– Сперва догони.
– И догоню!
Неизвестно долго бы они еще препирались, но тут Марию стали звать, и она попросила уже почти жалобно:
– Ну чего ты, отдай письмо!
– Ладно, – сжалился Никишка и попробовал подкинуть цидулку.
Однако та была легкой и затея не удалась. Тогда Маша расплела ленту и спустила её конец вниз, после чего мальчишки привязали к ней драгоценное послание, и через секунду она держала его в руках.
– Спасибо!
– Не за что, – отозвались школяры и побежали домой.
Анисим Пушкарев, пристально наблюдавший за всем происходящим из открытого окошка, только покачал головой и отвернулся.
– Опять Маша куда-то запропала, – пожаловалась ему жена. – Зову её зову… Совсем от рук отбилась!
– А ты ищи получше, – ухмыльнулся тот в ответ.
– Уже бы посватал кто, – продолжала Авдотья. – Да только кто же на такую егозу позарится. Ох, разбаловал её государь, никакого сладу с ней нет. Ну мыслимое ли дело девке грамоту знать, да говор немецкий!
– Государь знает что делать! – строгим голосом прервал её причитания Анисим. – К тому же, они царицей Катариной обещались о приданом позаботится. Как ни крути, кругом прибыток!
– Правда? – недоверчиво переспросила женщина.
– Вот тебе крест!
– Хорошо бы они ей жениха доброго сыскали. Дворянина какого, или стряпчего, – замечталась мать. – Что бы жалованье и оклад поместный. А лучше вотчина.
– Как знать, – покачал головой стрелецкий голова. – Может твой зять ещё и боярскую шапку носить будет!
– Ой, лишенько, – испугалась Авдотья. – Грех и мечтать о таком!
– Ничто. Греха бояться – детей не родить. А у нас, слава богу, уже трое помимо Глаши с Марьюшкой.
Глава 7
Грицко с трудом открыл глаза и попытался осмотреться. Всё вокруг расплывалось, да к тому же было темно, но он упорно вглядывался и пришел к выводу, что лежит в какой-то темной горнице. В воздухе ощутимо пахло ладаном, но на райские кущи, окружающая его обстановка, честно говоря, походила мало. К тому же, казак не обманывался на свой счет и понимал, что попасть в рай у него шансов не так много. Разве что погибнет в бою с татарами, отбивая полон. Тогда, может быть, Господь и сжалится над его заблудшей душой и помилует.
«Блаженны положившие душу за други своя» – это было тем немногим, что осталось в его голове после учения.
– Очнулся? – тихо спросил непонятно откуда возникший старец с длинной седой бородой.
– Где я? – еле слышно отозвался запорожец.
– В обители.
«Ну, конечно, монастырь!» – сообразил Грицко, но вслух попросил пить.
Инок тут же подал ему корец необычайно вкусной воды, и живительная влага буквально оросила иссохшее горло.
– Господь избавил тебя от греха смертоубийства, – наставительным голосом продолжил монах. – И жизни не лишил за намеренье. Видать, нужен ты ему зачем-то. А посему, чадо, задумайся о душе своей. Покайся в грехах, да молись искренно, тогда, глядишь, и спасешь душу свою…
– Он жив?
– Кто?
– Ну, тот князь, с которым я бился.
– Я же говорю, помиловал тя Господь!
– Хорошо.
– Вот и я говорю, – обрадовался старец. – Хорошо, что Спаситель не дал тебе согрешить.
– А где он?
– Кто, князь Щербатов? Так в Москве. Слышно к свадьбе готовится.
– Хорошо, – повторил казак, подумав про себя – «Значит, я смогу ещё до него добраться!»
Свадьбы Никиты Вельяминова с княжной Марьей Долгоруковой и князя Дмитрия Щербатова с Аленой Вельяминовой играли в один день. Венчались они тоже вместе с церкви Пресвятой Богородицы, которую, к слову, построил мой ближник, исполняя обет, данный в плену. Потом было катание на санях по всей Москве, песни и пляски, пушечная пальба и, наконец, свадебный пир. Во всем этом самое деятельное участие принимали мы с Катариной. Ей, вообще, было всё интересно, поскольку русских свадеб она никогда не видела, а мне, Никита, как ни как, был другом, почти что братом.
За столом нам, как водится, отвели самые лучшие места, то есть в центре стола, а молодых устроили по обе стороны от нас, и как-то так получилось, что Алёну усадили рядом со мной. И, может быть в первый раз, дрогнуло мое сердце… Она была так близко от меня, что я слышал её дыхание из под тончайшего покрывала. Моя рука почти что чувствовала тепло её руки. До этой минуты я был уверен, что все мои чувства давно в прошлом и ничто не сможет поколебать мой покой.
Ёлки палки, что же я наделал! Мамочка родная, роди меня обратно…
– Ваше Величество, с вами что-то не так? – откуда-то извне, донесся до меня голос жены.
– Что, простите? – усилием воли вернул я себя к реальности.
– Вы, как-то побледнели. Вам нехорошо?
– Вовсе нет. Напротив, я прекрасно себя чувствую. Хотя тут немного душно. Но это ерунда. Давайте лучше выпьем за здоровье молодых!
Исполнявший на свадьбе роль кравчего Корнилий Михальский поднес мне полный кубок романеи и я, не дожидаясь остальных, в два глотка вылакал его, не почувствовав вкуса. Пора было дарить подарки и я, поднявшись, хлопнул в ладоши. Повинуясь этому знаку, к нам подошел одетый в белую ферязь Петька Пожарский, держа на серебряном подносе что-то накрытое покрывалом. Все присутствующие притихли замерев в ожидании и надо сказать, что подарок их не разочаровал.
– Никита-ста, – провозгласил Михальский, – царь жалует тебя боярской шапкой!
С этими словами стольник сдернул покрывало, и на подносе оказалась высокая соболья горлатка[43]. Все ахнули, а я обнял и расцеловал своего друга.
– Носи, брат. Если кто и заслужил такую честь, так это ты!
– Спасибо, государь, – взволновано отвечал он. – Видит Бог, я отслужу!
– Куда же ты денешься, – усмехнулся я в ответ, и еще раз кивнул.
Пожарский отдал шапку Вельяминову, и достал ещё один сверток и показал всем его содержимое. По рядам гостей прошелестел ещё один «ах», ибо это были золотое ожерелье и серьги, обильно изукрашенные самоцветами. Подарки были действительно «царскими».
Княжна Марья приняла дар и нерешительно взглянула на меня. Я, тут же подошел к ней, и, приподняв покрывало, осторожно коснулся губами к обеим щекам невесты. Гости поддержали меня здравицами и приветственными криками.
Но это был ещё не конец. Надо было одарить и вторую пару и я хлопнул в ладоши ещё раз. Следующий стольник подошел, держа на руках роскошную соболью шубу.
– Дмитрий-ста, царь жалует тебя шубой со своего плеча!
Щербатов, стоя на негнущихся ногах, принялся благодарить, и всем было видно, что он с трудом находит слова. Честь, действительно, была велика. Многие знатнейшие бояре, не одни штаны протершие на лавках в Думе, и мечтать не смели о подобном даре. Для этого надо было совершить нечто героическое. Победить в сражении, или построить в чистом поле город, или совершить ещё что-нибудь не менее великое. Я преподнёс ему это за поединок. Все-таки князь вступился за честь страны и проявил себя с самой лучшей стороны, но, похоже, что гости не совсем поняли мои резоны и с разных сторон стали раздаваться шепотки, а то и самые настоящие смешки.
Затем принесли подарок невесте, и я почувствовал себя идиотом. Это тоже были ожерелье и серьги, но…
Тончайшее покрывало убрано и я смотрю в заплаканные глаза Алёны. Надо её поцеловать, лучше всего, так же как и княжну Марью в щеки, и скорее опустить это проклятую кисею, чтобы не видеть её больше, ибо силы человеческие не беспредельны…
– Откупился, – выдохнул кто-то из гостей.
– Что?! – мгновенно взбесившись, обвел я горящими глазами собравшихся.
Но те снова принялись кричать здравицы молодым, поднимать кубки и вообще всячески шуметь, будто и не было этого мерзкого ехидного возгласа. А ведь был, не показалось же мне это, в конце концов!
Побледневший как смерть князь Дмитрий, не дожидаясь кравчего, набулькал себе полный кубок вина и, залпом осушив его, опустился на скамью.
– Что случилось? – спросила меня Катарина.
– Всё хорошо, сударыня, – ледяным голосом отвечал я ей. – Просто гости немного впечатлены нашими дарами.
– Но у меня тоже есть подарки.
– Так подарите их побыстрее и дайте остальным проявить свою щедрость!
Анисим Пушкарев с семьёй тоже присутствовали на свадебном пиру, но как людям незнатным, им отвели место в дальнем углу, далеко от царских глаз. Возможно поэтому, веселья вокруг них было куда больше, чем за боярскими столами. Вокруг них сидели такие служивые люди, выдвинувшиеся в царствование Ивана Федоровича, хорошо знавшие брата и сестру Вельяминовых и, искренне желавших им счастья.
Принаряженная ради такого случая Авдотья поначалу всё боялась ударить в грязь лицом перед важными господами и сидела так, будто ненароком проглотила аршин. Ела помалу, вино из кубка только пригубливала, однако надолго её не хватило, и скоро раскрасневшаяся жена стрелецкого головы стала гораздо веселее и разговорчивее.
– Глянь-ка, Анисим Савич, как невестушки-то хороши, – мечтательно шепнула она мужу. – Будто лебёдушки!
– Угу, – односложно хмыкнул в ответ Анисим.
– А Никита Иванович каков? Ну, чистый боярин!
– Ага.
– А вот князинька-то, неказист, – уже громче продолжала изрядно захмелевшая стрельчиха. – Уж за что ему такая красота досталась, ума не приложу! Боярышня Алёна Ивановна ведь красоты неописуемой девица. Будто королевна заморская…
– Цыц, дура! – не разжимая губ, велел ей муж, но на беду кто-то уже услышал эти слова.
– Не вышло из Вельяминовой ни королевны, ни царицы, – пьяно усмехнулся подвыпивший дворянин в лазоревой ферязи. – Видать худо старалась!
– Ничто, – подхватила за ним соседка. – Зато приданного князю немало принесет. Вон сидит болезный, ни жив, ни мёртв от радости!
– Чего ему радоваться?
– А о чём печалиться?
– Так ведь, не по нраву, поди, чужой кусок-то доедать!
– Грех вам такое говорить! – попытался кто-то пристыдить захмелевших гостей, но его не слушали.