– Не утомился, государь? – поинтересовался Михальский, выехав вперед.
– Не дождешься, – усмехнулся я. – Кони где?
– Здесь всё, – отозвался державшийся поначалу за его спиной Панин и махнул рукой коноводам.
Через пару минут нам подвели по паре уже снаряженных лошадей, к седлам которых было приторочено оружие и припасы. Что интересно, даже отец Мелентий не остался безлошадным. Видимо, его решение присоединиться к нам было не таким уж и спонтанным.
– Гляди-ка, всё подготовлено, – покачал головой изумленный Хованский. – И кони, и сброя…
– А ты думал у царя токмо на тебя единого вся надёжа? – буркнул в бороду иеромонах.
– Ну, что вы телитесь? – нетерпеливо поинтересовался я у Корнилия.
– Да уж все готово, – отозвался тут же литвин.
– Ну, тогда с Богом!
Две следующие недели мы спешили так, будто за нами гнались волки или что похуже. Ночевали, где придется, пищу готовили на кострах, а утром снова в путь. Единственной большой остановкой была Тверь, точнее Отроческий Успенский монастырь. Когда-то в эту обитель ссылали опальных деятелей Православной церкви. Как раз в этих стенах провел двадцать лет в заточении преподобный Максим Грек, и именно здесь Малюта Скуратов задушил митрополита Филипа Колычева.
Разумеется, узнав о моем паломничестве, в монастырь тут же прилетел здешний архиепископ Пафнутий и очень печаловался, что «великий государь не изволил» остановиться в его палатах, а ночевал вместе со своими людьми в обители. Последнее обстоятельство, впрочем, не помешало ему лично провести торжественную литургию и произнести проникновенную проповедь, из которой я ничего не понял, ибо едва стоял на ногах от усталости.
На другой день, службы продолжились с не меньшим рвением, но я все же сумел отдохнуть, поесть, вдоволь попариться в монастырских банях и вообще чувствовал себя гораздо лучше. Архиепископа, кстати, мы едва застали. Он как раз собирался в Москву участвовать в каком-то церковном суде. Последнее обстоятельство меня заинтересовало, и я без обиняков спросил у Пафнутия, кто там так провинился?
– Митрополита Иону судить будут, – постным голосом отвечал архиепископ.
– Давно пора, – кивнул я.
– Истинно так, государь, – обрадовано закивал пастырь, видимо не знавший моей позиции по данному вопросу и потому осторожничавший.
Иона был местоблюстителем патриаршего престола после того как скончался новгородский митрополит Исидор и до возвращения Филарета. И если с последним у меня сложились хорошие отношения ещё до того, как я присоединился к ополчению, то вот с первым общего языка не находилось никак. Со всех сторон на него непрерывным потоком шли жалобы и доносы, на жестокое обращение и своеволие. Он запросто мог по одному доносу и безо всякого разбирательства лишить кафедры епископа или заточить в узилище архимандрита. По-хорошему, его давно следовало унять, но времени и желания ввязываться в свару с иерархами церкви у меня не было, а после возвращения патриарха из плена, я и вовсе решил, что он и без меня прекрасно справится. Видимо процесс пошел, но был в этом один неприятный момент.
– Скажи мне, Владыка, а я об сем отчего не ведаю? – ласково поинтересовался я у Пафнутия.
– А разве патриарх Твоему Царскому Величеству не сказал ничего? – прикинулся простачком архиепископ.
– Позабыл должно, – кротко и благостно вздохнул я, после чего пристально посмотрел в глаза иерарху. – Уж ты напомни ему, кто царь на Руси!
– Всё исполню Государь! – нервно сглотнул тот, почуяв угрозу.
– Вот и славно!
На некоторое время между нами повисло тяжкое молчание. Наконец, архиепископ решил, что гроза миновала и вкрадчиво поинтересовался:
– Дальше-то куда направишься, государь, может велеть братии проводить али ещё чего?
– Куда Господь сподобит, – отвечал я ему, подняв глаза к небу. – Молись за меня, Владыка!
На следующее утро мы покинули обитель и со всем возможным поспешанием направились к Вышнему Волочку, где я с рындами, а также Михальский, Панин, Мелентий и ещё два десятка бойцов из хоругви моего телохранителя пересели на нанятые тут же речные ладьи и пустились вниз по течению Мсты. Прочие же ратники еще некоторое время сопровождали нас вдоль берега, но потом резко развернулись и как будто растворились в лесу.
– Ловко! – восхищенно цокнул языком кормщик и одновременно владелец нашего суденышка, кривоногий коренастый мужичок с хитринкой в глубине глаз. – Вроде были, а уж и нету!
– Ты правь, чадо, не отвлекайся, – почти ласково посоветовал ему иеромонах, устраиваясь поудобнее.
– Я и то, правлю, – охотно согласился кормщик. – А вы в Новгород по службе, али ещё по какому делу?
– Тебя как звать, раб божий? – вопросом на вопрос ответил мой духовник.
– Антипом, батюшка.
– А с какой целью, ты – Антип, к нашим делам приглядываешься?
– Да так, любопытствую…
– Это бывает, – покивал священник. – Помню, давеча один такой уже любопытствовал.
– И чего приключилось? – насторожился мужичок.
– Дыба с ним приключилась, – скорбно вздохнул Мелентий, и тюрьма монастырская.
– Да я чего, я ничего, – залепетал изрядно перетрухнувший Антип. – Так просто спросил…
– А я тебе просто отвечаю, человече. Паломники мы, Святой Софии поклониться хотим. Внял ли чадо?
– Ага, – сглотнул кормщик.
– Будет вам пугать человека, – ухмыльнулся я, и поспешил успокоить судовладельца: – Царевы ратники мы, следуем по нужному Его Величеству делу. А ты нас не бойся, ибо мы люди смирные и богобоязненные. Без приказу и мухи не обидим, не то что доброго человека. Уразумел?
– Понял, милостивец, как тут не понять! А ты, по всему видать, начальный человек над ними? – Да где уж мне, – сокрушенно вздохнул я. – Корнила вот – цельный ротмистр, Федор Семеныч – тот, что на кичке[89] – аж стольник, а я так – погулять вышел.
Сидевшие на веслах рынды, услышав мои слова, дружно заржали. Ещё под Москвой всем было настрого велено никак меня среди прочих участников нашего похода не отличать, а именовать, коли будет такая надобность, просто – господин урядник, или же по имени-отчеству.
Что интересно, какого бы высокого рода не были в нынешние времена служилые люди, все знают с какой стороны надо браться не только за оружие, но и плотницкий топор или весло. И не только потому, что с ними сейчас царь. Вовсе нет, просто время теперь такое. Даже самый знатный дворянин может отправиться в Сибирь и будет там, как миленький, валить лес, ставить острог, обходить на лодках окрестные племена, примучивая их к дани белому царю.
– Да уж вижу, – сокрушенно покивал Антип, видимо проклиная уже тот час, когда соблазнился на щедрую оплату предложенную ему Михальским.
Я, впрочем, не стал больше его слушать, а прошел вперед к хмурому Панину и присел рядом с ним.
– Ну как ты, Федя? – пихнул в бок, задумавшегося драгунского полковника. – А то кой день путешествуем вместе, а поговорить и времени не было.
– Что! А, это ты, Иван Федорович, всё хорошо у меня твоей милостью!
– А чего тогда куксишься?
– Да так, мысли всякие.
– Про девок черкесских?
– Знаешь уже, – печально вздохнул стольник.
– Смеешься? По всей Москве только и разговоров. Ефросинья сильно ругалась?
– Да не то чтобы. Так для порядку.
– И как же тебя угораздило?
– Сам не знаю. Глянул в глаза и пропал.
– Бывает. А кто она?
– Полоняница. Была у паши Азовского в гареме. Досталась при дуване, черкесу одному, вроде как сроднику. От него сбежала и к нам пристала.
– Везунчик!
– Богом клянусь, гос… подин урядник, что никакого блуда промеж нас не было. Да и куда, она же дите ещё совсем!
– А что ты мне клянешься? – ухмыльнулся я на его горячность. – Ты жене присягай.
– Да она вроде поверила. Поголосила, конечно, не без того. А потом забрала Фатимку на женскую половину, и более я её не видел.
– Но из дому все-таки сбёг?
– Так уж вышло. Ефросинья хоша и поверила, но, всё одно, косится. Сестрицы названные, как услыхали, тоже стыдить принялись. Мишка Романов, и тот увещевать приехал, а ещё друг! Я и упал в ноги боярину Никите Ивановичу, поручи хоть какую службу.
– А он тебя к Корнилию отослал? – удивился я.
– Ну, да. Сказал, дескать, пусть хоть один толковый при государевой персоне будет.
– Так и сказал?
– Ага.
– Злобится, значит, на Михальского.
– Уж больно за сестру переживает, – извиняющимся тоном ответил Панин.
– Её то видел?
– Раз только. Будто неживая вся от горя. Никита Иванович сказывал, только из-за дитя схиму не приняла.
– Ладно. С этим потом разберемся. Про Азов что расскажешь?
– Крепость добрая, каменная о сорока больших пушках…, – начал доклад Федька, но я его прервал.
– Отчет твой читал, хвалю. Всё ладно сделали. Ты мне лучше про казаков расскажи. Что делают, о чём думают, смогут ли удержать крепость, если османская армия пожалуют?
– Как тебе сказать, Иван Федорович. Казаки – воры, но люди лихие и турецкий Азов им поперек горла. Пошлет султан войско – станут насмерть, а до той поры будут разбойничать по всему морю, покуда басурман до самых печенок не проберет. Уж такой они народ!
– Понятно. Мэтр Безе как себя показал?
– Француз-то? Розмысел славный. Мину сделал, просто загляденье, как ворота расшибла. Без неё, может, и не сладили бы. Деньги, правда, паче меры любит, но на то он и иноземец.
– Русские их что ли не любят? – усмехнулся я.
– Всяко бывает, – не стал спорить Панин. – Однако нам тут жить, а иноземцам только бы мошну набить, да домой, за море.
– Ладно. За службу хвалю. Как вернемся, не забуду.
– На всё твоя воля. Только куда едем-то?
– Ездят Феденька на санях, а мы сейчас идём, и не просто так, а по святым местам.
– Ага, понял. А кому молиться будем?
– Святому Христофору, – улыбнулся я и добавил про себя – «Покровителю Мекленбурга»!