— А теперь выпьем за счастливый случай, что свёл за этим столом двух противников по недавней брани, кои не знали о кровном своём родстве, ныне же его обрели...
Обводя взглядом сидящих за столом, он пригубил вина и продолжал:
— Сказал вот о случае и тотчас почуял — не то сказано! Ибо случай поистине слеп, и ежели согласиться с безумной мыслью, будто всё в земной нашей жизни движется случайным сцеплением обстоятельств, то не должно ли будет признать, что и живём мы вслепую, без цели и смысла? Сие же противно церковному учению) равно принятому всеми исповеданиями христианскими — и нашим православным, и кафолическим римским, и люторским. Посему хотелось бы мне видеть в том, что свело нас ныне, отнюдь не слепую игру случайностей, но как бы прообраз совокупной судьбы наших держав, забывших о разделявшей их брани...
Ишь завернул, подумал Андрей, когда печатник прервался, давая Лурцингу время перетолмачить сказанное. Твоими бы устами да мёд пить, только не верится, чтобы и впрямь забыли. Лучше было вовсе не начинать брани, чем сперва выжечь и вырезать полстраны, а теперь поминать о «совокупной судьбе»! Хорошо, хоть ратники за эти дела не в ответе — им что велено было, то и делали...
После Висковатого слово взял посол: ему, мол, тоже представляется не случайным, что именно здесь, в Московии, сумел он отыскать кровного родственника, чадо своей любимой сестры, и ему тоже хотелось бы видеть в этом доброе предзнаменование на будущее. Ел дядюшка не по-московски, на блюда поглядывал скорее с опаской, но питиям воздавал должное исправно, и скоро стало ясно, что долгого застолья немцам не осилить. Разве что придётся устраивать их тут на ночлег.
Когда уже прощались, посол заплетающимся уже языком многословно выразил надежду, что вскоре сможет принять племянника более по-семейному, снова его потискал и, шмыгнув носом от избытка чувств, снял с себя и надел ему на шею длинную золотую цепь.
— Не понял я, — сказал Андрей, когда, проводив ливонцев, остался с Висковатым наедине, — на ихнее подворье, что ли, собрался меня пригласить? А коли и впрямь пригласит — что делать? Вроде ведь не положено это...
— Там видно будет, — неопределённо отозвался печатник.
10
Ни Настя, ни её отец про ливонского дядьку пока ничего не знали: перед отъездом в Коломну Андрей не рассказал о разговоре с Годуновым, не успел ещё освоиться с сообщённой тем новостью. Скорее даже, не хотел ей верить и как бы надеялся, что не сегодня-завтра всё это окажется недоразумением, пустым слухом. И продолжал уповать на то же там, в Коломне. Вернусь в Москву, думалось, а там никакого дядьки, и Димитрий Иванович, если спросить, только посмеётся: пустое, скажет, наболтали...
Вернувшись же и получив от полковника наказ явиться к Висковатому, понял, что от дядьки-крыжака не отвертеться, но, свидевшись с Настёной, ничего ей не сказал. Не до ливонцев им было при первом по столь долгой разлуке свидании, это одно; а ещё Андрей решил, что сперва надо с тем дядькой встретиться и самому увидеть, какую же родню Бог послал, а уж потом про неё рассказывать.
Но теперь утаивать новость и далее было уже ни к чему. Никита, часто бывая во дворце, мог встретиться с Кашкаровым, разговориться с ним и ненароком узнать, что за диковинной роднёй обзавёлся будущий зять. Нет, лучше уж сказать самому!
Назавтра после приёма у Висковатого он поехал к Фрязиным. Никита, хмурый и чем-то явно озабоченный, встретил его на дворе и сказал, что Настёну лучше не выкликать — сказала, что неможется ей и хочет побыть у себя в горнице.
— И то, — согласился Андрей, — пущай там побудет, не станем её тревожить. Я, батя, с тобой хочу потолковать — новость есть, да такая, что не знаешь, как и подступиться...
— Подымайся ко мне, — сказал Никита, — я там доделать кое-что должен... завалили заказами — дохнуть некогда. А ты и расскажешь свою новость, что там ещё с тобой приключилось.
Поднялись в работную, Никита сел к верстаку под стеклянным шаром, стал перебирать железную мелочь, отыскивая нужное. Андрей придвинул стулец, устроился рядом, дивясь множеству разложенных по столу щипчиков, пилочек, напильников, тисочков и прочего приклада.
— Так что за новость? — спросил Никита, зажимая в тиски изогнутую железку.
— Сейчас скажу. А ты, батя, не был у полковника нашего? Вроде собирался его повидать, помнишь, был у нас разговор до моего отъезда в Коломну?
— Помню, как не помнить. Был я у Кашкарова, да ничего он мне толком не сказал. Я так понял, что тебя туда с тайным наказом посылают.
— Кой к чёрту «тайным»! Придумали невесть что... для отвода глаз. Мне он сказал, что в Коломне я не в такой опасности буду, как тут, в Москве. Для того, мол, и затеяна эта поездка.
— Какая ж тебе тут опасность? — спросил Никита недоверчиво. — Чего это они плетут?
— Мне откуда знать? Кашкаров ничего толком не пояснил. А вот после того был у меня другой разговор...
Он подробно, стараясь ничего не упустить, пересказал всё услышанное тогда от Годунова. Никита слушал, забыв о своей работе.
— Блажь какая-то, — проговорил он, выслушав до конца. — Может, разыграл тебя боярин?
— А на кой ему меня разыгрывать?
— Вроде и впрямь ни к чему, — согласился Никита. — Однако, чтобы наверху кто-то надумал к Настасье свататься... Да нет, Андрей Романыч, не могу в то поверить: тут либо Годунов чего напутал, либо его лазутчик приплёл, толком не дослышавши. Настя, сказал, — так, может, не про ту Настю речь-то шла!
— Имя назвал твоё, так что вряд ли. А что за «сватовство» такое и почему с Бомелием о том говорилось — то мне и самому непонятно.
Никита хмуро помолчал.
— То-то и оно, что с Бомелием, — сказал он наконец. — Было бы с кем иным, так я, может, только бы посмеялся... Бомелий же — ехидна столь злокозненная, что от него не знаешь, чего и ждать. На меня же обиду держит великую, вот что худо... Я тут однажды не сдержался — выложил ему всё, что мне про его старые дела ведомо. Так он того простить не может, выползень заморский...
— Вот этого, батя, не надо было.
— Да понимаю, что не надо! Чёрт меня тогда за язык потянул, старого дурака...
— Ладно, не горюй. Может, и в самом деле чего напутали? Хотя с чего бы им меня из Москвы отсылать, ежели напутано...
— Может, из-за ливонцев этих, — высказал предположение Никита.
— А чего ж тогда обратно вызвали, сами велели к Висковатому идти? Я-то не напрашивался! Сказать по правде, не так он мне и нужен, этот дядька...
— А вот это ты зря, — неожиданно сказал Никита.
— Чего «зря»? Да он вроде и невредный старичок, только что мне с ним, детей крестить? Во, гляди, какой поминок мне дал, как прощались. — Андрей полез в карман, достал цепь. — Настюшке отдам, пущай носит...
Никита взвесил комтуров подарок на ладони, одобрительно кивнул:
— Богатая вещь! Немец-то, видать, не из скаредных... а то среди ихнего брата такие сквалыги бывают, глядеть тошно. Только Настёне-то к чему?.У ней своих монист хватает, тебе дарено, ты и носи. Старика уважать надо, как-никак дядька!
— Да мне, батя, негоже щепетуну уподобиться, ожерелок таскать на шее... Ты золото умеешь паять?
— Чего ж тут хитрого. А что, порвалась, что ли, чепь? — спросил Никита, перебирая звенья.
— Не в том дело. А осталась у меня подвеска матушкина. — Андрей расстегнул кафтан, снял гайтан с крылатым иноземным зверьком. — Во, гляди, называют его «драк». У дядьки такой же на перстне, видать, это герб ихнего рода. Так ты припаял бы вот сюда, он бы на чепи и висел — ладно будет, Настюшке понравится.
Ладно, оставь своего драка, припаяем. — Никита убрал золото в шкатулку, помолчал. — Насчёт дядьки, говорю, зря ты так, он, мол, мне ни к чему. Не плюй в колодезь... Мне, Андрей Романыч, смутно чего-то стало, как я вот тебя послушал.
— За Настю, что ли, боишься? Да Господь с тобой, батя! Не верится мне в то сватовство несуразное, ну а коли осмелился бы кто — помимо тебя-то не станут свататься! А я тут на что? Да пусть лишь вякнут, — он хлопнул по рукояти сабли, — я им такое сватовство покажу, по гроб жизни отвыкнут женихаться!
— Тебя и услать недолго, сам видишь... Места же есть и подале Коломны, чай, не в Ливонии живём, где от рубежа до рубежа за день доскачешь.
Дивно, что и Кашкаров твой, и Годунов оба одно и то же твердят, будто сговорились... что, мол, опасно тебе в Москве быть. С чего бы это? Постельничий слов на ветер не бросает... слукавить может, коли найдёт в том корысть, но ты говоришь, к тебе он по-доброму?
— Да вроде так было, — пробормотал Андрей.
— Значит, лукавить ему с тобой ни к чему. Не мыслю также, чтобы он с Кашкаровым сговорился: скажем, мол, Лобанову то и то. Они хотя и в родстве с полковником твоим...
— Родство там дальнее, седьмая вода на киселе.
— Ну тем паче. Не так уж близки, чтобы согласно против тебя ковы строить. А коли так, то говорили неложно, и к сказанному надо прислушаться. Когда двое одно и то же говорят, отмахиваться неразумно. И Годунов, дай ему Бог здоровья, мудро сказал, что ты через тех ливонцев изрядную подмогу можешь иметь.
— Да от чего подмога-то мне нужна, вот что знать бы!
— Оно бы неплохо, — согласился Никита. — Ладно, Андрей Романыч, там видно будет. Может, и зря мы всполошились, однако неспокойно мне... а отчего, и сам не пойму. Словно сердце что чует. А тут ещё, днями, работаю я в государевых покоях, а он и войди со спины — я не слыхал, он в ичетыгах по ковру неслышно прошёл, словно кот. Мне только не по себе стало — вот этим местом почуял. — Никита хлопнул себя по затылку, усмехнулся. — Оглянулся, а он на меня глядит... и как-то, знаешь, необычно, взгляд тяжёлый такой. Я ведь, ты знаешь, давно наверху работаю, Настёны ещё на свете не было... и всегда вроде в милости у него пребывал, в милости и доверии.
Да и говаривал мне не раз: я, мол, тебе верю, нет у меня доверия к высокородным, а к тебе есть. Думаю, не лукавил. С чего бы ему со мной лукавить, что я перед ним — червь несоразмерный... А сколько я ему тайных работ делал, доверял, значит... К тому говорю, что у меня страха перед ним не было, — от иных слышишь: грозный-де государь, одним взором страх наводит. А у меня по сю пору страха не было — хошь верь, хошь не верь...