— А ты бы сбавил цены, — предложил Студитский.
— Да ведь Коншин разорится! — испугался приказчик. — О себе уж не говорю: убьет он меня или в Сибирь загонит. Нет, нет, господин капитан, не настаивайте. Лучше сразу мне пулю в лоб, чтобы не мучиться.
— Ладно, Северьян, пожалуй, ты прав, но ведь и обстановка, согласись, не из легких. Надо же выход искать. Если отправишься ты назад, то другого каравана следом не будет. Никто больше не захочет ехать. А противники мирной торговли засвистят во все пальцы: вот, дескать, какая она, мирная миссия! И пошлют еще одного Скобелева на Мерв. Пожалуй, Северьян, я лучше застрелю тебя, чем живым отсюда выпущу. Думай, как торговое дело поправить!
Приказчик со слезами удалился от Студитского. Только он вышел, явился Тыкма, обеспокоенный и разгневанный.
— Доктор, беда так и крутится рядом! Чайханщик сказал мне, будто сегодня ночью люди Каджара готовятся склады и погреба русских купцов ограбить. Охрану хотят перебить.
— Этого только не хватало, — озаботился Студитский. — Давай-ка зови сюда Бабахана и Махтумкули, надо что-то предпринимать.
Студитский подошел к небольшому арочному окну и посмотрел вниз. Перед окном лежал двор караван-сарая, в котором тесно стояли лошади и верблюды, а за каменным забором — базарная площадь. Пока что там было тихо: люди толпились у лавок, стояли в стороне группами. Но как обманчив бывает внешний покой. "Стоит сейчас появиться Сияхпушу, — подумал Студитский, — и вся эта мирная базарная толпа придет в движение и даже может совершить нападение на погреба и склады". Капитан увидел в окно, как вместе с Тыкмой вошли во двор Баба-хан, Махтумкули и несколько джигитов. Все были возбуждены и торопились сюда, к Студитскому. Капитан отворил им дверь и сразу спросил:
— Ну, что будем делать? Сможем удвоить или даже утроить охрану?
— Доктор, послушай, что скажу, — отозвался Бабахан. — Если прибавим охрану, Каджар тоже прибавит. Ночью может произойти большая драка. Конечно, текинцы побьют людей Каджара, но русским купцам тоже плохо придется. Да и товары убережешь ли!
— Говори, Бабахан, в чем видишь спасение. Резню, безусловно, надо предотвратить. Всякая драка так или иначе играет на руку нашим врагам. Главное для них — сорвать русскую торговлю. Для нас главное — не дать приказчикам удариться в панику, иначе все пойдет насмарку.
— Доктор, — сказал Бабахан, — я думаю, самое лучшее, если мы все купеческие товары перевезем в мою крепость, Каушут-хан-Кала. Там много сараев и погребов, все товары поместятся. Когда перевезем товары и русские будут в безопасности, дадим по шее Каджару.
— Ко мне тоже можно, — обиделся Махтумкули. — Разве у меня мало места?
— Хай, Махтумкули, разве я говорю, что у тебя мало места? — отозвался Бабахан. — Дело не в этом. Дело в том, что твой Векиль-Базар очень далеко. Моя крепость рядом. Скажем всем, чтобы ехали на базар в каушутовскую крепость.
— Пожалуй, это самое лучшее, что можно придумать в нынешней обстановке, — согласился капитан. — Давайте, поднимайте джигитов, пусть помогут Северьяну вьючить верблюдов.
Проводив ханов, Студитский стал думать о непоправимой ошибке, допущенной Коншиным. "Действительно, покупная способность в Мерве слаба, а товары дорогие. Но и московский купец прав: не везти же ему самый дешевый товар за тридевять земель! Дорога дороже обойдется, чем выручка от проданного товара. Беден народ Мерва, беден. Четыре хана и сотня баев держат у себя весь капитал оазиса. Все деньги — и мелкие, и крупные — у них. Медные и золотые. Лежат без движения, в оборот не идут. Да и как им быть в обороте, если никаких дел больше нет и некому да и не за что платить деньги. Эх, поскорее бы сюда железную дорогу! Начнем строить, привлечем к труду дехкан, пустим в оборот миллионы рублей — пойдет и торговля! — И опять забеспокоился Студитский: — Но как же быть с товарами Коншина? Ну, перевезем их в крепость, а дальше что? Так и будут лежать отрезы сукна да бархата в погребах? Может, ханы раскошелятся? Опять же рискованно; вынудишь их скупить товары — вовсе обидятся, и знакомство расстроится".
После обеда верблюдов нагрузили вьюками, вывели со двора. Джигиты оцепили караван, и двинулся он к крепости Каушутхан-Кала. И вновь горожане, преданные Каджару, вышли из домов, полезли на стены и подняли крики. Но это были восторженные крики! Каджар праздновал победу. На площади появились музыканты, и заиграли на весь Мерв их огромные кожаные трубы.
Студитский со своими союзниками ехал впереди каравана и не скрывал улыбки. Махтумкули поглядывал на него и никак не мог понять, чему радуется доктор.
— Господин капитан, — спросил он, — Каджар прогнал русских из города, поэтому радуется. А вы чему радуетесь, нам непонятно?
— Я радуюсь тому, что Каджар потерял текинцев, — сказал капитан. — Раньше он опирался на ваших джигитов, на ваш хлеб, на ваш скот. Теперь у него нет этой опоры.
— Доктор, вы ясновидец, — польстил ему Махтумкули. — Оказывается, Каджар празднует поражение, а не победу!
— Надо полагать, что это так, — подтвердил капитан. — Но и мы пока терпим неудачи. Впрочем, выход есть, но необходимо полное согласие.
Огромная текинская крепость, построенная двадцать лет назад Каушутом, была основательно запущена. На огромной ее территории разгуливал ветер, передвигая с места на место островки песка. Всюду росла колючка и паслись верблюды. Лишь у главных ворот, под высокой глинобитной стеной, стояли кибитки. Здесь жил сын Каушута, Бабахан, и его многочисленный род.
Погонщики завели караван в крепость и начали развьючивать верблюдов. Бабахан пригласил всех к себе в огромную белую кибитку и приказал слугам, чтобы подали обед.
Как только расстелили дастархан и подали шурпу в двух огромных медных чашах, Студитский спросил:
— Северьян, неужели купец Коншин велел тебе торговать без всяких скидок? Не бывает такого у вас.
— О чем речь? — удивился Северьян. — Уже на третий день торговли я сбавил цены до последнего! По таким низким ценам сукно да бархат даже в Нижнем Новгороде не продавали. Вот он, тариф на товары, полюбуйтесь! Лично пером Коншина подписан. — Северьян торопливо достал из сумки бумагу, но Студитский отвел его руку.
— Но по самым низким ценам все же идет твой товар?
— Идет с горем пополам. Чтобы весь его распродать, надо год, а может, и больше здесь прожить. А ведь торгашей и охрану за деньги кормить приходится. Сожрем всю прибыль, и сказочное наше путешествие на этом закончится…
Среди приказчиков купца постоянно находился Комек-бай. Он ездил в Асхабад с джигитами Бабахана, бывал у Рерберга и в Мерв сопровождал Северьяна, присматриваясь к его товарам. На базаре он не отходил от него и сейчас сидел рядом. Студитский давно приметил его. Когда ехали сюда, в крепость, капитан расспросил, чем торгует Комек и как смотрит на торговлю русских купцов. Комек пояснил: товары русские плохо берут не только потому, что они дорогие, но и брать их боятся из рук гяуров — слишком запуганы люди аллахом. Вот если бы у русских были приказчиками туркмены, тогда бы дело пошло. Студитский сказал баю: а почему бы не взяться ему да и не помочь русским? Тот подумал и ответил: дело долгое, и барыша может и не быть. Сейчас капитан, разговаривая с Северьяном, вспомнил Комека и предложил:
— А если, Северьян, сдашь ты свои товары Комеку? Оставь, а сам поезжай в Москву. Скажешь своему хозяину: отдал, мол. весь товар надежному человеку в Мерве. Он будет торговать, а деньги пересылать Коншину через русский банк в Асхабаде.
— Господи боже мой, — перекрестился Северьян. — Да ведь это все равно что смертный приговор себе подписать. Да вы думаете, оставит в живых меня Коншин за такое самоуправство? Нет, нет, не соглашусь ни за что! Разве могу я довериться чужому человеку? Был бы Мерв нашим — куда ни шло, а то ведь и Мерв нам не принадлежит.
— Да, брат, слабоват ты, — пожалел Студитский.
Северьян заерзал на кошме, жарко стало. Капитан не спускал с него глаз и смотрел с прищуром. Взгляд его был строг и презрителен. Бабахан, Махтумкули, Тыкма, приказчики и русские прапорщики Соколов и Алиханов с интересом следили за разговором доктора и Северьяна. Комек-бай смотрел в собственные колени, вероятно, испытывал стыд, что Северьян не доверяет ему.
— Мил человек! — плаксиво воскликнул Северьян, глядя на Студитского. — Ну посуди здраво. Ну, скажем, возьму я на себя весь грех, доверю товары Комеку. И он их примет. А тут — война. Объявляет, значит, государь Мерву войну и идет с пушками. Может такое быть? Может. Чего за примером ходить, когда до сих пор в Закаспии Скобелевым пахнет!
— Дурья башка! — пристыдил приказчика Студитский. — Именно это твое доверие и не допустит войны. Трус ты, Северьян. За свою шкуру дрожишь!
— Ох как ловко, ох как! — закачал головой приказчик. — Я дрожу, а вы не дрожите. Встаньте на мое место, а я посмотрю — будете дрожать или нет!
— Ладно, Северьян, — сказал капитан решительно. — Мне-то ты можешь доверить товар Коншина? Я — русский, офицер Закаспийского штаба и посланник Обручева. Доверишь мне?
— Подумать надо, — попятился вновь Северьян. — Время, брат, такое, только думай да оглядывайся. А вдруг и тебя, скажем, достанет пуля. Вон плечо-то и сейчас еще побаливает от пули.
— Убьют меня, останется контракт между нами. Заключим с тобой деловую бумагу. В свидетели призовем твоих же приказчиков, прапорщиков и обоих ханов. Ну, так как, Северьян? Смотри, оскорблюсь, если и мне не доверишь!
— Быть по-вашему, доктор! — махнул рукой Северьян. — Давай начнем писать бумагу. Сдам товары, а сам отправлюсь в Москву. Черта мне, что ли, здесь высиживать?
— Ладно, Северьян, считай, что договорились, — сказал Студитский и посмотрел на бая и ханов. — Ну что ж, уважаемые, теперь все зависит от вас. Комек-бай, возьмешь у меня товар в кредит? Будешь выплачивать деньги по мере продажи. Продашь по высокой цене — десять процентов от выручки твои, по самой низкой — три процента.