генерал, вы должны внести полную ясность, — обиделась графиня.
— Хорошо, ваше сиятельство, — сказал Скобелев и крикнул, повернувшись к тахте: — Гродеков, Петрусевич, Эристов и вы, доктор, прошу ко мне!
Все собрались у него в комнате. Он достал из полевой сумки бумагу, и сказал:
— Никаких сражений и кровопролитий не будет, если текинцы безоговорочно примут мой ультиматум. Вчера ночью принято решение отправить гонца с этой бумагой в Ахал. Ханы должны сложить оружие и выйти из крепости с хлебом-солью. Будут они благоразумны — буду благоразумен и я. Что касается Вами — это селение избрано в качестве главного опорного пункта. Весь центр тяжести переносится на Вами. — Командующий строго посмотрел на Студитского. — Всем, чем вы занимались в Кизыл-Арвате, доктор, вам необходимо заняться в Вами… Продовольственные и вещевые склады, госпиталь, баню, столовую, жилые бараки — все это надо строить. Что касается вашей предполагаемой докладной Обручеву о моих действиях, скажу вам следующее… На военном совете у государя командующий Кавказским округом великий князь Михаил Николаевич оговорил право распоряжаться моей экспедицией. Так что, господин доктор, жалуясь на меня, вы подаете жалобу на князя Михаила и самого государя императора. Советую вам воздержаться.
Капитан промолчал.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Сотня джигитов Тыкмы-сердара, разделившись на несколько групп, стояла на копетдагских высотах Бендесенского перевала. Несколько дней назад Тыкма отправил ответное письмо Скобелеву от ханов Ахала. В письме содержался категорический отказ и резкое предупреждение: если ак-паша переступит через перевал, то будет уничтожен со всем его войском. Сейчас Тыкма, сидя на коне, оглядывал дорогу в Ходжа-Кала и ждал появления царских войск. Тыкма был в легком текинском халате и тельпеке, за поясом револьвер, в руках, поперек седла, английский винчестер, в ножнах — сабля. Настроенный воинственно, он все же допускал мысль: «А может, ак-паша струсит, не полезет в бой? Он должен знать, что на моей стороне англичане!»
В сизой рассветной дымке утопали седловины гор. Выше, в каменных рубцах, белел снег и огненные лучи солнца уже ощупывали вершины. Далеко-далеко в синеве рассвета над Ходжи-Кала взлетела зеленая ракета. У Тыкмы-сердара екнуло сердце. Он был давно знаком с этим сигналом — русские солдаты двинулись в путь.
— Акберды, — сказал тревожно Тыкма сыну, — поезжай, предупреди Софи, чтобы был готов. Если их мало — вступим в бой, если идет весь отряд, спустимся в долину.
Тыкма-сердар посмотрел с горы вниз. Там, все еще окутанный мраком ночи, лежал Ахалтекинский оазис и прилегала к нему необъятным пространством Каракумская пустыня.
Акберды пустил коня по откосу и вскоре выехал на соседнюю гору. Тыкма вновь стал смотреть на дорогу. Не двигаясь, то и дело задерживая дыхание, он прислушивался к утренней тишине. Наконец дернул уздечку: «Идут!» Острый слух сердара уловил отдаленное ржанье лошадей и стук копыт. Чтобы убедиться, не ошибся ли, Тыкма слез с коня и приложился к дороге ухом. Тотчас вновь разогнулся и вскочил в седло: «Идут!»
Выехав еще выше, на самую вершину, Тыкма достал из хурджина подзорную трубу и вскоре поймал в оптический круг с десяток едущих на конях казаков. Самые первые держали в руках пики с флажками. «Дозор, — отметил про себя Тыкма. — Основные силы еще далеко». Но вот заклубилась над горами пыль и показались вдали конные отряды: один, второй, третий. За ними шла пехота. Дальше стоять не было смысла, и Тыкма сказал джигитам:
— Ну-ка, друзья, испробуем английские ружья. Подпустим на пятьсот шагов.
Сам он тоже вскинул над гривой коня винчестер, загнал патрон в патронник и стал целиться. Не дожидаясь, пока кто-то выстрелит, нажал на спусковой крючок первым. Грянул выстрел. Русский казак качнулся в седле и сполз с лошади. Тут же прогремело еще несколько выстрелов, и еще два казака упали с коней. Но через секунду-другую засвистели над головой сердара русские пули. Едущие за дозором кавалеристы пустили лошадей вскачь, стреляя на ходу по джигитам. Тыкма повернул коня и поскакал к перевалу…
К полудню всадники Тыкмы-сердара съехались в селении Арчман. В стычке потеряли двоих. Тыкма приказал везти убитых в крепость и там похоронить. Сердар спешил: надо было поскорее сообщить Махтумкули, Омару и другим о вторжении скобелевского отряда. Все время пришпоривая коня, он подгонял других, чтобы не отставали, и к вечеру перед ним распахнулись ворота текинской крепости.
Предводители встретили сердара возле большой белой кибитки. Тыкма слез с коня. Ступив на землю после долгой езды, ощутил боль в ногах: возраст уже давал о себе знать, — недавно Тыкме исполнилось пятьдесят пять.
— О чем думали, то и произошло: кого не хотели видеть, тот идет, — сказал он. — Шесть казаков мы подстрелили, но и наши двое погибли от их пуль. Скобелев идет через Бендесен. Не сегодня завтра будет здесь.
Ханы молча выслушали Тыкму. Омар, повздыхав над погибшими джигитами, сказал:
— Они умерли геройской смертью в битве с капырами. Надо похоронить их со всеми почестями.
Оразмамед сразу распознал намерения Омара, подумал: «Не жалостью к этим двум болит твое сердце. Болит оно иным недугом. Ты боишься, как бы не заколебался народ перед русскими. Как бы не склонил хан Мамед Аталык геоктепинцев в сторону мира с русскими. Если такое случится, англичане тебе не простят». Вслух Оразмамед сказал:
— Зачем воспалять сердца у людей? Разве без этого горя мало?
— Мы не только воспалим, но и объявим джихат [16] скобелевским солдатам, — с достоинством произнес Омар. — Кровь погибших джигитов русские оплатят десятикратно. Махтумкули, — обратился он к главному хану, — надо уничтожить всех христиан, находящихся у нас в плену. Предлагаю отдать их в руки Оразмамеда. Он побывал в руках русских, пусть теперь покажет нам свою любовь к ним. — Омар тихонько засмеялся.
Оразмамед побледнел. О, этот мудрый ишан умеет мстить. Всего несколько добрых слов сказал Оразмамед о русском докторе, но теперь Омар использует их в качестве мести.
— Ты сомневаешься во мне? — усмехнувшись, спросил Оразмамед.
— Да, Оразмамед, — сказал тот спокойно. — Я знаю, что ты иногда заходишь к Мамеду Аталыку, а он давно льет воду на руки русским.
— О чем вы говорите! — грубо вмешался в разговор Тыкма. — Я пленников привел из Ходжа-Кала, я и расправлюсь с ними.
— В вашей преданности нам мы давно не сомневаемся, Тыкма, — возразил ишан. — Пусть пленными займется Оразмамед.
— Ладно, ишан, беру христиан на свою совесть, — согласился Оразмамед.
Он направился к восточной крепостной стене, вдоль которой в несколько рядов тянулись черные кибитки переселенных дехкан. Юрт было так много, что невозможно проехать между ними, чтобы за что-нибудь не зацепиться. Всюду валялись предметы домашнего обихода, всюду сидели женщины и дети, всюду дымили тамдыры. Но и нескольких тысяч кибиток не хватало, чтобы разместить всех согнанных в Денгли-Тепе. Многие вырыли себе убежища прямо в земле и селились в этих огромных норах. Оразмамед ехал на коне между кибитками, и его узнавали обитатели крепости. Люди здоровались и виновато улыбались, словно стеснялись за такой беспорядок и неустроенность, а женщины лезли чуть ли не с кулаками: «Хан, скажи, зачем пригнали всех сюда! Разве пески перестали быть для нас родным домом? Здесь нас всех побьют урусы!», «Хан, где взять зерно? Хлеба нет, детей кормить печем!»
Просили, грозили, хватали за полы халата, а он ехал невозмутимо, ибо знал: если остановится и заговорит, то его не отпустят. Так он проследовал до двух кибиток Алтын-дайзы, которые стояли в юго-восточном углу крепости, неподалеку от колодцев.
Оразмамед хорошо помнил тот день, когда Тыкма, возвратившись из песков, привез с собой трех пленных солдат. Попадались они ему и позже на глаза не один раз. Сначала русские солдаты ходили под стражей на очистку ханского кяриза [17]: спускались на веревках в глубокие колодцы и вычерпывали оттуда грязь и камни. Позднее, после смерти Нурберды, двух солдат у Тыкмы купил какой-то бай, а третьего, канонира Петина, выпросила у него старая вдова Алтын-дайза. Вот к ней-то и ехал Оразмамед.
Канонира Оразмамед знал больше других и проявлял к нему жалость. Парень хоть и был удручен своей участью пленника, по никогда не унывал. Работая на очистке кяриза, плакал от усталости и голода, но других подбадривал лихими прибаутками. А когда попал к Алтын-дайзе, осмелел еще больше. Знал Петин множество частушек и анекдотов. И как только научился говорить по-туркменски, сразу принялся рассказывать их. Старуха слушала с удовольствием, но еще с большим желанием — ее невестка, Джерен. Молодая женщина души не чаяла в батраке, молилась за него аллаху, чтобы сохранил урусу жизнь. Молилась не ради особого расположения или привязанности, а потому, что видела в нем одном свое будущее счастье. Алтын-дайза взяла Петина в дом единственно потому, что мечтала обменять его на своего сына, мужа Джерен, который находился в русском плену. Вот и молилась за пленного батрака: Джерен ради мужа, Алтын-дайза ради сына.
Кроме канонира, у тетушки Алтын жил еще один батрак. Не русский и не пленный — свой, туркмен. Попал он к ней тоже от Тыкмы-сердара. Раньше ездил с сердаром, играл на дутаре, и звали его Кертык-бахши. Но в одной из стычек ранили Кертыка в руку, играть он больше не мог, и Тыкма вместе с канониром отдал его Алтын-дайзе. Сказал ей в шутку: «Русский пушкарь и тебя и моего бахши прокормит своей спиной!»
Оразмамед хорошо знал Кертыка, а тот не раз рассказывал хану о своем новом друге — русском канонире. Как-то они пошли вместе пасти верблюдов бая, соседа Алтын-дайзы. Канонир в колодках — далеко не уйдешь. Кертык пожалел его, усадил возле ручья и принес в кувшине воды и чурек. Петин наелся и запел: