— Там взорвалось, а здесь падалью запахло? — усмехнулся капитан. — Вы шутник, фельдшер.
— Садитесь, господа, за стол, — пригласил фельдшер и, когда уселись, пояснил: — Тут у нас такая катавасия была, не приведи господи. В начале марта пришло известие об убиении государя, ну и всполошились солдаты. Кто-то пустил слух, что в России началась революция, дескать, горят деревни и города. Солдаты оставили дело и кинулись в Михайловский залив, чтобы сесть на пароход и плыть домой. А в Михайловском кочегар опреснитель взорвал. Бросили клич: "Нет царя — не нужна и дорога царская!"
— Я слышал о бунте на вашей дороге, — сказал Студитский. — О нем даже у туркмен известно. Что поделаешь — переполнена чаша терпения, озлоблен народ. Но падалью-то почему пахнет?
— Да воды же не было для лошадей, — принялся втолковывать фельдшер. — Тысячу коняжек пригнал господин Лессар для дековильской дороги, а тут опреснитель вышел из строя. Пока суд да дело — половина табуна подохла. Остальных успели отогнать на колодец в пески. Много лошадок подохло. Закопали не так уж и близко, а все равно вонь от них. Шакалы разрывают, растаскивают трупы.
— Справляетесь с делом без лошадей?
— Где там! Полное расстройство. Вон, кстати, и генерал Анненков идет.
Фельдшер встал. Все сидящие в столовой тоже поднялись, приветствуя генерала. Полноватый, с холеным, тронутым загаром лицом и желтыми усами, он кивнул всем и задержал взгляд на Студитском. Спросил, хорошо ли спалось на новом месте, и сел рядом.
— Кажется, я где-то с вами раньше виделся? — сказал с некоторым сомнением.
— В доме военного министра, в прошлом году, господин генерал, — подсказал Студитский.
— Да, да, вспомнил. Вы по-прежнему возглавляете миссию?
— Да, господин генерал. Но я настоял, чтобы поручили мне санитарную часть края.
— Разве в миссии нечем заниматься?
— Именно потому, что прибавилось в миссии дел, я и стал главным санитарным врачом. Должность эта позволяет мне выезжать в любой опорный пункт, в любой аул.
— Что же вы намереваетесь предпринять в ближайшее время? — заинтересовался Анненков.
— Прежде всего, господин генерал, создать фельдшерские пункты во всех крупных селениях.
— Но там же вовсе нет россиян! Разве что в Кизыл-Арвате да в Бами.
— Но, создавая медпункты, я имею в виду прежде всего туркмен.
— Туркмен? — усомнился и хмыкнул Анненков. — Тут свои солдаты мрут как мухи от болезней, а вы о туркменах думаете.
— Я думаю о тех и других. Все мы люди, — попробовал смягчить тон беседы Студитский.
— Цинга и лихорадка косят людей беспощадно. До туркмен ли сейчас?! — еще больше возбудился Анненков. — Лощины от Михайловского до Казанджика удобрены мертвецами. Через каждые десять верст кладбище. Не нравятся мне ваши ненужные старания, доктор.
— Господин генерал, не забывайте, что мы пришли в Закаспий, чтобы помочь местному населению выйти из нищеты и дикости. Строя железную дорогу, вы признаете, что она преобразит кочевое общество, но почему же вы отвергаете мою медицину?
— Я думаю, дорогу мы строим не для того, чтобы лучше устроилось здешнее население, — возразил Анненков. — Дорога нам даст хлопок, джут, соль, нефть и все прочее, в чем нуждается Россия. Что касается туркмен, они превратятся в подсобную силу — и только.
— Вы не правы, генерал, — не согласился Студитский. — Туркмены почти сто лет просили нас, чтобы взяли их в подданство. В нас они видят избавителей от тысячи бед, а вы в них видите подсобную силу. Генерал, с возможным учреждением Закаспийской области, о которой сейчас ведется речь в высших кругах, мы привлечем к правлению и туркмен. Речь пойдет не о подсобниках, а о возрождении общества в экономическом и культурном аспектах. Будут не только дороги, не только города и заводы, но фельдшерские пункты и амбулатории, гимназии и все прочее, чем живет цивилизованное общество.
Анненков слушал и снисходительно улыбался. Покопавшись ложкой в консервированной каше, отодвинул тарелку.
— Вы, капитан, человек образованный и, я сказал бы, заряженный на общественный лад. Но скажите мне, где вы достанете средства, чтобы провести в жизнь свои намерения? Знаете, я только приступил к строительству дороги, год всего минул, а уже растраты неимоверные. Строю, а сам думаю, как бы государь не посадил на скамью в качестве подсудимого. Люди бегут и мрут, лошади передохли, воду порциями выдаем… Армяне и татары работали у меня в качестве вольнонаемных, теперь все разбежались. В Баку, Гяндже, Тифлисе — волнения, связанные с убийством государя. У меня норма, господин доктор, полторы версты готовой дороги в день, а мы и полверсты не проходим. Дековильская подсобная дорога стоит. Раньше по ней рельсы и шпалы из Михайловского подвозили, а теперь хоть на собственных плечах их тащи. На паровой дороге один паровоз. Вот сейчас погоню весь эшелон, задним ходом, в Михайловское, будем рельсы и шпалы грузить, а потом — вперед аж до Ахчи. Словом, доктор, производительность сократилась вдвое, а хлеб тот же съедаем.
— Не пробовали просить помощи у туркмен? — осторожно спросил Студитский.
— Да вы что?! Какая от них помощь?!
— Туркмены могут прийти с верблюдами и возить строительный материал из залива.
— Могут, да только не здесь. Дорога-то — военная. Я не имею права подменять солдат туземной силой. А если нарушу приказ, то сколько хлопот потребуется, чтобы добывать хотя бы один караван верблюдов на стройку!
— Вот тут-то и поможет вам моя миссия, господин генерал, — довольно сказал Студитский. — Я приведу вам туркмен с верблюдами, но оплата должна быть полная, без всяких скидок, иначе дело потерпит провал. Знаете, — признался Студитский, — еще когда строили склады и дома в Вами, я образовал строительные артели туркмен. И сейчас они строят. Но я не занижаю им жалованье.
— Ну что ж, сядете и вы на скамью подсудимых, — засмеялся Анненков и прибавил: — Впрочем, действуйте, капитан! Но смотрите, чтобы пристав не написал куда следует! — Генерал хлопнул Караша по плечу и встал.
— Господин генерал, — взмолился Караш, — имею к вам личную просьбу. У меня керосин на Челекене есть. Не смогли бы дать хотя бы один вагон, чтобы перевезти бочки от Михайловского — в Джебел, Ахчу и дальше?
— Однако вы — пристан особенный, — усмехнулся Анненков и отказался: — Нет, пока не могу. Не до этого.
Оставив Караша у Балхан, Студитский отправился вдоль железнодорожной насыпи в сторону Кизыл-Арвата. Останавливался на строящихся разъездах и станциях. Пока что здесь не было ни рельсов, ни будок, ни станционных зданий, лишь кибитки, в которых жили строители. Обследуя близлежащую местность, капитан записывал в тетрадь характерные особенности ландшафта и прикидывал, где и что расположить.
Осматривая аул Джебел, находящийся в четырех верстах от Молла-Кара, записал: "Предгорья Большого Балхана. С гор стекают ручьи, здесь же кяриз — подземный водовод с исключительно чистой водой. Местность прекрасная: дышится легко и вокруг безграничный простор. Вот куда бы переселить моего папашу с его ревматизмом. Сухость исключительная. В Джебе-ле есть полный смысл создать фельдшерский пункт, а в Молла-Кара — курорт. Я провел анализ воды и рады, взятых из озера и Актама: грязи серо-йодисто-железные. Весьма необходимы в лечении суставных болезней. Хорошо бы провести железнодорожную ветку от Джебела к Молла-Кара, тогда курорт со временем может обрести широкую бальнеологическую значимость".
"Бала-Ишем. Сюда добирался весь день, не спеша. Всю дорогу думал об отце. Вспомнился Вышний Волочек, окруженный хмурыми лесами, деревянный отцовский сруб с двором и сараями. Глушь российская и глушь каракумская — явления совершенно разные. Там — глушь, зовущая к покою, здесь — к пробуждению. Отец зовет меня к себе, жалуется на ревматизм и усталость. Клянет скрипучую телегу, на которой исколесил весь уезд, и рад лишь тому, что он — лекарь, несет людям здоровье и облегчение. Надеется: у меня дела пойдут лучше, чем у него, когда возвращусь в Вышний. У меня, дескать, академия за плечами, да и здоровье отменное. Но не влечет меня в лесную глухомань. Моя амбулатория — каракумская пустыня. В ней мой стол, в ней моя служба и жизнь…
В двадцати верстах от Бала-Ишема, на солончаке Баба-Ходжа, ведется добыча каменной соли. Тут тоже распоряжается вездесущий Тер-Аванесов. Разрешение на разработку соли взял у Анненкова, но не слишком ли злоупотребляет своей властью генерал-строитель? Верблюдов нанять боится, как бы не взгрели, а землей туркмен распоряжается свободно. Арендатор, по всему видно, платит ему хорошо. Предприимчивый генерал, вероятно, решил взятками покрыть свои перерасходы по строительству. Тер-Аванесов поглядывает и на балханскую нефть, но туда отправился Караш. Решил осмотреть нефтяные колодцы и, по возможности, приобрести буровой инструмент. Не знаю, получится ли что-нибудь у него, но нефти в Балканах много. Туда тоже есть полный смысл проложить железную дорогу.
На Баба-Ходжа протянута дековильская узкоколейка, которой до последнего времени заведовал Лессар. Но сейчас лошадей нет, и все остановилось. Сам Лессар где-то под Казанджиком занимается сооружением насыпи под дорогу и поиском воды.
На перегоне к следующей строящейся станции, Айдин, подъезжал к берегу Узбоя. Здесь он совершенно сух и частично заметен песком, но русло хорошо просматривается за несколько верст. Во время паводков по нему течет грязная жижа и образуются целые болота. Через Узбой здесь сооружается железнодорожный мост".
"Перевал и Ахча-Куйма — местность совершенно бесплодная. По рассказам туркмен, в огромных барханах время от времени появляются грабители. Ахча-Куйма в переводе на русский — "береги деньги". Разбойников я не встретил, но саксаула в барханах очень много. Отсюда его можно вывозить на опорные пункты; топливо прекрасное. Следует завести дровяной склад".
"Казанджик. На подходе к селению повстречал инженера Лессара. Симпатичный молодой человек. Я принял его за англичанина. Он — в легком костюме из парусины и широкополой соломенной шляпе. С ним оказались еще трое моих знакомых: мичман, канонир и бахши. Моряк Батраков выписался из госпиталя, женился на сестрице милосердия Трепетовой, и оба остались в Кизыл-Арвате. Теперь он руководит работой по сооружению водонапорных башен и сардоб. Канонир Петин и Кертык-бахши — санитары в госпитале, но охотно помогают мичману, сопровождая его по участку. Бахши ездит с дутаром. Привязанность его к музыке удивительно стойкая. Может обойтись без еды, без воды, но без музыки не может. Мичман Батраков, посмеиваясь, рассказал забавную историю, случившуюся неделю назад с Кертыком. Строил он себе сарай, решил завести корову. Работал с самого утра, устал. Сел, чтобы взбодрить себя музыкой. Взял дутар, заиграл и запел. Не прошло и минуты, как его окружила несметная толпа. Все торгаши с базара сбежались послушать. Кертык натешился, отложил дутар и вновь взялся за кирпичи. Гостям ничего не оставалось, как помочь музыканту. К вечеру сарай был готов. Удивительная солидарность.