Впрочем, кирасиры оказались крепким орешком, и хотя и отступили, но сделали это в полном порядке, постоянно огрызаясь короткими, но злыми контратаками. Вацлав не раз скрестил с ними свое оружие, нанес несколько ударов, получил в ответ столько же, но, к счастью, доспехи, проданные ему этим мошенником Петцелем, сумели выдержать подобное издевательство.
Наконец он схлестнулся с каким-то безусым юнцом, испуганно глядящим на него из-под шлема. Сообразив, что рьяно атакующий его Попел более искусен во владении шпагой, он вытянул из ольстра пистолет и спустил курок, однако даже самые лучшие колесцовые замки иной раз осекаются. Успевший проститься с жизнью студент-недоучка тут же воспрянул духом и со страшной силой вонзил в незадачливого кирасира свою шпагу. На его счастье, удар скользнул по кирасе прямо под латный горжет, прикрывающий горло противника, и жало с противным хрустом вошло в плоть. Выдернуть обратно свой клинок Вацлав не успел, и, когда его противник свалился наземь, он остался безоружным.
Соскочив с коня, молодой человек склонился над убитым, чтобы вытащить шпагу, и это спасло ему жизнь. Как оказалось, проклятый Вальдштейн нарочно заманивал их притворным отступлением под огонь имперских пушек и мушкетеров. Жерла орудий с грохотом выплюнули картечь в самую гущу атакующих с одной стороны, а с другой на них обрушили свинцовый дождь вражеские стрелки. Так что когда изумленный до глубины души Попел поднялся, сжимая в руке окровавленный клинок, вокруг него творился сущий ад.
Его товарищи, только что с жаром преследовавшие неприятеля, были частью убиты или ранены и валялись кругом, орошая запыленную землю своей кровью, а остальные в панике удирали, безжалостно нахлестывая лошадей. Его конь также получил заряд картечи и теперь в агонии дрыгал ногами, чудом не задев хозяина копытом, оглашая окрестности ужасным хрипом. К счастью, противник, умирая, не выпустил из ослабевшей руки поводья, и его скакун все еще был рядом. Картечь и пули по какой-то случайности миновали благородное животное, но все же оно нервничало и пыталось вырваться из руки мертвеца.
В этот момент Вацлав понял, что если он не поторопится, то его мечты о воинской славе и придворной службе никогда не осуществятся. В мгновение ока он схватился за конский повод, одним движением рассек пальцы врага в кожаной краге и тут же взлетел в седло. Обезумевший жеребец взвился на дыбы, но бывший студент сумел удержаться на его спине и, не медля ни секунды, вонзил в бока шпоры. Не ожидавший подобной подлости скакун подпрыгнул, а затем галопом понесся вперед, не разбирая дороги. Благодаря его резвости Попел сумел не только ускользнуть от перешедших в атаку кирасир Вальдштейна, но и опередить прочих своих чешских и венгерских товарищей.
А тем временем в атаку перешли испанские и немецкие терции. Ощетинившись пиками, они, как гигантские ежи, мерной поступью надвигались на тонкую линию протестантов. Граф Турн был прав. Чешские солдаты и командиры оказались недостаточно обученными этой тактике и не смогли выдержать напора имперцев. Едва мушкетеры обеих сторон обменялись залпами, как пикинеры скрестили свое оружие в смертельном противостоянии. Первое время слышались только деревянный треск да сочная ругань на всех языках Европы, но скоро более плотные терции стали прорывать тонкие построения своих противников.
Еще не все было потеряно. За первой линией армии Фридриха Пфальцского стояла вторая, а за ней третья. Еще вела очень эффективный огонь его прекрасная артиллерия, и оставался изрядный резерв из венгерской конницы, но над армией Богемии будто сгустились тучи. Лица окружавших короля придворных и генералов становились все более мрачными, льстивые шутки и комплименты уступили место встревоженным восклицаниям и паническим возгласам.
Граф Турн несколько раз предлагал контратаковать имперцев кавалерией, чтобы дать пехоте время оправиться и перестроиться, но король и главнокомандующий, казалось, не слышали его предложений. Наконец тот не выдержал и, вихрем слетев с холма, подскакал к своему полку, после чего повел его в бой. Удар пришелся на одну из баталий, набранных в Швабии, уступавшей в стойкости уроженцам Кастилии и Арагона. Кружась вне досягаемости пехотных пик, чехи обстреливали противника из пистолетов, пока не пробили брешь в их построении, в которую тут же и устремились, давя вражеских солдат копытами коней, рубя палашами. Казалось, еще несколько минут, и им удастся прорвать фронт неприятеля и вырвать победу из их рук. Но к несчастью, никто не поддержал их прорыв, а вездесущий Тилли[79], заметив заминку, ввел в бой свой резерв – несколько гусарских и панцирных хоругвей, присланных королем Речи Посполитой Сигизмундом.
Ходили слухи, что первоначально польский монарх не хотел вмешиваться в религиозный конфликт между императором и его подданными. Однако лишившийся московской короны королевич Владислав сумел убедить отца, что ему нужно реабилитироваться после тяжелого поражения под Можайском. Мало того, мелькнула информация о неких договоренностях между наследником польского престола и Фердинандом, тогда еще просто богемским королем. Так что волей-неволей пришлось отправить войско, не слишком, впрочем, большое, и разрешить присоединиться к нему всем желающим шляхтичам. Хотя последнее было совершенно излишним. Польские паны, а в особенности магнаты, в подобных делах весьма мало интересовались мнением своего суверена.
В сражении у деревушки Гуменне королевичу Владиславу удалось разбить отряд Жигмонта Ракоци и обеспечить выход из войны Трансильвании. А теперь ведомые им хоругви с ходу врубились в ряды всадников графа Турна. Стремительный удар гусар и поддерживающих их атаку панцирных разрезал чешский полк пополам, как будто это были не закованные в тяжелые доспехи кирасиры, а толпа легкоконных татар, после чего обрушился на не успевших перестроиться пехотинцев. Те, уже и без того потерявшие былой задор и желание драться, даже не подумали сопротивляться страшным всадникам с крыльями за спиной и в тигриных и леопардовых шкурах поверх доспехов, а просто побежали, бросая на ходу знамена и оружие. Уже после боя выяснится, что трофеями поляков стали более пятидесяти протестантских знамен, в том числе и личный штандарт короля Фридриха с девизом «Diverti nescio»[80].
Но пока сражение продолжалось. Вышедший из апатии Кристиан Ангальтский, собрав вокруг себя все боеспособные части, начал отступление по дороге на Прагу. Их отход прикрывал князь Вильгельм Веймарский со своим отрядом. Графу Турну, потерявшему почти всех своих людей, также удалось вместе с горстью солдат вырваться из окружения. К последним и пристал чудом выживший в сражении Вацлав Попел из Ольбрамовиц.
Погода, бывшая до той поры самой благоприятной, внезапно испортилась, и над головами спасающихся от разгрома чехов будто разверзлись хляби небесные. Тугие струи дождя обрушились на потерявших всякую надежду людей и моментально вымочили их до нитки. Тысячи солдатских сапог и башмаков вместе с лошадиными копытами размесили дорогу так, что двигаться по ней стало возможно только с большим трудом. Негде было развести огонь, чтобы обсушиться и приготовить себе пищу, впрочем, все припасы вместе с обозом достались торжествующим имперцам, так что готовить было тоже нечего.
Все местные жители попрятались, еще когда протестантская армия только двигалась навстречу врагу, а сейчас окрестности выглядели так, будто в этих местах бушевала чума и унесла с собой жизни всех обитателей. Правда, те из солдат, кто пытался поискать в покинутых домах что-то съестное, как правило, назад не возвращались, но искать их никто и не пытался.
Конь, захваченный Попелом в сражении, пал от усталости еще в самом начале пути, и теперь он устало брел вместе с пехотинцами, по колено утопая в грязи. Дождь смыл с его доспехов остатки покрытия, так прельстившего в свое время неопытного студента своим вороным блеском. Наверное, следовало их бросить, но Вацлав упорно продолжал идти, громыхая железяками, как будто желал донести их до продавца-еврея и предъявить таким образом доказательство обмана.
Странное дело, но жестокая сеча, смерть, пролетевшая совсем рядом, а также голод и лишения необычайно просветлили ум молодого человека. Беззаботная жизнь студента, которую он вел прежде, казалась ему верхом блаженства, а мечты о славе и придворной службе, коим он предавался ранее, теперь представлялись глупыми и наивными. Многое отдал бы Вацлав Попел из Ольбрамовиц, чтобы повернуть время вспять, но просветленная от обрушившихся на нее несчастий голова вполне ясно понимала, что это невозможно.
Пожалуй, самое умное, что он мог сделать сейчас, это скрыться на время и подождать, пока все не уляжется. Судя по всему, король Фридрих проиграл и не удержится на богемском троне, а император Фердинанд, и раньше не отличавшийся христианским милосердием и всепрощением, станет преследовать его сторонников. Так что прятаться надо получше, а для этого нужны деньги. И взять их можно только в одном месте…
Пражский град встретил остатки армии протестантов хмуро. Потерявшие своих близких предались горю, прочие же задумались, как им жить дальше. Добровольцы из немецких княжеств в большинстве своем как-то быстро растеряли весь свой религиозный пыл и, не задерживаясь, покинули земли Богемии, оставив бывшего курфюрста Пфальца один на один с его проблемами. Тот, впрочем, также не стал искушать судьбу и принялся готовиться к отъезду. Многие видные представители чешских сословий, в особенности «отличившиеся» при дефенестрации[81], последовали его примеру.
Впрочем, Вацлаву Попелу не было до этого никакого дела. Вернувшись в Прагу, он первым делом направился в гетто, рассчитывая получить с ростовщика еще хоть немного денег, необходимых ему для бегства. Подойдя к знакомому дому, бывший студент постучал в дверь, но ему никто не открыл. Рассудив, что обитатели его не слышат, он стал стучать громче, затем, выйдя из себя, принялся колотить в дверь рукоятью шпаги, ногами и даже своим ржавым шлемом, пока наконец не выбился из сил.