Но зачем?..
— Это вы изволили написать? — нашел он в ворохе бумаг и показал какой-то исписанный мелким, каллиграфическим почерком, лист.
Это было прошение Мишеля — одно из многих.
— Да, — кивнул он.
— Вы, кажется, вели расследование по делу хищения ценностей, принадлежащих царской фамилии?
Это так?
— Совершенно верно, — подтвердил Мишель.
— Вот здесь вы утверждаете, — Терещенко быстро нашел нужное место и отчеркнул ногтем заинтересовавшую его фразу, — что общая стоимость всех содержащихся в восьми ящиках драгоценностей может составлять что-то порядка миллиарда золотых рублей?..
— Это не я утверждаю, — поправил его Мишель. — Это сообщают свидетели по делу.
— Миллиард? — недоверчиво приподнял министр одну бровь.
Миллиард — это большие деньги. На них можно сформировать и вооружить целую армию, которую бросить в прожорливую мясорубку германского фронта.
Новый министр, хоть и принадлежал к новой, демократической волне, был прагматиком, умеющим считать деньги и из всего, к чему только ни прикасался, извлекать выгоду.
— Где теперь могут находиться эти ценности? — спросил Терещенко.
— По последним сведениям, в Москве, в Кремле, в подвалах Арсенала.
Министр финансов о чем-то напряженно задумался, быстро барабаня по зеленому сукну стола пальцами.
— Вот что, милостивый государь, вы ведь теперь, кажется, свободны?..
— Совершенно, если считать свободой камеру-одиночку в «Крестах», — грустно усмехнулся Мишель.
— Ах это!.. — досадливо поморщился министр. — Об этом можете не беспокоиться. Я нынче же похлопочу о вас перед министром внутренних дел, и, думаю, не далее как через неделю ваш вопрос будет решен в положительную для вас сторону. В свою очередь, я бы попросил вас изложить письменно все подробности расследуемого вами дела — все, что только вам относительно него известно.
Мишель согласно кивнул.
Арестанты министрам не отказывают.
— Благодарю вас! — довольно сухо кивнул Терещенко, трогая кнопку электрического звонка.
Где-то глухо задребезжало, и сей момент в кабинет, бесшумно растворив дверь, вошел тот самый, что сюда Мишеля привел, господин.
— Проводите, — кивнул министр в сторону примостившегося на самом краешке кресла посетителя.
И тут же, без малейшей паузы, занялся своими делами, вновь углубившись в какую-то бумагу.
— Прошу вас! — вежливо сказал, указывая на дверь, господин.
Мишель встал и растерянно попрощался. Вся встреча заняла не более десяти минут.
Он вышел в приемную, где на него вновь недоуменно уставились ожидавшие аудиенции просители. Но Мишель в их сторону даже не глядел. Он шел за указывающим дорогу господином. Они спустились по лестнице на первый этаж.
— Одну минутку, — попросил господин, куда-то исчезая.
Мишель остался один в просторном вестибюле. Мимо сновали какие-то люди в штатском и форме, огибая его и задевая плечами, а он совершенно не понимал, куда ему теперь идти и что делать.
Но тут дверь открылась, и с улицы внутрь вошли солдаты с примкнутыми к стволам штыками, и вошел тот самый, что сопроводил его из камеры, офицер.
— Вот, прошу-с! — указал на Мишеля вновь появившийся господин.
— Можно забирать?
— Да-с...
Солдаты обступили Мишеля.
— А ну — шагом марш! — вполголоса скомандовал офицер.
И Мишель, отчего-то чувствуя облегчение, пошел с ними к арестантской коляске. Все бывшие в вестибюле министерства и на его крыльце люди сопровождали его удивленными взглядами.
Мишель привычно забрался в коляску, с боков, притискивая его друг к другу, сели солдаты, отчего крепко запахло табаком и «мышиным сукном» новеньких, будто только что со склада, шинелей.
Коляска тронулась, побежала по булыжным мостовым.
Впереди Мишеля ждали «Кресты», ждала камера-одиночка, тюремный ужин и приятное общество большевиков.
Он ехал в тюрьму, но ехал почти домой!..
— Но-о!.. Пошла! Шевелись, родимыя!..
Глава 45
Дело его было плохо!
Хуже — не придумать...
— Что ж ты, друг сердешный? — вздохнул начальник тайной канцелярии генерал-майор Андрей Иванович Ушаков — заплечных дел мастер, Санкт-Петербургу, Москве да и всей Руси своими делами известный. — Как же так-то?
А чего — так? Не знал Густав Фирлефанц за собой никакой вины. О чем и сказал.
Но Ушаков только поморщился. Не любил он упрямцев, кои сперва все отрицают, а после все одно сознаются! Знал генерал-майор и твердо верил, что вовсе невиновных не бывает, что всяк человек, какого бы сословия ни был, черен душой, поступками и помыслами своими и что коли сам не убивал, так рад был, когда другие, по его указке, убивали, что если мзды не брал, так — давал, что пусть даже заговоры не строил, но не прочь был! Разница лишь в том, что одни попадаются, а другие нет. И те, кто попадаются, обязательно сознаются, хотя вначале многие отпираются!
Густава Фирлефанца он знал — не единожды с ним на ассамблеях встречался, в гостях бывал и украшения заказывал. Но он не одного его, он многих, кто к нему в канцелярию попадал, прежде знавал. Что для того ровным счетом ничего не значило и никак участи арестанта не облегчало. Случись у Ушакова на дыбе его брату либо свату, хоть даже сынку родному повиснуть, он и тогда бы не дрогнул — три шкуры с него спустил, правды дознаваясь. Потому как если не он — так его!..
— Видишь сие? — спросил Андрей Иванович, какую-то исписанную пером бумагу показывая.
Видел Густав и понимал, что не приходится ему от той бумаги добра ждать.
— То есть собственноручно подписанные злодеем Виллиамом Монсом, ныне головы лишенным, показания, где он указал на тебя, сказав, будто бы ты, вступив с ним в тайное сношение, сговаривал его супротив паря Петра, понося того ругательски, и подбивал похитить у государыни-императрицы перстень и бусы, дабы вынуть из них каменья драгоценные, заменив их стекляшками. Признаешь ли сие?
— Не было ничего такого, — ответил Густав Фирлефанц.
— И злодея Монса не знаешь?
— Виллиама знаю с младенческих лет, как знал батюшку его, сестру его Анну, — ответил Густав. — Но зная его, никогда против царя идти не сговаривал и на воровство драгоценностей не подбивал. Навет то...
— Упорство твое похвально, — вздохнул Ушаков. — Но глупо. Монсу на тебя наговаривать расчета никакого не было. Да и не один он.
И Ушаков вытащил другую бумагу.
— Караульный офицер Яшка Сумаруков, сказал, как ты просил его, караул снявши, в рентерию с тобой, как ему наказано, не ходить, а подле постоять — зачем, он не ведает, но о чем исправно доносит, подозревая в поступке сем злой умысел. Было так?
— Нет!
— И это тоже, скажешь, оговор?
— Оговор!
— А это?! — потряс в воздухе Ушаков еще одной бумагой. — Светлейший князь Александр Меншиков показал, что будто бы ты хвастался ему, что можешь все, чего хочешь, из рентерии вынести и обратно внесть так, что никто того не заметит и о том не узнает. Так?
— Нет-нет! — вновь замотал головой Густав Фирлефанц. — Ничего такого я князю-кесарю не говорил!
— Выходит, что светлейший князь Меншиков напраслину на тебя возводит?
Сказать, что любимец царя Петра лжесвидетельствует, Густав не решился — промолчал.
— А не говорил ли ты светлейшему князю, что можешь сделать ему драгоценную брошь из камней, что в самой шапке Мономаха были?
— Не было такого! — вскричал Густав, чуя, что нет ему веры, коли против него сам князь-кесарь говорит!
— Ладно, — укоризненно сказал генерал-майор Ушаков. — А что ты тогда на это молвишь? — и какую-то коробочку достал, и из нее что-то, в тряпицу завернутое, вынул. — Знаешь вещицу сею?
И, положив вещицу на ладонь и раскрыв тряпицу, явил взорам крупный камень-алмаз.
Хоть и сумрачно вокруг и чадно от факелов смоляных было, а все равно с первого взгляда видать, что хорош камень — крупный, прозрачный, синевой отливающий.
— Ну чего молчишь? Что это?
— Алмаз граненый, — ответил Густав.
На что Ушаков только рассмеялся, по ляжкам себя хлопая.
— Ах ты мошенник, ах шельмец!.. Я и сам-то вижу, что не булыга, а алмаз, да не о том тебя спрашиваю. Откуда сей камень взят, ведаешь?
— Нет, — пожал плечами Густав.
— Ой ли?! — не поверил генерал-майор. А сам во все глаза на Густава глядит так, что у того мороз кожу дерет. — Камень сей нынче вечером в твоей мастерской на Фонтанке сыскали, в тайной нише, что под половицей была устроена. Там он лежал и оттуда мною взят был!..
Густав на алмаз глядит, ничего-то не понимая, и что сказать на то, не знает!
— Как же ты о нем и откуда он взят, ничего не ведаешь, когда его у тебя нашли? — кричит, брови грозно хмуря, Ушаков. — Говори, откуда камень взят и для каких таких целей?!
А что на то сказать?.. Не прятал Густав тот камень и в глаза его не видел! Может, из подмастерьев кто или из слуг его под половицу засунул? Да только зачем?.. Камень такой больших денег стоит, которых у них нет и отродясь не бывало! А спрятавши, чего они его тогда обратно не вынули?
— Молчать станешь — живо тебя на дыбу вздерну! — обещает, грозит генерал-майор. — Все одно все скажешь, но тока через муки смертные!
И ведь — вздернет!
И рад бы Густав во всем признаться, да только не знает, в чем! Глядит растерянно, сам белый как мел и что-то, так что не услышать и не понять, губами шепчет. Страшно ему!
Ушаков совсем осерчал.
— Теперь мне ничего не скажешь — огнем пытать буду! Решай Густав!.. Через час приду!..
Встал, да вышел.
А Густав остался.
Что ж такое происходит-то? Откуда тот камень взялся?.. И караульный офицер, который его оговорил?.. И остальные?.. И зачем князь-кесарь рассказал, чего на самом деле не было?..
Стоит Густав — чуть не плачет!
Ничего понять не может!..
И вот уж и минута прошла.
И за ней другая.
И уж осталось от того, отпущенного ему Ушаковым часа, меньше половинки!.. И что-то с ним после будет?!