е риск куда меньше, а добыча в случае удачи гораздо больше! Но если Родилову удастся получить царское жалованье, да еще в таком объеме, то его укрепившегося авторитета хватит, чтобы продавить поход, и тогда он войдет в историю как величайший атаман. Только вот военное счастье переменчиво, и что делать, если турки отобьют штурм? Скорее всего, казаки сместят неудачника, но это еще полбеды. Что тогда скажет Иван Мекленбургский, насмешливо глядящий в глаза атаману? Ох и длинные руки у московского владыки, и многие вожаки казачьей вольницы, рискнувшие встать на его пути, успели почувствовать на себе их крепость. Взять хоть Ваньку Заруцкого или Баловня…
– Пушек-то дашь, государь? – угрюмо спросил атаман.
– А ты пять тысяч казаков в поход соберешь? – вопросом на вопрос ответил я.
– Соберу.
– И я дам. И пушек, и розмыслов, наученных крепости брать. И оружия подкину. Пятнадцать тысяч, правда, не обещаю, это ты загнул, но деньги будут. Но учти, кроме нас, тут собравшихся, об этом никто не знает и знать не должен. Кто вздумает проболтаться – пусть лучше сразу сам себе язык отрежет. В Москве сейчас турецкий посол, а потому будьте готовы, атаманы-молодцы, что вас для видимости из столицы поганой метлой погонят. Это понятно?
– Понятно, царь-батюшка, – заулыбался атаман. – Хитрость на войне – первое дело!
– Ладно, ступайте покуда. Мне еще надо с полковником Одинцом встретиться.
– Это тот, которого Сагайдачный прислал? – насторожился Родилов.
– Ты его знаешь?
– Да казак известный, – скривился донец, – как и его гетман!
– И что ты о них думаешь?
– Да что тут думать! Бородавка и другие голутвенные казаки[32] отобрали у Петьки булаву, вот он и злобится. Будет просить помощи, чтобы опять верх взять и пановать дальше.
– Прямо как ты сейчас?
– Что ты, государь! – Атаман сделал вид, что оскорбился. – У нас на Тихом Дону такого отродясь не водилось.
– Ну-ну, – хмыкнул я вслед уходящим казакам.
Судя по их довольным рожам, беседа получилась продуктивной. Во всяком случае, обещания мои их приободрили. Ничего, пусть порадуются. Обещать – не значит жениться!
– Государь, – обеспокоенно спросил Никита, когда мы остались одни, – а чего это ты им пособить решил?
– С чем это?
– Так с Азовом!
– А, вон ты про что, – усмехнулся я. – Ну так с нехристями воевать – дело по-любому богоугодное.
– Оно так, – покачал головой Вельяминов. – Только ведь тогда мы с султаном поссоримся!
– Это еще почему?
– Так ведь не поверит он, что донцы без нашей помощи управились!
– Пусть не верит. Ему все равно не до того будет.
– Это как?
– Да вот так! Он в следующем году собрался в Молдавии воевать, так?
– Так.
– И крымский хан туда своих нукеров поведет?
– Известное дело!
– Ну вот и пусть воюет. А казачки́ тем временем ему с этой стороны подгадят. И тогда ему хоть разорвись!
– Оно так. Только нам какая выгода?
– А вот об этом мы завтра поговорим. Сразу после того, как с посланниками Сагайдачного побеседуем.
Послов низложенного гетмана принимали с куда большим почетом. В Грановитой палате и в присутствии Боярской думы. Полковник Петр Одинец, кривоногий крепыш в богатом жупане и с лицом отъявленного головореза, пытался вести себя как настоящий шляхтич, то есть гонор пер через край! Составлявшие его свиту несколько казаков вполне соответствовали своему предводителю, имея вид лихой и придурковатый. Окинув горделивым взглядом толпящихся вдоль стен бояр и дворян, Одинец сдернул с головы богатую шапку и церемонно поклонился.
– Ясновельможный пан гетман всего Низового войска Запорожского, – витиевато начал он, – низко кланяется вашей царской милости и просит разрешения послужить вам так же, как это прежде делали многие славные атаманы!
– Да уж, послужили, нечего сказать, – раздался ропот среди членов думы, многие из которых воевали в обоих ополчениях, брали Смоленск, сражались под Можайском.
– Взять хоть достославного князя Вишневецкого, немало послужившего их царскому величеству Ивану Васильевичу, – нимало не смущаясь, продолжил посол, – всем ведомы его ратные подвиги во славу христианской веры!
– Помолчал бы про веру, песий сын! – прогудел в ответ патриарх Филарет. – Ваше безбожное войско латинянам предалось и зорило Русь хуже поганых. Не щадили ни храмов Божьих, ни монастырей, ни святых старцев. С икон чудотворных не стеснялись оклады сдирать!
– Что было – то было, – развел руки в примиряющем жесте полковник. – Это дело военное, и оно не бывает без крови и разорения. Мы честно и верно служили польскому королю, как и подобает славному запорожскому рыцарству. И если всемилостивейший царь Иван Мекленбургский того пожелает, так же доблестно послужим и его величеству!
– Верно, говоришь? – ухмыльнулся князь Пожарский. – Это ты, полковник, видать, про то, как ваши полки стояли у Калуги и ждали, чем дело под Вязьмой кончится? А когда королевич бит оказался, так гетман и ушел несолоно хлебавши.
– Кабы просто стояли! – злобно ощерился Лыков-Оболенский, у которого в Калуге погиб племянник княжич Василий, служивший когда-то у меня в рындах.
Запорожцы тогда почти прорвались, захватив захаб[33], но вставший насмерть со своими холопами Василий Лыков удерживал вторые ворота до тех пор, пока стрельцы, засевшие на стенах, не перестреляли казаков из пищалей. Город тогда отстояли, но один из сечевиков достал-таки княжича саблей.
– Я же говорю, ясновельможные паны, что на войне всякое случается! – повысил голос Одинец. – К тому же, помнится, многие из высокородных магнатов, здесь присутствующих, в свое время присягали королевичу Владиславу, не посмотрев на его веру…
Лучше бы он этого не говорил, поскольку слова его только подлили масла в огонь. Некоторые разъяренные думцы уже скидывали тяжеленные парадные ферязи и засучивали рукава, другие, не тратя времени даром, взялись за посохи. Еще минута – и случилось бы побоище, совершенно не входившее в мои планы.
– Унять лай! – коротко велел я Вельяминову.
– Тихо!!! – во всю мощь своих легких заорал окольничий, заставив расходившихся бояр опомниться.
Впрочем, некоторых, особо буйных, пришлось-таки оттаскивать. Но, к счастью, все обошлось без вызова стражи и смертоубийства.
– Слушайте волю государеву!!! – снова заорал Никита, и вперед вышел думный дьяк Рюмин.
– Всемилостивейший государь, царь и великий князь всея Руси Иван Федорович, – начал тот нараспев читать мой полный титул, – благодарит за службу атамана Сагайдачного и Низовое войско Запорожское, однако же объявляет всем свою волю, что желает жить со своими соседями в мире и братской любви, а потому никаких воинских людей брать к себе на службу, помимо тех, что уже есть, не изволит! Но пребывая в неизбывном расположении к атаману Сагайдачному и его людям, жалует им от щедрот своих сто рублей серебром.
Думцы ошарашенно переглянулись, после чего по их рядам поползли смешки. Пожалованная сумма была годовым окладом средней руки стольника, и для человека, ставящего себя на одну доску с коронованными правителями, была просто унизительной. К тому же Сагайдачного назвали не гетманом, а всего лишь атаманом. Лицо правильно все понявшего Одинца потемнело, но он сумел сохранить самообладание. Отвесив еще один поклон, полковник в сдержанных, но вместе с тем учтивых предложениях поблагодарил меня за оказанную честь и собрался было уходить, но один из его подручных, высокий статный казак, не смог сдержать темперамент.
– А что, браты, – звонко спросил он у своих спутников, тряхнув чубатой головой, – посмели бы насмехаться над нами москали, когда бы стража не забрала наши сабли?
– Грицко, замолчи за ради Господа Бога! – зашипел на него полковник, но было поздно.
В Грановитой палате повисла зловещая тишина. Распоряжавшийся приемом Вельяминов сам был готов кинуться на нахала, не говоря уж о других присутствующих. Но тут вперед вышел недавно пожалованный в думные дворяне князь Дмитрий Щербатов и, без улыбки глядя в лицо казака, спросил:
– А ты, собачий сын, повторишь мне это в лицо, когда тебе вернут саблю?
– Тю! Та запросто! – ощерился запорожец.
– Вот тогда и поговорим…
– А ну-ка прекратить! – заорал вклинившийся между ними Вельяминов. – А то сей же час оба в железах окажетесь!
– Ваше величество! – воззвал обескураженный Одинец. – Прошу напомнить вашим людям, что мы посланники гетмана Сагайдачного!
– Прекратить свару! – впервые за время приема подал я голос. – Никто не упрекнет меня, что при моем дворе плохо обошлись с послами. Посему велю охранять их от всяких посягательств до тех пор, пока не покинут пределы царства нашего.
Все присутствующие одобрительно загудели, и только задиристый запорожец все никак не мог успокоиться, чем и решил свою судьбу.
– Живи покуда, – презрительно усмехнулся он в сторону Щербатова.
– Однако же полагая поединок делом рыцарским, не стану препятствовать ему, если нет иного способа разрешить конфликт без урона чести!
– Благодарю, государь, – поклонился большим обычаем князь.
Едва послы отправились восвояси, у меня собрался ближний круг, чтобы обсудить создавшееся положение. Правда, на сей раз на этом совещании присутствовали два новых человека – Филарет и князь Пожарский. Первый принял приглашение как должное и, с достоинством усевшись в предложенное ему кресло, обвел строгим взглядом моих ближников. Иван Никитич Романов на взгляд брата обратил внимания не более чем на настенную роспись, Вельяминов с фон Гершовым также остались бесстрастными, а вот Рюмина и Михальского с Пушкаревым, похоже, проняло. Во всяком случае, сесть они так и не решились.
– Что скажете, господа хорошие? – поинтересовался я у собравшихся.
– Дозволь слово молвить, государь, – поклонился Клим.
– Говори, если есть чего.