– А что тут сделаешь, – пожал плечами друг. – Жуй, пока до розог дело не дошло.
– Эй, где вы? – раздался откуда-то сверху звонкий голос.
Удивленный Анненков обернулся на оклик и увидел, что с тына на них, улыбаясь, смотрит девушка в красивой шапочке, отороченной беличьим мехом.
– Здравствуй, Маша, – поприветствовал ее младший Пожарский.
– Привет, Ванечка. Небось опять письмо принес, да батюшке попался?
– Нет, сегодня Никишка письмоносец.
– Это кто же такой?
– Я это, – насупился школяр.
– Ну, раз принес, давай.
– Не отдам!
– Не больно-то и хотелось, – сделала равнодушный вид Машка.
– Ты чего? – изумился Ванька такой несговорчивости товарища. – Это же она…
– Нет. Петр Дмитриевич сказал, что надо отдать девице, краше которой на всей Руси нету.
– Что, так и сказал? – заинтересованно спросила сверху Пушкарева.
– Слово в слово!
– Так что же не отдаешь?
– А ты тут при чем?
– Знаешь что! – возмутилась от подобной наглости девушка. – Я вот сейчас как спущусь, да как надеру уши-то!
– Сперва догони.
– И догоню!
Неизвестно, долго бы они еще препирались, но тут Марию стали звать, и она попросила уже почти жалобно:
– Ну чего ты, отдай письмо!
– Ладно, – сжалился Никишка и попробовал подкинуть цидулку.
Однако та была легкой, и затея не удалась. Тогда Маша расплела ленту и спустила ее конец вниз, после чего мальчишки привязали к ней драгоценное послание, и через секунду девушка уже держала его в руках.
– Спасибо!
– Не за что, – отозвались школяры и побежали домой.
Анисим Пушкарев, пристально наблюдавший за всем происходящим из открытого окошка, только покачал головой и отвернулся.
– Опять Маша куда-то запропала, – пожаловалась ему жена. – Зову ее, зову… Совсем от рук отбилась!
– А ты ищи получше, – ухмыльнулся тот в ответ.
– Посватал бы уже кто… – продолжала Авдотья. – Да только кто же на такую егозу позарится? Ох, разбаловал ее государь, никакого сладу с ней нет… Ну мыслимое ли дело – девке грамоту знать да говор немецкий!..
– Государь знает, что делать! – строгим голосом прервал ее причитания Анисим. – К тому же они с царицей Катариной обещались о приданом позаботиться. Как ни крути, кругом прибыток!
– Правда? – недоверчиво переспросила женщина.
– Вот тебе крест!
– Хорошо бы они ей жениха доброго сыскали. Дворянина какого или стряпчего, – замечталась мать. – Чтобы жалованье и оклад поместный. А лучше вотчина.
– Как знать, – покачал головой стрелецкий голова. – Может, твой зять еще и боярскую шапку носить будет!
– Ой, лишенько, – испугалась Авдотья. – Грех и мечтать о таком!
– Ничто. Греха бояться – детей не родить. А у нас, слава богу, уже трое помимо Глаши с Марьюшкой.
Грицко с трудом открыл глаза и попытался осмотреться. Все вокруг расплывалось, да к тому же было темно, но он упорно вглядывался и пришел к выводу, что лежит в какой-то темной горнице. В воздухе ощутимо пахло ладаном, но на райские кущи окружающая его обстановка, честно говоря, походила мало. К тому же казак не обманывался на свой счет и понимал, что попасть в рай у него шансов не так много. Разве что погибнет в бою с татарами, отбивая полон. Тогда, может быть, Господь и сжалится над его заблудшей душой и помилует. «Блаженны положившие душу за други своя», – это было тем немногим, что осталось в его голове после учения.
– Очнулся? – тихо спросил непонятно откуда возникший старец с длинной седой бородой.
– Где я?.. – еле слышно отозвался запорожец.
– В обители.
«Ну конечно, монастырь!» – сообразил Грицко, но вслух попросил пить.
Инок тут же подал ему корец необычайно вкусной воды, и живительная влага буквально оросила иссохшее горло.
– Господь избавил тебя от греха смертоубийства, – наставительным голосом продолжил монах. – И жизни не лишил за намеренье. Видать, нужен ты ему зачем-то. А посему, чадо, задумайся о душе своей. Покайся в грехах, да молись искренно, тогда, глядишь, и спасешь душу свою…
– Он жив?
– Кто?
– Ну, тот князь, с которым я бился.
– Я же говорю, помиловал тя Господь!
– Хорошо.
– Вот и я говорю, – обрадовался старец. – Хорошо, что Спаситель не дал тебе согрешить.
– А где он?
– Кто, князь Щербатов? Так в Москве. Слышно, к свадьбе готовится.
– Хорошо, – повторил казак, подумав про себя: «Значит, я смогу еще до него добраться!»
Свадьбы Никиты Вельяминова с княжной Марьей Долгоруковой и князя Дмитрия Щербатова с Аленой Вельяминовой играли в один день. Венчались они тоже вместе в церкви Пресвятой Богородицы, которую, к слову, построил мой ближник, исполняя обет, данный в плену. Потом были катание на санях по всей Москве, песни и пляски, пушечная пальба и, наконец, свадебный пир. Во всем этом самое деятельное участие принимали мы с Катариной. Ей вообще было все интересно, поскольку русских свадеб она никогда не видела, а мне Никита как-никак был другом, почти что братом.
За столом нам, как водится, отвели самые лучшие места, то есть в центре стола, а молодых устроили по обе стороны от нас, и как-то так получилось, что Алену усадили рядом со мной. И, может быть, в первый раз дрогнуло мое сердце… Она была так близко от меня, что я слышал ее дыхание из-под тончайшего покрывала. Моя рука почти что чувствовала тепло ее руки. До этой минуты я был уверен, что все мои чувства давно в прошлом и ничто не сможет поколебать мой покой.
Елки-палки, что же я наделал! Мамочка, роди меня обратно…
– Ваше величество, с вами что-то не так? – откуда-то извне донесся до меня голос жены.
– Что, простите? – усилием воли вернул я себя к реальности.
– Вы как-то побледнели. Вам нехорошо?
– Вовсе нет. Напротив, я прекрасно себя чувствую. Хотя тут немного душно. Но это ерунда. Давайте лучше выпьем за здоровье молодых!
Исполнявший на свадьбе роль кравчего Корнилий Михальский поднес мне полный кубок романеи, и я, не дожидаясь остальных, в два глотка вылакал его, не почувствовав вкуса. Пора было дарить подарки, и я, поднявшись, хлопнул в ладоши. Повинуясь этому знаку, к нам подошел одетый в белую ферязь Петька Пожарский, держа на серебряном подносе что-то под покрывалом. Все присутствующие притихли, замерев в ожидании, и надо сказать, что подарок их не разочаровал.
– Никита-ста, – провозгласил Михальский, – царь жалует тебя боярской шапкой!
С этими словами стольник сдернул покрывало, и на подносе оказалась высокая соболья горлатка. Все ахнули, а я обнял и расцеловал своего друга.
– Носи, брат. Если кто и заслужил такую честь, так это ты!
– Спасибо, государь!.. – взволнованно отвечал он. – Видит Бог, я отслужу!
– Куда же ты денешься, – усмехнулся я в ответ и еще раз кивнул.
Пожарский отдал шапку Вельяминову, достал еще один сверток и показал всем его содержимое. По рядам гостей прошелестел еще один «ах», ибо это были золотое ожерелье и серьги, обильно изукрашенные самоцветами. Подарки были действительно «царскими». Княжна Марья приняла дар и нерешительно взглянула на меня. Я тут же подошел к ней и, приподняв покрывало, осторожно прикоснулся губами к обеим щекам невесты. Гости поддержали меня здравицами и приветственными криками.
Но это был еще не конец. Надо было одарить и вторую пару, и я хлопнул в ладоши еще раз. Следующий стольник подошел, держа на руках роскошную соболью шубу.
– Дмитрий-ста, царь жалует тебя шубой со своего плеча!
Щербатов, стоя на негнущихся ногах, принялся благодарить, и всем было видно, что он с трудом находит слова. Честь действительно была велика. Многие знатнейшие бояре, не одни штаны протершие на лавках в думе, и мечтать не смели о подобном даре. Для этого надо было совершить нечто героическое. Победить в сражении, или построить в чистом поле город, или сделать еще что-нибудь не менее великое. Я преподнес ему это за поединок. Все-таки князь вступился за честь страны и проявил себя с самой лучшей стороны, но похоже, что гости не совсем поняли мои резоны, и с разных сторон стали раздаваться шепотки, а то и самые настоящие смешки.
Затем принесли подарок невесте, и я почувствовал себя идиотом. Это тоже были ожерелье и серьги, но…
Тончайшее покрывало убрано, и я смотрю в заплаканные глаза Алены. Надо ее поцеловать, лучше всего так же, как и княжну Марью, в щеки, и скорее опустить эту проклятую кисею, чтобы не видеть ее больше, ибо силы человеческие не беспредельны…
– Откупился… – выдохнул кто-то из гостей.
– Что?! – мгновенно взбесившись, обвел я горящими глазами собравшихся.
Но те снова принялись кричать здравицы молодым, поднимать кубки и вообще всячески шуметь, будто и не было этого мерзкого ехидного возгласа. А ведь был, не показалось же мне это, в конце концов!
Побледневший как смерть князь Дмитрий, не дожидаясь кравчего, набулькал себе полный кубок вина и, залпом осушив его, опустился на скамью.
– Что случилось? – спросила меня Катарина.
– Все хорошо, сударыня, – ледяным голосом отвечал я ей. – Просто гости немного впечатлены нашими дарами.
– Но у меня тоже есть подарки.
– Так подарите их побыстрее и дайте остальным проявить свою щедрость!
Анисим Пушкарев с семьей тоже присутствовали на свадебном пиру, но как людям незнатным им отвели место в дальнем углу, далеко от царских глаз. Возможно, поэтому веселья вокруг них было куда больше, чем за боярскими столами. Рядом сидели такие же служивые люди, выдвинувшиеся в царствование Ивана Федоровича, хорошо знавшие брата и сестру Вельяминовых и искренне желавшие им счастья.
Принаряженная ради такого случая Авдотья поначалу все боялась ударить в грязь лицом перед важными господами и сидела так, будто ненароком проглотила аршин. Ела помалу, вино из кубка только пригубливала, однако надолго ее не хватило, и скоро раскрасневшаяся жена стрелецкого головы стала гораздо веселее и разговорчивее.
– Глянь-ка, Анисим Саввич, как невестушки-то хороши, – мечтательно шепнула она мужу. – Будто лебедушки!