– Нешто лихолетье и впрямь скоро начнется?
– В ближайшую неделю, точно нет! – ухмыльнулся я. – У меня все дни наперед расписаны. Но если через два дня не вернусь, то на третий снимайтесь и идите к замку отчима.
– Сделаем! – эхом отозвались присутствующие и бросились выполнять.
– О майн Гот! – выглянул из-за занавеси страдающий Ульрих. – Как вы – русские, можете столько пить…
Принимая во внимание, что князь-епископ выпил втрое больше любого из нас, вопрос прозвучал крайне забавно.
– Тренировка, кузен, – беззаботно отозвался я. – Просто у нас очень холодно и мы вынуждены постоянно пить, чтобы не замерзнуть.
– Боже, как вы там живете! Кстати, а где фрау Мюнхгаузен?
– Вы что совсем ничего не помните?
– Нет, а что?
– И то, что провели с ней ночь?
– Нет!!!
– Странно. Женевьева выглядела донельзя довольной, когда покидала Вас. Признаюсь, я нечасто видел по утрам столь воодушевленных дам.
– Вы так думаете?
– Конечно!
– Но почему, в таком случае, она столь поспешно покинула нас?
– Кто поймет женскую натуру, мой друг! Дайте срок, и, возможно, она вернется.
– О! – почти застонал принц. – Мне нужно выпить… хотя, нет, в таком случае, я не смогу сесть в седло…
– К черту седло, у вас же есть карета. Эй, Федор помоги Его Светлости добраться до экипажа и неотступно охраняй всю дорогу!
– Слушаюсь!
– Да прихвати вот эту сулею. Видишь, человеку худо.
Что нужно людям, чтобы остаться незамеченными в толпе? Всего ничего, одежда поскромнее, взгляд попроще…. Пока ты в богатом наряде, с драгоценной цепью на шее и роскошной шляпе с вышитой короной, за тобой следят все. Одни охраняя, другие в чаянии милостей, третьи просто глазеют, чтобы потом хвастаться знакомым, вот, мол, кого видал!
А если и камзол простой, и шляпа потертая, и плащ драный, а из украшений только шпага на поясе, то ты никому особо не интересен. Ну, послал кто-то из владетельных особ своих людей по нужному ему делу? Да пусть катятся! Вот и на нас никто внимания не обратил. Не до того было.
До Вольфенбюттеля мы добрались часа три, может немного больше. В замке наша форма уже примелькалась, так что в ворота нас пустили без проволочек и скоро я предстал перед герцогиней Кларой Марией, сидящей в кресле.
– Здравствуйте, матушка, – поздоровался я, входя в покои.
– Как вы здесь оказались, Иоганн? – немного удивленно спросила она. – И что это за наряд?
– Не хотелось привлекать к себе излишнего внимания, – пояснил я. – Как вы себя чувствуете?
– Оставьте разговоры о состоянии здоровья для старух, Ваше Величество! – желчно отозвалась мать. – Лучше расскажите, как всё прошло?
Я коротко описал всё, что со мной произошло за последние несколько дней, стараясь не перегружать герцогиню излишними подробностями, но она прерывала меня, переспрашивала, жадно старясь не упустить ни одной детали, и иногда саркастически усмехалась.
– Ах, как много я дала, чтобы увидеть, как вытягиваются эти напыщенные рожи! – мечтательно протянула она, закончив допрос. – Благодарю за подробный рассказ, сын мой. Давненько я не получала такого удовольствия. Однако, если опустить фурор от Вашего появления, эффект от него не так уж велик, не правда ли?
– И да, и нет, матушка. Я выступил в роли Кассандры, предрекающей несчастья. Как и следовало ожидать, ко мне мало кто прислушался, но, надеюсь, многие вспомнят, когда эти пророчества начнут сбываться.
– Не забудьте только о печальной судьбе провидицы! – усмехнулась Клара Мария.
– Вряд ли наши «друзья» успеют что-то предпринять, – беспечно отозвался я.
– Вы уезжаете?
– Да.
– Мы больше не увидимся, – печально констатировала герцогиня.
– Возможно. И потому, я хотел бы задать вам несколько вопросов.
– Вот как… и о чём же?
– О смерти моего отца.
– Зачем ворошить столь давнее прошлое?
– По двум причинам, матушка. Во-первых, есть вещи, которые нельзя прощать, даже из христианского милосердия.
– Это так, – спокойно согласилась Клара Мария. – А какая вторая причина?
– Во-вторых, на меня тоже покушались и, как я думаю, те же люди что и на него.
– Вы, вероятно, о том прискорбном случае, когда погиб ваш адъютант, и был смертельно ранен кузен Адольф Фридрих?
– Именно.
– И что вас навело на мысль, об одних и тех же людях?
– А разве это не так? – вопросом на вопрос отвечал я, всё более взвинчиваясь. – Человек, виновный в том злодеянии был розенкрейцером. И проблемы у моего отца были с розенкрейцерами. И даже ваш нынешний супруг, чёрт бы его подрал, принадлежит к этой не в меру таинственной организации! Мама, я хочу знать, что происходит?
– Ничего.
– Что значит, ничего?
– То и значит, что ничего. С чего вы взяли, что смерть Сигизмунда Августа Мекленбургского произошла в результате покушения?
– А как это случилось?
– Упал с лошади на охоте.
– И сразу насмерть? – скептически хмыкнул я, потому как такие несчастья, конечно, случаются, но не так чтобы часто.
– Нет. Его лечили, но не судьба оказалась неумолимой.
– И розенкрейцеры тут не при чем?
– Ну отчего же. На той охоте в числе прочих присутствовали ваш будущий отчим и его брат. Они ещё не были герцогами, но в обществе уже состояли. К тому же вашего отца лечил их лекарь, который так же имел отношение к ордену «Креста и Розы».
– Иными словами, там было чёртова прорва этих сектантов, но вы уверены, что они не при чем?
– Да. Потому что Сигизмунд Август в тот день напился, как последний сапожник, и вполне мог упасть без чужой помощи!
– Герцог Август не рассказывал мне об этом, – хмуро пробормотал я.
– Ещё бы! Послушайте, Иоганн Альбрехт. Среди розенкрейцеров есть немало дельных людей посвятивших себя идеалам просвещения и гуманизма, но так же весьма много позеров склонных к мистицизму и пустопорожней болтовне. Но вот убийц нет среди обеих этих категорий. И будьте уверены, я никогда бы не вышла замуж за Августа, будь он замешан в таком деле!
– То есть, это всё совпадения?
– Да! Просто впоследствии кое-кто из этого ордена, чтобы придать себе значительности, стал распускать слухи, что смерть герцога Мекленбург-Стрелицкого не была случайной. Дескать, у нас длинные руки!
– Допустим. И что же случилось потом?
– А потом Вы выросли! И у Вашего Величества репутация настолько доброго и незлобивого человека, что …
Тут рассказ Клары Марии прервал кашель, с которым она долго не могла справиться. Растерянно оглянувшись, я схватил стоящий на столике кувшин и налил матери воды в чашу.
– Попейте, матушка!
– Спасибо, – с трудом прохрипела она. – Что-то мне нехорошо. Позовите врача….
– Эй, кто-нибудь! – зычно рыкнул я на весь замок. – Бегом сюда, проклятые бездельники, или со всех шкуру спущу! И прихватите доктора, чтобы вас всех разорвало!
Вокруг поднялась суета, забегали какие-то женщины, очевидно, служанки. Потом появился важный господин, одетый во все черное и попросил оставить его наедине с пациенткой.
– Ступайте, сын мой, – с трудом прошептала Клара Мария. – Мы позже договорим.
Кивнув, я вышел вон из покоев матери и направился к выходу. Обо всем услышанном следовало хорошенько подумать. Не скажу, что матушка сумела меня убедить, но, похоже, сама она верила в то, что сказала. Но были во всем этим какие-то нестыковки, а какие я понять пока не мог.
– Государь, – встревоженно встретил меня Корнилий.
– Что ещё? – рассеянно отозвался я.
– Тут эта, как её, пани Мюнхгаузен!
– Что?!
– Только что въехала в ворота замка. Верхом. При ней двое слуг.
– Нас выследили?
– Ручаюсь вам, нет!
– Но я до самого отъезда никому не говорил, что отправлюсь к матери… а ладно, что гадать, пойдем, поздороваемся.
Выглядела француженка, волей судьбы и бывшего мужа занесенная в Нижнюю Саксонию, прямо скажем, неважно. Платье и без того пострадавшее во время охоты и ночевки ещё больше запылилось. Плечи безвольно опустились, и вся фигура выражала полную безысходность. Один из слуг спешился и помогал сделать то же самое даме, а второй, тем временем, оставался в седле и внимательно наблюдал за происходящим. И выглядело всё это так, будто нашу веселую вдовушку доставили в замок под конвоем.
– Погоди-ка, – остановил я Михальского, – что-то не нравится мне эта сцена.
– Кажется, у нашей знакомой неприятности, – кивнул телохранитель в ответ. – Не прикажете ли разузнать, в чём дело?
– Действуй, – кивнул я и встал за колонной, чтобы меня не видели.
Получив дозволение, Корнилий скинул свою порядком потертую епанчу и, подбоченившись, подошел к Женевьеве и её толи слугам, толи охранникам.
– День добрый, прекрасная пани, – начал он с таким ужасным польским акцентом, что его было не так просто понять. – Позвольте засвидетельствовать Вашей Милости своё глубочайшее почтение!
– Что он говорит? – удивился продолжавший сидеть конвоир.
– Черт разберет этих поляков или московитов с их варварским выговором, – буркнул второй и махнул рукой, дескать, проваливай!
– Я не с тобой разговариваю, быдло! – презрительно скривился в его сторону литвин, после чего изобразил изящный полон в сторону изумленной француженки.
Если немец и не знал значение слова «быдло», то явно догадался по выражению лица своего собеседника и это ему совсем не понравилось.
– А ну-ка убирайся отсюда подобру-поздорову, проклятый ублюдок! – угрожающе прорычал он Михальскому, положив руку на висевший на поясе тесак.
– Чи пан дурный? – взревел Корнилий, и вскинул свой надзак,[114] с которым не расставался.
Конфликт потихоньку накалялся. Осыпавший своих противников бранью, Михальский всё никак не брался за саблю, а слуги брауншвейгского герцога не решались начать первыми, поскольку тот выглядел как дворянин, пусть и чужеземец и потому ограничивались ответной руганью.