Постепенно все маленькие крепости, так называемые "кала", отбитые у текинцев, превратились в мощные укрепления. Появились позиции: Великокняжеская, Ширванский и Ставропольский редуты, Ольгинская (последняя была названа в честь погибшей матери Скобелева. Крепость Денгли-Тепе окружили с трех сторон. Как и предусматривалось планом осады, свободным оставался лишь северный выход из крепости, ведущий в пески. Перед стенами, словно грибы после дождя, поднялись юламейки и юрты. Солдаты начали рыть траншеи: сначала третью, затем вторую и первую параллели. Траншеи соединили ходами сообщения. В первой постоянно находились стрелки Туркестанского отряда, во второй несколько пушек и пехотные роты, в третьей — резерв, и за третьей траншеей располагался лагерь со всеми строевыми службами. Там же находился и военно-полевой лазарет Красного Креста. Шатры лазарета алели крестами в самом центре лагеря. Здесь содержались легкораненые. Их подлечивали сестры милосердия и вновь отправляли в траншеи. Тяжелораненых несли в операционную, на Ольгинскую.
Надя появлялась на Ольгинской лишь по крайней необходимости. Иногда нуждалась в медикаментах, но чаще приходилось перевозить в фуре раненых солдат. Активных боев пока не было, но перестрелка велась постоянно. В этой перестрелке за день непременно два-три солдата попадали под пули. Помощниками у Нади были санитары — Петин и Кертык. Первому Скобелев запретил возвратиться в свой артиллерийский расчет, поскольку канонир побывал в плену. Второй, Кертык, привязался к лазарету из солидарности со своим русским другом.
Изредка Надя виделась с мичманом. Картечницы моряков стояли на бруствере второй траншеи, и Батраков в часы затишья забегал в лазарет. Заглянув в медицинский шатер, где принимала раненых Надя, он никогда не заставал ее одну и всякий раз шутливо отчитывал то одного, то другого солдата: "И как это тебе удалось, братец, подставить себя под пулю? Теперь будешь сюда ходить, любоваться сестричкой!" Он дожидался, пока она заканчивала перевязку, выпроваживала солдата и усаживала его рядом с собой. Она была рада, что он есть, жив-здоров. Если бы он знал, как она тревожится за него! Стоило Наде увидеть, что Петин и Кертык идут от траншей с носилками, у нее опускались руки и лицо покрывалось холодным потом. "Только бы не его, боже, смилуйся!" — шептала она. Раненым оказывался не он, и Надя энергично приступала к делу, чтобы оказать пострадавшему помощь. Она о нем думала всегда. И когда Батраков не заходил долго, Надя посылала во вторую траншею санитаров: узнать, как он там.
Появление "похоронщиков", как называли Петина и Кертыка, всякий раз вызывало у солдат раздражение.
— Опять пожаловали со смертью! — говорил кто-нибудь в траншее.
— Только и накликают беду! — ворчал другой.
— Не бойся, дядя, будешь жить, если не умрешь! — лихо отзывался Петин, шагая дальше.
— Ты тот самый, который у них в крепости сидел? — спрашивали тут же.
— Он самый! — так же бойко отзывался Петин.
— Да как же тебя не убили нехристи?
— Ты брось насчет нехристей! — отмахивался канонир. — Вот со мной Кертык-бахши, он тоже нехристь, а идем вместе трупы закапывать.
— Подите прочь, провалиться бы вам!
— Обманутые все там, в крепости-то, — не обращая внимания на злые окрики, продолжал Петин. — Бедняки дехкане сроду бы не стали воевать, кабы не ханы да сердары. Омар у них да Тыкма-сердар заправилы вроде некоторых наших.
— Но-но, покороче язык-то держи! — пугались его речей.
Послушай, канонир, — спросил однажды Батраков. — В самом деле у них распри между богатыми и бедными?
— А то! — воскликнул Петин. — Да они своих бедняков еще пуще нашего угнетают. Я-то хоть могу, положим, Агафона послать куда следует, хоть он и унтер-офицер. А попробуй их бедняк это сделай со своим хозяином, или десятским, или сотником! Враз голову срубят! Вот он тебе — живой пример, господин мичман, — указал Петин на Кертыка. — Пошел на войну — вроде человеком был. А когда ранили — никому не нужным стал. Убег вместе со мной. Не от туркмен убег, а от каторжной жизни! Тут понимать надо!
— Ты-то сам не собираешься вернуться к своим в батарею? — спросил мичман.
— Нет… Теперь людей хоронить буду. Настрелялся. Побывал в плену — доверие потерял. Ладно, бывайте, а убьют — не забывайте! — распрощался Петин. Уходя, спросил: — Может, Надежде Сергеевне что-нибудь передать?
— Скажи, что жив-здоров, завтра непременно загляну!
В одну из ночей в первой траншее появились саперы, начали рыть колодец. Туркестанцы спросили: "Зачем, разве воды не хватает?" Военный инженер полковник Рутковский сказал без особого раздражения:
— Не вашего ума дело.
Туркестанцы примолкли и поняли: затевается что-то особенное, о чем знать никому не надо…
Вскоре в траншеях стало известно: саперы роют не колодец, а минную галерею, которую подведут под стену крепости и заложат взрывчатку. Рыли саперы днем и ночью беспрестанно, сменяя друг друга. И стрелкам казалось, за каждым движением "кротов" следит командование. Инженер Рутковский не выходил из траншеи, то подбадривая, то поругивая саперов. Время от времени, согнувшись в три погибели, приходили к минной галерее Гродеков, Куропаткин и сам Скобелев.
— Живей, живей, — поторапливал командующий. — Вот уж поистине кроты!
Вертикальный колодец был относительно широк, но от него в сторону стены отходила минная галерея всего в 4 фута высотой и 3,5 шириной. Передвигаться по ней можно было лишь на четвереньках. Саперы задыхались от пыли и недостатка воздуха. матерились и кляли всех святых и командование вместе с ними.
Снизу глухо доносились их раздраженные голоса, когда приходили Скобелев или начальник штаба:
— Спустились бы, ваше превосходительство, да попробовали сами, чем подгонять!
— Ну-ну, поговоришь у меня! — слышалось в ответ от Рутковского. — Ишь наловчились! Самого командующего одергивают!
На четвертый день работа в галерее вовсе прекратилась. Командующий вызвал инженера. Тот удрученно сообщил:
— Задыхаются саперы, воздуху совсем нет. Только что одного унесли санитары… Если б позволили, господин генерал-адъютант, вентилятор из Вами доставить, вот тогда бы дело пошло. Есть там, валяется на складе вентилятор системы Динендаля.
— Ну и сапер пошел: мелкий да капризный, — поморщился Скобелев. — На глазах мельчают. Однако что ж… Отправляйтесь, Рутковский, за вентилятором.
Разговор происходил в кибитке командующего. Тут же находился начальник штаба. Стоял у стола, рассматривал схему минной галереи. Едва инженер-полковник удалился, Гродеков сказал:
— Михаил Дмитриевич, давно хочу поговорить с вами об одном дельце, да все как-то некстати. А вот теперь, думаю, в самый раз. Текинцы в крепости вовсе присмирели. Никаких активных действий с их стороны. Может, попробуем еще раз склонить их к миру?
— И долго вы думали? — выпрямился и насупил брови Скобелев. — Или не надоело писать ультиматумы?!
— Ультиматумом ничего не добьешься, это верно, — согласился начальник штаба. — А вот если доктора Студитского отправим к ним в крепость…
— Убирайтесь вы все вон со своим доктором! — вспылил командующий. — Слышать не могу этого имени. Недавно ему простил его связи с текинским ханом, а вы его опять — к текинцам!
— Михаил Дмитриевич, не горячитесь. Подумайте лучше, какую пользу может оказать нам связь доктора с текинским ханом. С помощью того хана Студитский и других предводителей уговорит на перемирие.
— Да они этому доктору сразу кишки выпустят. Не думаю, чтобы дальше этого дело пошло.
— Студитский сам в крепость просится, господин генерал. Добровольно.
— Сам? — не поверил Скобелев. — Ну, это уж чересчур! Просто наш герой сидит в Вами и не знает подлинной обстановки. Да и что значит "сам", когда есть еще и "сама"! Она мне за Петрусевича грозит. А если убьют и капитана Студитского, Милютина на весь мир меня ославит. Нет, не хочу с ними связываться. Они, анафемы, туркмен раненых рядом с солдатами на кроватях держат, а я к их помощи прибегать должен! Ну так вот, Гродеков, плевал я на доктора и на его услуги. Крепость будем взрывать. Взрыв услышит не только Азия, но и вся Европа. Вместе со взрывом прогремят и почести. А если мира начну добиваться, всякий сопляк, не говоря уже о господах столичных, трусом меня назовет.
— Жаль, господин генерал-адъютант.
— Что жаль? Что жаль, Гродеков?! Я вижу, вы тоже на куропаткинскип лад запели. Он-то, видишь, как ловчит. И форму своим ханам пожаловал, и на охоту с ними ездит. А я понимаю так: ни в коем случае нельзя панибратствовать русскому офицеру ни с ханом, ни с джигитом. Англичане вон как ведут себя в Индии да Афганистане. У них самому дрянному солдату раджа поклоны шлет. А у нас! Тот же самый О’Донован сплетни опять распустил, дескать, Россия никогда не сможет стать колониальной державой, ибо ее солдаты вместе с бедными дехканами у дороги водку пьют. Вот ведь шельма, какое обобщение нашел. И если подумать да взвесить — прав англичанин… Ладно, Николай Иваныч, закончим пустой разговор, дела ждут.
Через три дня полковник Рутковский с солдатами привез из Вами вентилятор Динендаля — огромную четырехлопастную вертушку с рукояткой. От лопастей — кожаный рукав с раструбом на конце. Приволокли солдаты "игрушку" к минной галерее, опустили рукав вниз, принялись вращать рукоятку. Саперы внизу ожили, заработали лопатками. Загудел вентилятор, ни днем ни ночью не переставал вертеться. И опять командование зачастило к минной галерее. Защитники крепости стали появляться на стене, начали прислушиваться и приглядываться к "шайтан-машине"…
Зимние сумерки сгустились быстро, утонули во тьме синие Копетдагские горы. Покрылась тьмой пустынная равнина. И траншеи царских войск спрятались в темноте. Лишь время от времени вдалеке высвечивали огоньки, когда солдаты закуривали. Потонула во мраке и крепость.