— Он, вестимо. Кто же ещё может мне наказы давать?
— Через него и другие могут. А тебе не показалось ли, что ему велено было то сказать?
Андрей подивился проницательности старого лисовина.
— Ещё как показалось, — кивнул он. — Однако, Димитрий Иванович, в нашем деле всегда так... ну почти всегда. Скажем, походом куда идти — на литовцев ли, на татар, наказы от полковника получаем, а не по его же воле идём, по государевой...
— Я не про то. Ну ладно! Дело вот в чём, Андрей Романыч... Да, — спохватился Годунов, — лишних ушей поблизости нету?
— Нету, будь покоен.
— Потому как у меня есть одно лишнее ухо — у Бомелия Елисейки в берлоге. Кто сей человечек, покамест не скажу, не обессудь. После узнаешь! И подсадил я его туда, дабы осведомлёну быть о злодейских того колдуна делах и замыслах. Всего, понятно, не узнаешь, но хоть помалу... Так этот мой лазутчик, охрани его Господь, подслушал один разговор, только не всё смог разобрать. А говорили про тебя, про Никиту Фрязина да ещё вроде про дочку его...
— Кто говорил, Бомелий?
— Он, — хмуро подтвердил боярин.
— И с кем?
— Того лазутчик мой дознаться не сумел — голос, мол, ему незнакомый, Елисейка же собеседника своего ни разу по имени не назвал. Да и плохо было слыхать там...
— Ладно, чёрт с ним, — нетерпеливо перебил Андрей. — Что говорили про Настю?
— Плохо было слышно, — повторил Годунов, — но её вроде сватать хотят...
— Сватать — её?!
— Так он понял вроде бы. Вот тут про тебя и зашла речь: есть, мол, уже у ней жених, Елисей это сказал, а тот — другой — что-то в таком роде ответил, что, дескать, жених ещё не супруг, нынче он тут, а завтра возьмёт да и даст деру...
— Ах ты... — Андрей не сдержал себя, высказался неуважительно. — Попался бы мне этот сукин сын, я б с ним потолковал!
— Да это пустое, мало ли кто что сболтнёт. Я о другом подумал: ежели кому-то наверху шибко понадобилось, чтобы Настасья Никитишна стала свободна...
— Наверху, говоришь? — насторожился Андрей.
— Так ведь, Андрей Романыч, Елисейка подлый только с верхними и якшается, иные-то ему ни к чему.
— Верно... Этот пролаза знает, куда буровить. Так о чём ты подумал? Прости, перебил я тебя.
— Может, в Коломну тебя по этой причине и отсылают — чтобы подальше?
— Ну, Коломна не даль, подальше есть места. А тут за день доскачешь!
— И всё же не Москва. Ежели что худое задумали...
— Да кто мог задумать, Димитрий Иванович?
Годунов развёл руками:
— Того не ведаю! Я уж у лазутчика всячески допытывался, — может, мне пересказывая, упустил чего? Мелочь какую-либо, чтобы хоть намёк дать. Нет, говорит, никак было не определить, с кем разговор. Но, видать, человек был вельможный — Елисейка с ним говорил уважительно, смирно, не переча... вроде бы даже со страхом.
— Непонятно, — Андрей задумался. — Ума не приложу, кого сей выблядок может страшиться, окромя государя... А не Малюта то был? Тот одной своей мордой на кого угодно страху нагонит.
— Нет, не он. Лазутчик Малютин голос знает, признал бы без ошибки!
— Непонятно, — повторил Андрей. — Какой же это гадюке засвербело к Настёнке присвататься... Ну ничего, дознаюсь, я ему воспишу кузькину мать!
— Андрей Романыч, послушай меня. Елисейка толковал про Настасью Никитишну с кем-то из верхних, в том ты со мной вроде согласился. А там ты не всякому сможешь восписать кузькину мать, это тебе не твоя ездовая сотня. В этом деле главное, говоря по-вашему, чтобы тыл иметь крепкий. А какой у тебя тыл?
— Да вот этот! — Андрей сжал кулак и потряс перед лицом Годунова. — Я в случае чего и без тылов обойдусь!
Боярин отмахнулся, сожалеючи покачал головой:
— Брось пустое болтать. Я с тобою как со зрелым мужем говорю, ты же ответствуешь подобно неразумному отроку. Как себе это мыслишь — на поединок тебя позовут, Божий суд учинят? Да, на поединке ты выстоишь, в том не сомневаюсь. Так поэтому-то, ежели ты и впрямь кому-то поперёк пути встал, тебе иное устроят: подстережёт ночью кабацкая рвань — и нож под ребро. Долго ли умеючи! Значит, без тылов тебе нельзя. А тыл у тебя есть, и ты представить не можешь, каково крепкий...
Андрей смотрел на него непонимающе.
— Какой же у меня... крепкий тыл?
— Скажу, — кивнул Годунов, — за тем и пришёл. Ведомо ли тебе, Андрей Романыч, кто была твоя родительница? Ну, какого роду?
— Да нет, доподлинно — не ведомо. — Андрей пожал плечами. — Что-то, наверное, говорила, да я подзабыл. Признаться, и не любопытствовал никогда... по малолетству.
— А зря. Посла ливонского помнишь, коего летось со своей сотней встречал?
— Ну! Как не помнить — мне же в тот день Настина лошадёнка мало башку не прошибла, дай ей Бог здоровья. С неё-то у нас всё и пошло!
— Хорошо его разглядел?
— Кого «его»? То была кобылёнка, не жеребец! Разглядел, как же. Ладная такая, караковая. Но с норовом, подлюка, она ведь тогда понесла Настю — я почему и кинулся...
— Да что ты всё про свою кобылу! Я тебя про посла спрашиваю, разглядел ли ты его, — терпеливо разъяснил Годунов.
— А-а-а, посла! He-а, посла не припомню. Чего мне на послов пялиться? Да это, знать, и не положено, что-то нам на сей счёт говорили...
— Не припомнишь, значит, посла. А жаль! Ибо посол тот, комтур Бевернов, — родной брат твоей, Андрей Романыч, родительницы.
Андрей уставился на него непонимающе:
— То есть как же это — родной брат?
— Да вот так, как говорю. Матушка твоя с первым своим супругом жила в Богемской земле, он на войне сгинул через турков, а тут батя твой будущий подвернулся. В посольской охране был, к кесарю Каролусу они тогда ехали. Вот он её сюда и привёз, вдовую-то.
— Ну-ну, припоминаю... Богемская земля, точно, и насчёт посольства что-то мне говорили, — ошеломлённо бормотал Андрей. Помолчав, он вдруг принялся хохотать, закинув голову: — Так это что ж выходит, ёлки зелёные! Комтур этот, крыжак ливонский, родной мне дядька?! Ха-ха-ха-ха!! Ну, боярин, удружил ты мне! Ну порадовал, едят тя мухи!
— Неужто не рад? — усмехнулся Годунов.
— А чему ж тут радоваться? Мало ли мы с ними рубились, ни мы их, ни они нас не жалели — сколько народу погублено, полстраны ихней обратили в золу, — а теперь, выходит, родичи!
— Что ж с того, что рубились. Была война, и рубились, дело обычное. По гроб жизни об этом помнить? Ратники ведут войну, а начинают-то её не они, и не по ихней воле. То дело государево — решать, быть аль не быть войне. И ответ за это держать ему же, коли зря разорили край да погубили тьму народу. Ратник что? Велят ему, он и рубится, а вышло замирение — и слава Богу... Не понял ты, Андрюша! Возьми в толк: едва узнает государь о вашем с комтуром родстве, ты за ним как за каменной стеной будешь...
— Что мне предлагаешь, — гневно спросил Андрей, — защиты просить у крыжака?
— Ничего не надо просить. — Годунов успокаивающе коснулся его руки. — Сами будут тебя бояться! Ни Елисейка, ни сам Малюта пальцем не тронут, помяни моё слово...
— Будто так уж он им страшен! От ордена ихнего ничего не осталось, чего уж теперь бояться.
— Да что орден! У Бевернова сила в другом. Он кесарю Фердинанду близок, а нам без кесаревой подмоги не обойтись, коли хотим Ливонию под собой оставить... а её уже вон как по куску растаскивают — и Жигимонт, и свейский Ирик, и данский Фридерик, — всем она лакома. Да нам-то можно ли без выхода к Варяжскому морю? Вот и посуди, с чего это Посольскому приказу велено чуть не пляски выплясывать вокруг Бевернова и его присных — чтобы, Боже упаси, не съехали бы от нас в недовольстве. Ибо Фердинанд, буде станет раздумывать, кого поддержать в споре за Ливонию, беспременно спросит мнения своего посла. Своего, я не оговорился! Бевернов хотя и приехал к нам якобы посол орденский, от кесаря же привёз лишь эпистолию, на самом деле представляет именно кесаря, и наши теперь это поняли. Сперва-то государь был, сказывают, зело уязвлён: пошто кесарь пишет ему через чужого посла, а не отправил своего...
— А и впрямь, мог бы и на своего потратиться, — заметил Андрей.
— Про то не нам судить, — строго сказал Годунов. — Были, значит, причины. Одно себе уясни: наверху ничего не сделают такого, чтобы послу было в обиду. А это и тебе на руку. Мыслю, он тебя позовёт, — может, тебя потому и посылают в Коломну, а не куда подальше. Чтобы скоро было вызвать! Так ты перед ливонцами не чинись, держи себя достойно, но с вежеством. Что дурного в том, что послу захотелось тебя увидеть? Человек он в летах, может, ты один из родни у него и есть, так уж не обижай старика. А главное, помни, что покамест он тут — руки у Бомелия связаны, чего бы эта паскуда ни замышляла...
7
Безошибочное чутьё в сочетании с уменьем складывать верную картину из отдельных, разрозненных и зачастую обрывочных сведений, слухов и даже сплетен всегда были ценнейшими душевными качествами Димитрия Ивановича Годунова, не только ему обеспечившими долгую и успешную службу при столь опасном дворе, но и для обоих его питомцев подопечных — Бориски и Ариши — подготовившими на будущее головокружительное вознесение к наивысшим в державе высотам.
И именно это чутьё, эта проницательность помогли ему сейчас правильно разобраться в непростом деле сотника Лобанова. Арап, когда прибыл к нему со своей новостью, был в смятении: «Я, старый безумец, ничего не понял, — повторял он, порываясь драть свою и без того скудную бородёнку, — моя первая мысль была об этой Анастасии, что Андрей наконец-то от неё избавится и это будет поистине хорошо! И только потом моему притупленному годами уму открылось, что ничего хорошего тут быть не может, ибо если Андрей в безумии своём объявил о намерении взять её в жёны — от чего, видит Всемогущий, я не переставал его отговаривать, — если он это сделал, а теперь её возжелал повелитель, то — о, горе мне...»
Годунов, выслушав его, сперва тоже подумал, что из эдакого переплёта сотнику живым не выбраться. Оплакивать его он бы не стал (на Руси, ежели каждого оплакивать, слёз хватит не надолго), но парня пожалел — угораздило ведь беднягу стать царёвым соперником! И тут же, по старому своему обыкновению прикидывать возможные решения того или иного запутанного дела, он стал вертеть всё это в уме, раскладывая так и этак, — и вдруг вспомнил про ливонского посла. Один лишь раз, в случайном каком-то разговоре, дьяк Висковатый упомянул о государевом наказе всячески холить Бевернова — поелику тот-де у кесаря в ближних людях, а без кесаревой подмоги нам Ливонией не овладеть, — и этого беглого замечания, всплывшего сейчас в памяти, хватило, чтобы сразу сообразить: покуда посольство здесь, Лобанову ничто не грозит. А там видно будет!