Тем не менее убранство помещений, отведенных для съезда, пребывало в достаточно пристойном виде. Очевидно, что о нем новые хозяева все-таки заботились, что совершенно не мешало моему благородному отчиму и его братцу Юлию Эрнсту смотреть на окружающую обстановку как на свою собственность, лишь по какому-то недоразумению принадлежащую кому-то еще.
Помещение для заседаний, судя по всему, прежде было тронным залом. Сейчас, разумеется, никакого трона нет, а делегаты рассажены согласно своему рангу. Для герцогов и князей стоят кресла, остальные довольствуются скамьями, причем для нобилей они обиты темно-красным бархатом, а вот представители городов мостят свои зады на голые доски.
Центр занимает представитель императора – граф Хотек. Рядом с ним в лиловой сутане с важным видом сидит архиепископ Фердинанд Баварский. Довольно представительный мужчина с умным лицом. Судя по рассказам Ульриха, человек он волевой и решительный. Прежний епископ Гильдсгейма не отличался излишней набожностью и даже нажил с некоей Гертрудой фон Плеттенберг двоих детей. Стоит ли удивляться, что клир был под стать своему пастырю? Заняв кафедру, Фердинанд взялся за наведение порядка, лишил сана всех священников, имевших любовниц, пресек злоупотребления местной администрации и вообще навел порядок.
Помимо всех прочих титулов, он архиепископ Кельнский и, следовательно, член коллегии курфюрстов Священной Римской империи. В принципе именно у него самое высокое положение из присутствующих. Кроме меня, разумеется.
По правую руку от него расположились «соглашатели». Так я про себя называю протестантских князей – сторонников императора. В их числе и мой отчим со своим братом. Чуть поодаль жмутся представители имперских городов. Вся эта публика желает одного: чтобы их не трогали, и потому готовы на любые уступки.
Слева стройными рядами держатся «датчане». Иными словами, сторонники датского короля. В принципе большинство из них действительно представители Ольденбургского дома. Шлезвиг-Гольштейн-Готторп – Глюкштад… прости господи, язык сломаешь! Вот эти никаких уступок не хотят, но к войне также не готовы. Но это уже решать королю Кристиану, а не им.
Наше крайне эффектное появление сломало сложившийся консенсус напрочь. До сих пор представитель Мекленбурга, мой старый знакомый барон фон Радлов, согласно полученным от герцогини Софии инструкциям, сидел ровно и не высовывался, так что все и думать забыли интересоваться позицией Никлотингов. И тут вхожу я – весь в белом!
То есть, конечно, ничего белого на мне не было, напротив, мое величество одето подчеркнуто скромно, в рейтарский мундир. Из украшений только две орденские цепи на груди. Датский орден Слона и шведский Меча. Что в принципе достаточно, ибо ордена эти легко узнаваемы и известен только один человек, имеющий право носить их оба. Я – великий герцог Мекленбурга Иоганн Альбрехт III.
В зале повисла напряженная тишина. Произносивший речь герцог Август Саксен-Лауэнбургский замолчал на полуслове. Присутствующие ошарашенно уставились на моих рынд в черных кафтанах с вышитыми золотом двуглавыми орлами на груди. На меня, на разодетого в пух и прах Ульриха и знакомого многим по прежним посольствам дьяка Рюмина в долгополой ферязи.
Клим вышел вперед и нараспев начал читать мой титул по-немецки:
– …великий государь, царь и великий князь всея Руси…
«Вот тебя тут и не хватало!..» – читалось на лицах присутствующих, но вбитая в немцев на генном уровне склонность к порядку сыграла свою роль, и делегаты начали вставать. Первыми подскочили представители городов, за ними последовали мелкие князьки, затем, приосанившись, встали герцоги и, наконец, остался сидеть только Фердинанд Баварский.
– Сидите-сидите, ваше преосвященство, – помахал я ему рукой. – Вам, вероятно, трудно вставать в ваши лета. Что же касается остальных, то мы рады приветствовать вас!
С этими словами я приложил два пальца к полям своей шляпы, после чего с нахальным видом уселся в поданное мне кресло и милостиво кивнул делегатам, дескать, что стоите? Пока те ошарашенно рассаживались, Ульрих Датский плюхнулся в соседнее кресло и с победным видом оглядел своих голштинских родственников. Вообще Шверинский епископ рассказал мне кучу подробностей обо всех присутствующих. Причем если матушка делала упор на деловых и личных качествах владетелей Нижне-Саксонских земель, то кузен поведал обо всех сплетнях за последние пятнадцать лет. В принципе тоже информация.
– Прошу прощения, ваша светлость, – обратился я к герцогу Августу. – Я невольно прервал вас, но прошу продолжать. Вы, кажется, толковали о необходимости преемственности и стабильности?
– Гхм, – закашлялся тот, – именно так, ваше… гм, королевское… то есть царское… величество.
– Я так понимаю, вы сейчас о Фридрихе Пфальцском, которого беззаконно пытаются лишить его земель и титула курфюрста?
– Фридрих Пфальцский сам накликал на себя беду, пытаясь занять трон Богемии, на что у него не было никаких прав! – вспыхнул архиепископ.
– Бог с ней, с Богемией, – отмахнулся я. – Она, слава Создателю, не входит в состав нашего округа, и потому тамошние дела нас не касаются. Но вот то, что император решил, будто имеет право по своему усмотрению лишать земель и титулов представителей знати, не может не вызывать у нас известной тревоги. Сегодня под удар попал Фридрих Пятый, а завтра Фердинанд Штирийский войдет во вкус и захочет лишить короны еще кого-нибудь. Скажем, в Брауншвейге.
– А почему в Брауншвейге? – вскинулся Юлий Эрнст. – Мы ничего предосудительного не делали…
– Разве трудно придумать повод? Мало ли, вероисповедание ваше ему не понравится. Вы ведь лютеранин, не так ли?
– Скорее его императорскому величеству может не понравиться некий князь, принявший схизму, – желчно заметил граф Хотек, заслужив одобрительный гул и смешки от сторонников императора.
– Вполне вероятно, – не стал спорить я. – Однако мы, в отличие от большинства здесь присутствующих, можем позаботиться о своих землях.
– Что вы имеете в виду? – нахмурился граф.
– А что, наш кузен королевич Владислав вам не рассказывал?
Теперь смешки последовали с другой стороны. Хотя протестантские князья и не были осведомлены о роли графа Хотека в организации похода на Москву, то уж о разгроме польской армии знали все и не могли не позлорадствовать над неудачей католиков.
– Москва далеко от Ростока… – процедил сквозь сжатые губы Фердинанд Баварский.
– Брауншвейг еще дальше, но тем не менее я здесь!
Услышав мои последние слова, один из молодых людей в герцогской короне вскочил и демонстративно похлопал в ладоши, показывая полное одобрение моим словам.
– Кто это?.. – тихонько спросил я у Ульриха.
– Фридрих Гольштейн-Готторпский… – так же тихо ответил мне он.
– Что вы, ваше величество, можете нам предложить? – громогласно спросил юноша.
– Прежде всего, гхм, – прокашлялся я, поднимаясь из кресла, – мы желаем твердо заявить, что нашей единственной целью является установление мирных и добрососедских отношений со всеми присутствующими здесь. И, Господь свидетель, никаких иных чаяний у нас нет! Владения наши велики и обильны, а посему мы не желаем территориальных приобретений. Залогом растущего благосостояния наших земель мы полагаем покровительство торговле, ремеслам и наукам, а отнюдь не войну. Но ежели наши кроткие увещевания не будут услышаны, то мы оставляем за собой полную свободу действий!
Все время этой выспренной речи я расхаживал перед делегатами округа, то и дело вглядываясь в глаза фюрстам или епископам. Одни отвечали мне такими же твердыми и честными взглядами, другие отворачивались, потупив взор, третьи начинали оглядываться на своих соседей или покровителей.
– Что предложил ваш пасынок? – немного растерянно поинтересовался у герцога Августа его брат.
– Мир, – коротко ответил тот.
– А кто не согласится? – робко спросил какой-то горожанин.
– А из тех, кто против, он дух вышибет! – немедля ответил отчим, вызвав у присутствующих смешки, перешедшие затем в полноценный хохот.
– Примерно так, – охотно согласился я. – Но главное, я предлагаю всем вам, господа, объединиться. Если мы выступим единым фронтом, то нам наверняка удастся оградить свои земли от невзгод, выпавших на долю Богемии или Пфальца.
– Прекрасные слова! – неожиданно поддержал меня граф Хотек. – Видит Бог, я готов подписаться под каждым из них…
– И что же вас останавливает?
– Только то, что в этих действиях нет никакого смысла! Я уполномочен его императорским величеством заверить всех присутствующих, что Фердинанд не имеет ни к кому из них вражды. Совсем напротив, он желает править милостиво и справедливо, а потому готов всеми силами защищать прежние вольности своих подданных и вассалов. Что же до Фридриха Пфальцского, то он сам выбрал свою судьбу…
– Да здравствует император! – Выкрики «соглашателей» перекрыли его последние слова.
– Клим, – обернулся я к своему спутнику, – договорись о встрече со всеми делегатами.
– А с Хотеком?
– С ним в первую очередь!
Как я и предполагал, граф Хотек и Фердинанд Баварский остановились вместе, сняв для себя большой дом неподалеку от Старой ратуши. Ратуш, к слову, в городе несколько. Есть Старая, есть Новая, которой тоже уже лет двести, а вдобавок к ним такие же учреждения имеются во всех крупных районах. Кроме того, Брауншвейг наряду с Парижем и Гентом славится своим буйным населением и склонностью к разного рода «революциям», называемым тут «сменами». Городской нобилитет, состоящий из крупных негоциантов, враждует с цехами ремесленников, те, в свою очередь, с торговцами поменьше, и все вместе они готовы дружно вцепиться друг другу в глотки, а уж про «любовь» к бывшим сюзеренам и говорить нечего.
От прочих фахверковых[105] домов резиденция курфюрста и посланника императора отличалась только размерами и стражей. Несколько угрюмых здоровяков в кирасах и шлемах-морионах, вооруженные алебардами, неприязненно покосились на меня и моих спутников, но, видимо, будучи заранее предупрежденными о визите, слегка посторонились.