? — проговорил он свистящим шёпотом. — Али твои звёзды умолчали, что Анастасья Фрязина — моя крестница?!
Этого Бомелий и впрямь не знал, и вот тут он действительно почувствовал, что земля уходит у него из-под ног. Но в жизни такое уже случалось с ним не раз, и жить он продолжал только лишь потому, что всегда умел найти выход из самого отчаянного положения, когда, казалось бы, деваться уже некуда.
— Не гневайся, государь, — сказал он спокойно, — это лишь подтверждает необыденность астральных связей меж тобой и этой девицей. Часто ли бывало такое на Москве, чтобы дочь ремесленника становилась крестницей великого князя? Чтобы царь крестил дочь простого майстера? Ежели часто, то тогда это совсем несущественное обстоятельство, о котором звёзды и в самом деле могли умолчать — они возвещают лишь о главном. Однако, мыслю, это не так. Но ведь тогда разве не знаменательным представляется то необычное движение души, что когда-то побудило тебя сделать своей крестницей именно Анастасию Фрязину, возвысить её до столь необычной чести?
— Я вот гляжу на тебя, Бомелий, — голос Иоанна начинал уже клокотать от ярости, — и невдомёк мне, вовсе ли ты ума лишился, аль у тебя вторая голова в запасе, коли эту потерять не боишься! На что меня блазнишь, люторское ты отродье, на кровосмешение духовное?! Чтобы я на ложе своё крёстную дщерь возвёл?! Да я тебя, паскудника, на малом огне велю зажарить!!
— Великий государь! — Бомелий опустился на колени и раскинул руки, склонив голову. — Звездогадательство на владык мира сего испокон веку было чревато опасностью для тех, кто владеет этим искусством. Уже не одному астрологу довелось поплатиться жизнью за некстати обретённую истину. Истина, однако, оставалась истиной... хотя кому-то и неугодно было признать её таковой. Я, маестат, знал, на что иду, когда признался тебе, что не токмо лекарь, но ещё и звездочёт. Сказаться лишь лекарем и ограничить свои заботы одним лишь поддержанием телесных твоих сил было бы мне много спокойнее... благо Господь наделил тебя отменным здравием. Но я, государь, почёл бы воровством утаить другое своё умение, понеже сведом, сколь часто можно предотвратить беду, ежели об угрозе знаешь заранее. Как о ней узнать? На то есть два пути — либо наука астрологическая, либо чернокнижие и волховство. А то, что предвещают звёзды, часто кажется несуразным, ибо истолковывают его неверно. Ты вот помянул о «духовном кровосмешении», но бывает ли такое? Кровосмешение, сиречь инцестум, как мы это называем, есть противоестественная плотская связь между близкими по крови, и слово это не имеет иного смысла. Где нет близости по крови, нет и инцеста, какие бы иные связи ни возникали меж этими двумя. Не мню себя богословом, искушённым в толковании канонов экклесиастических, но какова первая обязанность восприемника перед младенцем, коего он принял от купели? Мыслю, первая его обязанность есть воспитать дитя добрым христианином, дабы опасалось оно дурных поступков и бежало греха. Не то ли самое обязан внушать муж своей супруге? Однако меж супругами есть ещё и плотская связь — препятствует ли она водительству духовному? Никоим образом не препятствует. Почему же ты считаешь, что духовное водительство, получаемое девицей от восприемника, должно препятствовать иной, плотской связи?
— Потому что сие был бы мерзостный грех, — сказал Иоанн твёрдо, но уже другим голосом, и опустился в кресло. — Встань, пёс лукавый!
Бомелий послушно поднялся с колен, стоял перед государем уже смело, глядя ему прямо в глаза.
— Понятие греха не есть нечто незыблемое, и для властелина оно не то, что для его подданных, — продолжал он вкрадчиво. — Ведомый тебе Николаус Махиавель в трактате «Принцепс» излагает много советов, яко потентату надлежит укреплять свою власть, и многое из предложенного им не только не согласовано с заповедями Священного Писания, но и прямо им противоречит. Когда книжка сия явилась, многие ославили аутора исчадием преисподней, однако скоро поутихли, ибо поняли, что управлять государством иначе, нежели по рецептам Махиавелевым, воистину невозможно. Хотя он советует и лгать, и преступать клятвы, и убивать — всё это по надобности, сохранения власти для. Перестаёт ли сие быть грехом? Не перестаёт, государь, ибо в заповедях сказано: не солги, не убий, не преступи клятвы. Отсюда надлежит сделать дедукцию — власти без греха не бывает, всякий властитель грешит неизбежно. Грешит, ежели хочет удержать власть в своих руках. Он волен отречься от власти, коли так боится греха, может принять сан иноческий — но что тогда станется с державой? Чьи руки её примут? Добро, ежели есть у правителя достойный наследник, но всегда ли так бывает? И тогда надобно избирать единое из двух: либо погубить державу, вручённую тебе от Бога, либо отяготить свою душу грехом, кой всегда можно замолить, полагаясь на непостижимое милосердие Господне...
— Замолчи, — с усилием выговорил Иоанн. — Поистине сам ты исчадие... златоуст кромешный! Поди кликни моего человека — недосуг мне тут боле с тобой морочиться...
Он стал снова подниматься из кресла, Бомелий подскочил помочь. Иоанн, отстранив его, глянул грозно:
— Ей самой... Анастасии... не проговорился ли о своих изысканиях?
— Помилуй, государь! — воскликнул Бомелий. — Говорить об этом с ней, без твоего позволения?!
— Смотри! — погрозил Иоанн пальцем. — Если хоть слово кому!
— Бог сохранит меня от подобного безумства...
Когда внизу в лабораториуме хлопнула дверь и воцарилась тишина, нарушаемая лишь потрескиванием горящих в очаге поленьев, Абдурахман дрожащими руками сунул на место кирпич и стал торопливо расправлять висящие над отдушиной зипуны, тулупы и прочую рухлядь. Он всё ещё не мог до конца поверить, что действительно слышал голос всемогущего повелителя московитов и этот ужасающий разговор не причудился ли в дурном сне. Понял он не всё, значение некоторых слов оставалось неясным: так, непонятно было, о каком духовном «кровосмешении» могла идти речь; более того — как правоверный, он вообще не представлял себе, что за «духовная связь» может быть между мужчиной и женщиной. Но главное он понял, и сама по себе мысль уложить распутницу на ложе повелителя ему скорее понравилась: именно там ей и место. Может, хоть так Андрей от неё бы избавился (если это, конечно, та самая Анастасия; помнится, он произносил её имя как-то иначе; но отец, механикус и оружейник, — это совпадает). Не в ней, однако, дело. Он слишком хорошо понимал, что никаким «избавлением» это для Андрея не станет, а напротив, навлечёт на него бедствия поистине ужасающие. Годунов должен узнать обо всём немедля! Абдурахман обернулся к той стороне, где, по его представлениям, должна лежать Мекка, провёл ладонями по лицу и возблагодарил Аллаха за то, что коту Ваське предначертано было заорать здесь в нужный день и нужный час.
5
— Ну а посол что? С послом-то говорил ли?
— И с послом, великий государь, говорил уже не единожды, — ответил Висковатый со вздохом. — То же твердит и посол Бевернов. Оно и понятно, стряпчий-то с его слов изрекает, не от себя же. Лурцын что? Малый человечишко, тля ничтожная...
— Тля-то он тля, — возразил Иоанн, — однако и так может быть, что решения посол принимает с его подсказки. Сам говоришь, что в наших делах он не разбирается и ничего тут не ведает, у стряпчего же опыт. И похоже, немалый.
— Так, великий государь. Я тоже мыслю, что без Лурцына Бевернову и шагу б тут не ступить, однако решения он с подсказки стряпчего принимает едва ли. Ежели ему вообще надобно что-то решать. Может статься, и не надобно... а есть у него подробное наставление то ли от канцлера кесарского, то ли от ихнего великого магистера, и Бевернов тому наставлению следует неуступно, буква в букву.
— Мог и сам кесарь дать ему такое наставление, — заметил Иоанн, как бы размышляя вслух. — Ежели, сказывают, Бевернов к нему близок...