Могла спросить неожиданно появившаяся дама.
Не иначе это он, в порыве страсти, сорвал его со своей любимой и, отбросив в сторону, отбросил на лоджию, сам того не заметив.
Должен был, если что, ответить он.
Но отвечать не пришлось.
Он просто отнес украшение в спальню, бережно положил его на туалетный столик и лег спать. Тут же захрапев...
Шесть из восьми ювелиров, участвовавших в экспертной оценке представленного им материала, заявили, что форма и техника исполнения позволяют предположить, что колье старинное, изготовленное, пожалуй что, в семнадцатом веке и доработанное во второй половине девятнадцатого века, по всей видимости, кем-то из ювелиров мастерской Фаберже. И лишь двое экспертов с этим категорически не согласились, настаивая на том, что к нему приложили руку не ювелиры мастерской Фаберже, а сам Фаберже! Семь экспертов из восьми заявили, что на аукционе Сотби за это колье дадут никак не меньше полумиллиона долларов, а один утверждал, что больше. И все восемь экспертов из восьми предложили свои услуги в реализации данного ювелирного изделия за меньший, чем берет Сотби, процент.
На этот раз вероятность ошибки при идентификации колье составила лишь ноль целых восемь десятых процента. То есть на девяносто девять целых и две десятых процента можно было быть уверенными, что это колье — то самое колье, что было подарено императрицей Александрой Федоровной ее дочери — великой княжне Ольге в день ее ангела!
И хотя Мишеля-Герхарда-фон-Штольца сильно беспокоили эти ноль восемь процента, отчего он настаивал на продолжении своих еженощных изысканий, все посчитали, что он справился со своей задачей.
Принадлежность, по меньшей мере, одного из украшений, относящихся к царской коллекции, была установлена. Остался сущий пустяк — осталось, ссылаясь на акты экспертиз, потребовать ревизии изделия номер 36517А в Гохране, отправиться в государственные закрома, установить отсутствие наличия и назначить по факту хищения официальное расследование.
Всего лишь...
И кто бы мог подумать, что подобный пустяк будет иметь столь неожиданные и трагические последствия!..
Глава 18
Что-то в последнее время Густав Фирлефанц занемог душою.
Казалось, без всякой причины... Потому что все-то у него теперь было — и каменный дом, каких в Москве по пальцам счесть, и денег столько, что сундуки не закрываются... Да не рублей, а все больше гульденов да аглицких фунтов.
Русским рублям Густав, на всякий случай, не доверял — сегодня они в цене, а завтра за них гроша ломаного не дадут. Или вовсе отменят царским указом и заставят снесть да в кучу свалить, в казенный приказ для переплавки.
Беспокойно и бестолково живут русичи, сами не зная, чего от самих себя завтра ждать. Не как в доброй и славной Европе, где жизнь размеренна и предсказуема, а деньги остаются деньгами, какие бы короли ни садились на троны.
Да и не собирается он свой век в России доживать, поэтому меняет рубли на привычные ему гульдены у купцов в очень невыгодном для себя соотношении. Наживаются на нем купцы, не стесняясь, но, кроме как у них, брать деньги не у кого, отсюда такая бессовестная мена.
Ну да с него не убудет — торговля у него идет бойко, заказы прибывают, один другого выгоднее — не обманул его посол, суля золотые горы...
А только все одно невесело! Гложет его тоска, аки голодный волк, а с чего — не понять.
А может, именно с этого? С того, что получил он все желаемое и больше ему желать стало нечего! Потому что одному того, что он имеет, до конца дней хватит и еще столько же останется!
Вот и потянуло Густава в родные края, в далекую и милую сердцу Голландию, где решил он отстроиться и жениться на доброй, из хорошей семьи, девице в чепчике и белом переднике, которая родит ему наследников.
Пора уже...
И стал Густав снаряжаться в дальний путь. Хоть и отговаривали его всячески купцы, стращая тем, что ныне путешествовать небезопасно, так как пошаливают в лесах шайки лихих людишек, ни за грош губя людские души. И впрямь, дня не проходило, чтобы не привозили в Москву на телегах раздетых донага, зарезанных да задушенных мертвецов, собранных вдоль дорог. А на дыбе, на площади, то и дело не повисал новый, взятый преображенцами разбойник. Но только все одно спокойней не становилось.
И надумал тогда Густав ехать не напрямую, сквозь неласковые смоленские чащобы, а крюком, через вновь строящийся русским царем город Санкт-Петербург. Туда, что ни день, уходили длинные обозы, каких теперь стало во множестве, потому что многие знатные люди потянулись в новый на Неве-реке град. До Санкт-Петербурга он доберется обозом, а уже оттуда водой, на ганзейском купеческом судне, по морю Балтийскому.
И хоть боялся он воды, но лесных разбойников все же пуще!
Оказия подвернулась скоро — боярин Матвеев, со всеми своими чадами, домочадцами и дворовой челядью, отбывал в Санкт-Петербург большим обозом. Здоровенные телеги с верхом нагрузили домашним скарбом. Сам боярин ехал в карете с окошками, забранными цветными стеклами, с железной печуркой внутри. Густав Фирлефанц следовал вслед за ним на купленной открытой повозке, закутанный по самую макушку в жаркие медвежьи шкуры. Дорога предстояла не близкая — почитай, семьсот верст по осенней хляби.
Но-о, пошла, милая!..
Полсотни возов, при вооруженной пищалями охране, да с ним еще два десятка верховых, с притороченными к лукам вьюками, тронулись из Москвы ранним утром. Как за дальнюю заставу вышли, потянулись долгие русские просторы.
Велика Русь — сто Голландии уместится. И все-то в ней есть — и земля, и леса, и реки. А живут препогано!
Двадцать дней тащился обоз, утопая колесами, чуть не по самые оси, в грязи. Кое-где застревали так, что приходилось тянуть телеги всем миром, выдирая их из вязких болотин с помощью веревок, рубя и подпихивая под колеса молодые елки. Несколько раз мелькали какие-то таившиеся вдоль дороги, за деревьями, тени, слышались неясные ночные голоса и хруст сучьев. Не иначе это лихие разбойники караулили свои жертвы. Но напасть на обоз не решались.
Тягуче тянулись дни, менялись пейзажи, похожие один на другой, — поля, темные лесные чащобы да редкие деревеньки с покосившимися, крытыми почерневшей соломой крышами и затянутыми бычьими пузырями оконцами.
Тоска...
Зато Санкт-Петербург удивил. Хоть и недостроен был, хоть только-только начинался, а уже проглядывался в нем настоящий европейский город!
— Видано ли такое, чтобы в каменных избах жить! Разве же их натопишь? — ахали, крутя во все стороны головами, мужики боярина Матвеева, пригнанные из дальних деревень. — Чудеса!..
В Петербурге Густав Фирлефанц скоро отыскал голландских купцов, которые взялись доставить его прямо в Амстердам, ноне за так и не за деньги, а за хлопоты. Их коги, с набитыми под завязку европейскими товарами трюмами, уже вторую неделю отстаивались на якорях, на внешнем рейде, в ожидании разрешения на торговлю. Купцы искали толмача для переговоров с русскими и посчитали, что лучшего помощника, чем Густав, который знает местный язык и обычаи, им все равно не сыскать.
И пошел Густав Фирлефанц с купеческой челобитной по казенным приказам, которые теперь, на новый лад, прозывались коллегиями. Из Иностранной его отсылали в Берг-коллегию, оттуда — в Мануфактур-коллегию, из Мануфактур-коллегии — в Коммерц-коллегию, из которой обратно в Иностранную... И в каждой-то коллегии был свой порядок...
Задерганные просителями секретари присутственных мест кивали на асессоров, те ссылались на советников, советники, разводя руками, объясняли, что без соизволения на то вице-президентов ничего сделать не могут, вице-президенты отсылали всех подряд к президенту, который, сердясь и топая ногами, кричал, что этот вопрос должны решать секретари с асессорами.
Два дня Густав, упарившись, бегал по кругу, пока умные люди не подсказали ему, что нужно сделать, чтобы его дело побыстрей и в благополучную для него сторону разрешилось. Нужно — дать.
Терпящие убытки купцы собрали подношение и, вручив его Густаву, наказали: без разрешения на торговлю не возвращаться...
Он как раз высиживал третий час на лавке в присутственном месте в ожидании аудиенции у президента, когда вдруг приключилась какая-то беда. Потому что все двери разом распахнулись и все секретари, асессоры, советники и вице-президенты забегали как ошпаренные, шикая на просителей.
— Пошли, пошли! Не до вас теперь!
Все стали грешить на пожар, но дымом не пахло.
Хотя беда все же случилась — беда себя ждать не заставила. В присутствие, в мокром плаще, в заляпанных по щиколотки грязью ботфортах, вошел русский царь Петр. Густав сразу узнал его и понял, что у него появился шанс уплыть в Амстердам, может быть, уже завтра.
Он встал на пути царя и, низко поклонившись, сказал:
— Здравствуй, Гер Питер!
Царь остановился.
— Ты кто? — грозно спросил он.
И бесцеремонно схватив Густава за подбородок и потащив его вверх, развернул лицо к свету.
— А ведь мне твоя рожа знакома! — весело сказал он.
— Я, Гер Питер, Густав Фирлефанц, голландский ювелир, который сделал для вас золотую табакерку, — еще раз почтительно поклонился Густав.
— А-а... Так это ты!.. — не сразу, но вспомнил Петр. — Это ты меня в своей мастерской уму-разуму учил?
— Я, Гер Питер, — закивал, улыбаясь, Густав.
— Это же он, шельмец, меня побил, когда я его резец на пол бросил! — захохотал Петр, хлопнув мастера по плечу так, что тот, крякнув, присел. — А как же ты здесь оказался?
— Я уже много лет у вас живу! — объяснил Густав.
— А тут зачем сидишь? — помрачнел, что-то сообразив, Петр.
— Хлопочу о разрешении на торговлю для прибывших в Санкт-Петербург голландских купцов, — объяснил, потупившись, Густав.
— А тебе это к чему?
— Они обещали взять меня в Амстердам.
— И давно хлопочешь?
— Третий день, Гер Питер.
— Ах вы!.. — багровея и наливаясь злобой, рявкнул Петр. — Дармоеды!