цированных новоселов. Рывок 20 — 30-х гг. порождал в социальной сфере те же последствия, что и «первая индустриализация» второй половины XIX — начала XX века, только в большем размере, учитывая скорость и размах преобразований.
Разрушение традиционного деревенского уклада жизни и массовая миграция в значительной степени способствовали появлению нового горожанина: как правило, с низким уровнем образования, не слишком сложными запросами и еще более низкой культурой бытового поведения, т. е. того самого «питуха», для которого выпивка становилась обыденным делом. Даже несомненные сами по себе достижения имели оборотную сторону: сокращение рабочего дня, известное уменьшение доли домашнего труда в связи с развитием коммунального хозяйства порождали непривычную для многих проблему свободного времени{532}. Что могли предложить в этом смысле городская окраина или новый рабочий поселок? К перечисленному можно добавить и появление выросшего за десятилетие Советской власти молодого поколения, настроенного на борьбу с «опиумом народа» — религией с ее проповедями о воздержании и идейно ориентированного на «рабоче-крестьянский» тип поведения.
В какой-то степени преобразования той поры созвучны петровским реформам. Глубокий переворот в наиболее консервативной бытовой сфере с полной отменой «сверху» традиционных ценностей не мог не вызвать в обществе (весьма неоднородном по своему социокультурному уровню), кроме отнюдь не выдуманного революционного энтузиазма, еще и глубочайшее потрясение, кризис казавшихся незыблемыми моральных устоев. Советская власть не только, подобно Петру I, изменила одежду, знаковую систему, манеры поведения, но «отменила» даже Бога и — временно — семидневную неделю!
В то время людей старого воспитания удивляло стремительное изменение бытовой культуры, в том числе и на почве эмансипации: «Появился новый тип советской дамы, тип более сознательный, отбросивший старые предрассудки, не то что пить вино, а и самогон почал трескать, и не рюмками, а чашками, почти наравне с мужчинами… До революции это и во сне не снилось, а показаться пьяным порядочной девушке или даже даме было большим хамством для человека из общества. Предстать в пьяном виде можно было нам разве лишь перед проституткой или кокоткой», — так воспринимался советский «бомонд» уже известным нам по предыдущим главам, а ныне бывшим князем и лейб-кирасиром В. С. Трубецким{533}.
Ситуация XX столетия по сравнению с первой четвертью XVIII века была в некотором смысле даже хуже: новая элита, в отличие от петровской, не имела за собой родовых служебно-культурных традиций и после массовых чисток и репрессий 30-х г. потеряла почти всю настоящую интеллигенцию. В итоге она становилась все более «серой» по своему культурно-образовательному уровню — начиная от Политбюро и кончая начальниками районного масштаба. К тому же пролетарское пуританство первых лет советской власти к 30-м годам сменяется системой иерархических привилегий для новой «знати».
Пример подавали вожди. На склоне лет В. М. Молотов вспоминал, что сам он всегда предпочитал «Цоликау-ри» и «Оджалеши», Ворошилов — «Перцовку», Рыков — «Старку». Правда, Сталин пил весьма умеренно и до конца дней оставался поклонником замечательных грузинских вин и шампанского. Однако вождь сделал традицией ночные совещания-попойки высшего руководства страны, описанные его дочерью Светланой: «Отец пил немного; но ему доставляло удовольствие, чтобы другие пили и ели, и по обычной русской привычке гости скоро выходили из строя. Однажды отец все-таки много выпил и пел народные песни вместе с министром здравоохранения Смирновым, который уже совсем едва держался на ногах, но был вне себя от счастья. Министра еле-еле уняли, усадили в машину и отправили домой. Обычно в конце обеда вмешивалась охрана, каждый прикрепленный уволакивал своего упившегося охраняемого. Разгулявшиеся вожди забавлялись грубыми шутками, жертвами которых чаще всего были Поскребышев и Микоян, а Берия только подзадоривал отца и всех. На стул неожиданно подкладывали помидор и громко ржали, когда человек садился на него. Сыпали ложкой соль в бокал с вином, смешивали вино с водкой. Отец обычно сидел, посасывая трубку и поглядывая, но сам ничего не делал. Но он же следил, чтобы участники не пропускали ни одного тоста, поскольку считал нужным проверить людей, чтоб немножко свободней говорили». Интересно, что то же самое говорили про Ивана Грозного. Когда подошло время сделать «железного» наркома внутренних дел Н. И. Ежова «козлом отпущения» за волну «большого террора» 1937–1938 гг., Сталин обвинил недавнего любимца в моральном разложении и пьянстве{534}.
С политического Олимпа питейно-застольные традиции распространялись вниз. Нельзя выделить ни одной общественной группы, где бы они не получили широкого распространения. Начиная от колхозного крестьянства, характерной чертой быта которого стало самогоноварение, до столпов режима (Жданова, Щербакова) и известных представителей советской интеллигенции (достаточно вспомнить судьбы А. Толстого, А. Фадеева, М. Светлова, В. Высоцкого) выпивка прочно становилась атрибутом советского образа жизни, постепенно увеличивая за истекшие десятилетия свой удельный вес и престиж.
Складывавшаяся с тех пор система работы с кадрами ориентировалась прежде всего на «выдвиженцев»-исполнителей с безупречным происхождением, не обремененных излишним образованием. Новый тип советского деятеля достаточно отчетливо охарактеризовал еще Н. И. Бухарин, выступая в 1926 г. на X Московском губернском съезде РКСМ: «Если нужно ловко сказать какую-нибудь приветственную речь, пустить табак в глаза, обойтись без прямого ответа по сути дела, обойти своего противника без соответствующих знаний, хорошо уметь носить портфель, уметь организовать одну группу лиц против другой группы лиц, сообразить насчет всех организационных комбинаций, ловко провести собрание, чтобы трещало у всех в голове — все это умеем на 100 %»{535}.
Новый стиль партийно-хозяйственного руководства требовал агрессивно-нажимных способностей и безусловного проведения «генеральной линии» в любой сфере, независимо от степени компетенции. Партия (превращенная, по меткому определению Сталина, в «своего рода орден меченосцев внутри государства советского») строилась на основе строжайшей централизации в условиях постоянного напряжения борьбы с «врагами», внезапных перетрясок и перемещений.
На уровне человеческого общения и бытового поведения «демократические» (в худшем смысле этого слова) традиции такого культурного типа органично включали грубость, хамство, упрощенные представления о культурных ценностях. В числе прочих ценилось умение «по-свойски» пить с выше- и нижестоящими в самой непритязательной манере, что становилось необходимым условием «нормальной» карьеры и естественным способом расслабиться в свободное время.
«Вечером двадцать пятого июля 1940 года один народный судья Куйбышевского района Орлов М. И., член партии, имеющий низшее образование, вместе с народным заседателем Поповым и родственником Киселевым зашел в буфет речного вокзала «Потылиха», это там, где теперь киностудия «Мосфильм». Выпили, потом добавили еще. Хотели повторить, но администрация им этого не посоветовала. И так хороши. Попов и Киселев настаивать на отпуске спиртного не стали, а наш судья, что называется, полез в бутылку. Стал орать, что он судья, что всех пересажает и почему-то непременно на половой член, употребляя при этом самую грязную матерщину. Когда Моргунов, тоже посетитель буфета, попросил разбушевавшегося Михаила Кузьмича, так звали судью, выйти, то тот набросился на него и, возможно, избил бы, если бы не заседатель с родственником. За нетактичное поведение в общественном месте получил М. И. Орлов два года лишения свободы.
Аналогичная история произошла в ночь на пятнадцатое апреля 1939 года с прокурором Семеновым Александром Николаевичем, членом ВКП(б), имевшим высшее образование. Он устроил скандал в ресторане «Метрополь», кричал, что он прокурор, ударил по физиономии официанта, а когда милиционеры Савельев и Педаев предложили ему проследовать в пятидесятое отделение милиции, совсем вошел в раж и стал угрожать снять их с работы. Получил он за это год исправительных работ»{536}.
Не случайно сталинский террор в отношении военных имел следствием резкое падение дисциплины и морального уровня войск. Наркому обороны К. Е. Ворошилову пришлось издать в декабре 1938 г. специальный приказ «О борьбе с пьянством в РККА», который боролся с явлением вполне в духе времени:
«За последнее время пьянство в армии приняло поистине угрожающие размеры. Особенно это зло укоренилось в среде начальствующего состава. По далеко не полным данным, только в одном Белорусском особом военном округе за 9 месяцев 1938 г. было отмечено свыше 1 200 безобразных случаев пьянства; в частях Уральского военного округа за тот же период — свыше 1 000 случаев, и примерно та же неприглядная картина в ряде других военных округов… Отъявленные негодяи и пьяницы на глазах у своих не в меру спокойных начальников, на виду у партийных и комсомольских организаций подрывают основы воинской дисциплины и разлагают воинские части… Многочисленные примеры говорят о том, что пьяницы нередко делаются добычей иностранных разведчиков, становятся на путь прямой измены и переходят в лагерь врагов советского народа…
Приказываю:
1. Во всех полках созвать совещания командного и начальствующего состава, на которых полным голосом сказать о всех пьяных безобразиях, осудить пьянство и пьяниц как явление недопустимое и позорное…
2. Во всех служебных аттестациях, если аттестуемый пьяница, непременно это указывать. Указывать также и о том, насколько аттестуемый начальник успешно борется с пьянством среди своих подчиненных…