Не простое дело — подготовить коня, чтобы мог он пройти сотню фарсахов по пескам, такырам и горам. И не зря испокон веков живет у туркмен неписаный порядок сбора в дорогу. Как только Тыкма объявил об отъезде, джигиты перестали кормить коней ячменем. Стали давать им лишь саман — мелко измолотую солому, от которой не разжиреешь. Кони едят ее неохотно. Но тем лучше для них — быстрее сбрасывают лишний жир и вес.
Сам Тыкма отправился за Узбой, занялся осмотром верблюдов. В походе они нужны не меньше, чем кони. Ведь пустыня — это сухой океан. В ней так же, как и в волнах, можно устать и не добраться до берега. Караван верблюдов в океане пустыни — надежный остров. От него можно удаляться и возвращаться к нему, но без него обойтись нельзя. На этом острове — запасы воды, провиант, оружие, порох, дробь и все иное, без чего немыслим длительный путь. Погибнут в пути верблюды — погибнут и люди. Вряд ли спасут кони, если окажешься без верблюдов посреди каракумской степи. Вот почему Тыкма доверил коней сыну и слуге, а верблюдами занялся сам.
Когда Тыкма вернулся, то увидел: все мужчины кочевья заняты разминкой коней. Одни гоняли скакунов по кругу, другие проезжались вдоль Узбоя — то шагом, то пуская своих красавцев в галоп; третьи — вовсе уехав в пески, к барханам, мучили до десятого пота коней там. Но и здесь, на приколе, по кругу, изрядно потрудились сыновья Тыкмы: со скакунов хлопьями сползала пена, и вид у них был такой, словно только что вырвались из преисподней.
На другой день все возобновилось. К утру четвертого дня черный, с белой отметиной на груди Кара-куш [1] Тыкмы-сердара осунулся настолько, что на него жалко было смотреть. Точно так же выглядел и скакун Акберды, Сары-куш — желтый красавец.
— Хватит, — сказал Тыкма. — Начинайте кормить.
Вскоре вокруг двух скакунов, поставленных возле кибитки, собралась вся семья Тыкмы: сыновья Акберды и семилетний Ораз, обе жены и внуки сердара. Принесли в атласном платке лепешки на бараньем сале. Тыкма разломил одну лепешку на две части и поочередно поднес лошадям: сначала Кара-кушу, затем Сары-кушу.
Через два дня снова начались испытания. Издавна так повелось: если лошадь, сбросившая лишний вес и пополнившая силы сдобными лепешками, могла после получасовой езды галопом обойтись лишь одним глотком воды, — эта лошадь считалась готовой к походу.
Джигиты всей сотней отправились на север — опять к тем местам, откуда начинали травлю волков, и оттуда пустили коней вскачь. Более получаса продолжалась дикая, с выкриками и свистом, скачка. Кони летели как птицы, легкость их была поразительной. Разве мог бы скакун иной породы сравниться с ними? Никогда! Ни английская, ни арабская, ни кабардинская не могут выстоять перед ахалтекинской лошадью. Туркменский конь может уступить лишь на первых шагах бега. Затем, когда он переходит в галоп, догнать его невозможно. Четыре фарсаха самой быстрой езды, не снижая темпа, — вот обычная норма ахалтекинца. И сейчас более получаса они неслись, обгоняя ветер и наполняя ветром халаты всадников. Прискакали все разом, вперед сердара вырваться не осмелился никто. Да и зачем? Не в этом суть скачки. Суть была в ином.' Возле кибиток стояли деревянные колоды с водой, из которых поили коней. Сразу же после езды джигиты бросили поводья, предоставив коням свободу. Но ни один скакун не побежал к воде. Кони продолжали носиться у кибиток, словно досадуя на то, что всадники слишком рано вывели их из дикой скачки.
— Теперь, друзья, отдохните сами и коням дайте покой. Завтра чуть свет отправимся в Ахал, — предупредил Тыкма.
Все, кому не в тягость пятидневный путь в седле, с ночевками на попоне, поехали с сердаром. Старики, женщины, в том числе и жены Тыкмы, выехали на верблюдах. Двигались в обычном порядке. Караван верблюдов, груженный печеным хлебом, мукой, ковурмой, солью, чаем, тулунами с пресной водой, двигался в центре. Конники, отрядами по пятьдесят человек, ехали впереди, слева, справа. Иногда джигиты удалялись от каравана на два-три фарсаха: заезжали к чабанам на колодцы. Иногда устраивали скачки, преследуя джейранов.
Кочевники, жившие у колодцев, посреди песков, снабжали Тыкму-сердара не только хорошей водой, но и новостями: кто куда отправился, кто бывал здесь в последние дни. Вести были чаще всего скудные и не представляли никакого интереса. Лишь после трех дней пути, уже на подступах к Копетдагу, свои люди, из рода сычмаз, сообщили сердару: Нурберды половину зимы провел в Мерве около молодой жены Гульджемал, а теперь стоит с войском в Геок-Тепе. Тыкма поблагодарил земляков за сведения и пустился в путь, дальше. На другой день всадники приблизились к Копетдагским горам и увидели свой родной аул Беурму.
Селение из двухсот глинобитных кибиток, обнесенное стеной, лепилось у входа в ущелье. По углам стен возвышались сторожевые башни. Стены глинобитные, без бойниц. Сильный враг мог бы свалить их при осаде. Но Тыкма обнес селение стенами не для того, чтобы прятаться от врагов. Стены оберегали его от внезапного нападения. Пока враг рвался в ворота и лез на стены, Тыкма успевал сесть на коня, а этого для него было достаточно. Скорее всего, стены служили для сохранения скота, а башни на них — для дозорных. Караульщики смотрели во все стороны. Стоило загореться огню в горах над Беурминским ущельем, это значило — идут персы. Дозорные тотчас объявляли тревогу, и Тыкма, сев на коня, достойно встречал непрошеных гостей. Так случалось не раз, и всегда сердар выходил победителем.
Но то, что случилось в конце прошлого лета, не шло в сравнение ни с какими набегами. Царский отряд, потерпев поражение от текинцев, в беспорядке отступал через Арчман, Вами, Беурму. Все, что попадалось ему под колеса и копыта, гибло: поля, дворы, кибитки, колодцы. Тыкма едва успел отправить своих сородичей на Узбой и сам бежал туда, боясь гнева Нурберды-хана.
Солнце закатилось за кручи Бендесена, огромная тень от горы легла на Беурму, и стало быстро смеркаться. Въехав в крепость, джигиты принялись развьючивать верблюдов, расседлывать коней. Кое-кто пошел осмотреть заброшенное подворье. Всюду виднелись следы огня: сожжены камышовые крыши и агилы, у стены бесформенной грудой валялись остатки сгоревшей юрты. Тут же догнивали трупы порубленных собак, и стервятники сидели поодаль, зорко наблюдая за прибывшим людом, в ожидании новой поживы.
Тыкма-сердар распорядился, чтобы ставили котлы и варили ужин. Сам с Софи вошел в комнату, где разместилась младшая жена Ширин. Здесь уже было все прибрано: на полу — ковры, одеяла стопкой и подушки. В углу стоял большой бронзовый канделябр со свечой — подарок генерала Ломакина. Свеча была зажжена, и комната озарялась тусклым желтым светом.
Ужин сердару принесли в комнату. Наспех поев, он угрюмо сказал:
— Софи, давай отдохнем. Все-таки впереди долгий путь.
— Надо было Нурберды-хану подарки послать, — неуверенно сказал Софи.
Тыкма сердито двинул бровями:
— Ему народ подарил весь Мерв, вместе с молодой женой, и он принял это как должное! А ты о каких-то жалких подарках! Спи, не люблю слушать глупости!
Тыкма лёг, укрылся одеялом и стал думать о Нурберды. Злость и почтение сливались в сердце сердара воедино и порождали бессилие. А бессилие будило чувство страха. «В самом деле, как с пустыми руками предстану перед ним?»
Утром Тыкма всполошил джигитов. Решил подняться в горы, дойти до русских постов и, по возможности, захватить в плен хотя бы одного солдата. Тогда бы Нурберды сказал: «Нет, Тыкма зря не сидел. И сомневаться, что порвал он навсегда с русскими, не надо!» К полудню сотня Тыкмы приблизилась к Бендесенскому перевалу. Дорога по крутой горе уходила ввысь. Совсем недавно по ней ехали фуры, пушки, конники, но дожди и сильные ветры стерли следы царских солдат. Изредка под копыта коней попадали стреляные гильзы, какое-то тряпье, может быть, пушечная ветошь. На изгибе дорожной колеи, когда открылся вид на глубокую лощину, джигиты увидели внизу телегу вверх колесами и обглоданные кости лошади.
Джигиты подошли к бывшему русскому опорному пункту Ходжа-Кала. В глинобитной крепостце с четырьмя сторожевыми башнями не было ни огонька, ни звука. И не понять: есть ли в ней русские? Перед выездом из Беурмы чабан сказал сердару: «Последнее место, где стоят белые солдаты, крепость Ходжа-Кала». Но что-то не похоже, чтобы кто-то здесь был. Несколько джигитов слезли с коней и перебежками, а затем ползком прокрались к самым стенам. Ворота были распахнуты, во дворе ни души. Конюшня пуста. Возвратившись, джигиты сообщили обо всем сердару. Тыкма безбоязненно ввел свою сотню в Ходжа-Кала и расположился на ночлег в пустых, пропахших копотью кельях. Ужинали в темноте, не зажигая огня. Сердар понимал: если русские и ушли отсюда, то на время. Может быть, они совсем близко.
На рассвете он отправил людей к Терсакану. К обеду джигиты вернулись и донесли: солдаты строят дорогу. Их много. Много у них коней и верблюдов. Кибитки и юламейки стоят на берегу Сумбара.
— Значит, нельзя взять ни одного?! — обозлился Тыкма. — Или вы на Узбое разучились мужскому делу и стали девками?!
Джигиты испуганно повернули лошадей и вновь удалились в горы.
Тыкма прождал их до ночи. И уже стал подумывать: не напасть ли самому? И тут с гиканьем и хохотом возвратились удальцы, гоня впереди коней трех солдат. Были они в грязных полушубках и драных сапогах. Тыкма взмолился аллаху: «Поистине ты всевидящ, всезнающ и щедр, всевышний!»
— Как вы их взяли?
— Ай, очень просто взяли! — лихо ответил Акберды. — Они за горой примостились, огонь развели, стали кашу варить. Кирки бросили. Перед этим камень на дороге долбили. Как только сели они, тут мы и напали сверху!
Тыкма приблизился к пленникам, косясь на их погоны. Офицера среди них не было. Один, похожий на татарина, был канониром. Тыкма легко разобрался в знаках отличия: не зря почти полгода жил у русских.