В глазах Комека зажглось любопытство. Он посмотрел на Студитского, затем на Северьяна и в знак согласия подал руку.
Капитан Студитский вернулся в Асхабад на рождество. В столице Закаспия звенели русские гармоники. В только что выстроенной гостинице "Гранд-отель", под Горкой, играл офицерский оркестр и кружились пары. Шумно было в кабаках на Русском базаре. Веселились купцы, приказчики, солдаты и обыватели, которые уже заселили всю западную часть города.
Капитан въехал в город с восточной стороны с большим туркменским отрядом. В первом ряду, рядом со Студитским, сидели на конях Махтумкули, Бабахан, Омар и другие знатные люди Мерва.
Их ожидали со вчерашнего дня: капитан из Теджена телеграфировал полковнику Аминову о депутации Мерва. Начальник штаба к десяти утра построил на Скобелевской площади войска гарнизона для встречи почетных гостей. Вчера же он сообщил о столь знаменательном событии в Тифлис Рербергу, который, по вызову кавказского командующего, находился там. Ночью был получен ответ: "Мервцев встретить со всеми почестями, дать отдохнуть и везти в Петербург для представления государю".
Мервский отряд проехал мимо асхабадского аула и строящегося городского сада, свернул на Офицерскую улицу и выехал на площадь, к войскам. Заиграл оркестр. Аминов с адъютантом подъехали к депутации. Студитский доложил о приезде гостей. Полковник спрыгнул с седла и бросил поводья адъютанту. Спешились ханы и джигиты.
— Ну, здравствуйте, — сказал Аминов, обнимая Махтумкули и остальных.
Тотчас офицер, командующий парадом, провозгласил:
— Дружественному Мерву ура!
— Ура! Ура! Ура! — троекратно разнеслось по площади.
— Как доехали? Все ли благополучно? — справился Аминов и, видя, как стеснены гости, не стал ждать ответа. — Прошу, господа, на коней. Совершим круг почета и отправимся в гарнизонный городок.
Под звуки оркестра туркменские всадники и кавалерийская сотня совместно совершили круг по площади и отправились на военный двор по Офицерской улице. Джигитам была отдана целая казарма. Ханов поместили в бараке, выделив для каждого отдельную комнату.
— Ну что ж, капитан, — сказал Аминов, — поздравляю с успехом. Вы один сделали то, что не сделала бы целая дивизия. Главное, обошлось без ссор и обид, не говорю уже о кровопролитии.
— Ну что вы, полковник, — устало улыбнулся капитан. — Были и ссоры, и стычки, но небольших масштабов. Не все ханы Мерва пока на нашей стороне. Некоторые занимают нейтральную позицию, а Каджар служит англичанам. Я сообщал вам: полковник Стюарт до сих пор в Мерве и мутит сознание горожан.
— Да, я знаю. Был у нас здесь секретарь тегеранского посольства, но мы быстро его выпроводили. Спрашивал о потерянных кроки. Они у Лессара. Наш мешхедский агент передал их инженеру. Недавно я ознакомился с кроки. Думаю, они могут пригодиться, хотя Лессар уверяет, что корреспондент "Дейли ньюс" весьма неточно произвел съемку местности по Мургабу.
— Лессар здесь? — спросил Студитский.
— Здесь. Велено его и вас снарядить к Обручеву. Повезете ханов и заодно передадите кроки начальнику Главного штаба.
— Полковник, я буду вам от души благодарен, если дадите мне возможность побывать на родине, — легко вздохнул Студитский. — Я так устал на чужбине. Ни писем, ни телеграмм.
— Позвольте, капитан, письма есть…
Студитский, не задерживаясь, заспешил в штаб и там у адъютанта взял письма. Он направился в офицерский дом, где занимал две комнаты, обставленные казенной мебелью. Войдя, обратил внимание на свежесть и запах русского веника: вероятно, перед его приездом солдаты сделали здесь уборку. Капитан снял сюртук, фуражку, расстегнул воротник и сел за стол. Прочитал отцовское письмо. Отец сообщал, что получил его письмо из Мерва, гордится смелостью сына и беспокоится, не случилось бы несчастья. Опять жаловался на ревматизм и строго требовал: "Надо надеяться, дорогой Лева, что это твое последнее путешествие в мусульманские страны? Должен же ты иметь сыновнюю совесть! Мать схоронили без тебя, сестру выдали замуж без твоего участия. Неужто ты не понимаешь, что и я не вечен? Год, два, да и за мной придет костлявая с косой. Умру — и меня не похоронишь…"
Письмо было грустным, но оно не испортило хорошего настроения капитана. Отложив отцовское письмо в сторону, Студитский взялся за другой конверт и с недоумением подумал: "У меня нет знакомых в Оренбурге!" Вскрыв конверт, развернув несколько листков и прочитав первые строки, удивился. Письмо от графини Милютиной.
Как далеко он был мыслями от нее в эту минуту! Из какой глубины поднялись вдруг разбуженные чувства уважения к ней! Сознание еще не могло ни усвоить, ни рассудить, отчего она в Оренбурге, как оказалась там, а чувства уже горячо разлились по сердцу.
"Лев Борисыч, здравствуйте!
Это уже третье мое послание к вам, но от вас — ни слова. В прошлом месяце я получила весточку от Надежды Сергеевны, из Кизыл-Арвата, она сообщила, что вы в Мерве. Я решила, что оттуда переправлять почту нет никакой возможности, и поэтому прощаю вам ваше молчание.
Вы, конечно, удивлены — почему пишу из Оренбурга?
Я приехала в Оренбург, потому что в этом мрачном городе умерла моя сестра Леля. Умерла во время родов. Вчера мы положили ее в цинковый гроб и, наверное, завтра отправимся в Москву, в Новодевичий монастырь, где похоронены моя бабушка и оба брата отца… Тоскливо мне, что и говорить. Хочется жить по-иному, но, увы, не получается. Столько всяких перемен в последнее время, но звезда моего счастья вряд ли уже взойдет на небосклоне. Я писала вам во втором письме, что вышла замуж за Сергея Владимировича. Разумеется, Серж счастлив, но я, как вы догадываетесь, лишилась всего… Живем с мужем в Чернигове. Глушь неимоверная. Лето провели в Симеизе, в нашем родовом поместье. Море, солнце, горы — на что они мне?! Сначала я думала: ну вот, наконец-то обрела покой. Поехала в Никитский ботанический сад к Базарову, попросила, чтобы выслал вам в Закаспий саженцев. К чести его, он это сделал… С месяц суетилась в Ялте, добивалась учреждения курсов сестер милосердия, но ничего не добилась. Пробовала у себя создать свой домашний театр, но тоже безуспешно. И я поняла, что начинаю тлеть или догорать — как угодно. Теперь уже нет в милютинском доме того, что когда-то привлекало в нем. Я думаю, дело тут не только во мне. Может быть, даже не во мне, а в закатившейся славе отца. Он — из тех, которые с пылким жаром берутся за все, но ничего не доводят до конца.
Я не знаю, знакомы ли вы с нашим домом хорошо? Кажется, я рассказывала об отцовских братьях. Они оба были передовыми людьми своего времени. Один — известный экономист, публицист и даже социалист — дружил с петрашевцами. Другой — либерал и славянофил, служил в комиссии по выработке крестьянской реформы. Оба ратовали за полное раскрепощение крестьян… Но оба они как-то бесследно ушли, не сделав до конца начатое. Кто-то им помешал, кто-то подорвал в них веру и силы. То же самое и с отцом. Автор целого ряда военных реформ, превративших дряхлое воинство России в современную русскую армию! Его усилиями реакционная газетка "Русский инвалид" была превращена в газету политическую, либерального направления! Сколько статей было опубликовано в ней о крестьянах и земельных вопросах! Казалось, незабвенной славой покрыто имя Милютина, но видели бы его вы сегодня! Теперь он воюет с каждой статейкой, которые беспрестанно публикуются во всех московских и петербургских газетах и клеймят его за прошлые либеральные порядки… Простите меня, Лев Борисыч, кажется, я увлеклась политикой. Но что поделаешь! Живя в обстановке, где день и ночь произносятся затасканные фразы о демократии и либерализме, поневоле поддаешься искушению говорить так же звонко и глупо… Пустота, надломленность — эти качества переливаются по нашим сосудам из поколения В поколение. Чего же спрашивать с меня, со слабой женщины с расшалившимися нервами и неимоверной тягой к дворянскому уюту… Простите, но вы во сто крат сильнее всех нас, вместе взятых. Я не провидица и не гадалка, но могу предсказать — будущее за такими, как вы…
Р. S.! Забыла сказать о главном, ради чего, собственно, и пишу. Записку вашу о необходимости укомплектования медицинских учреждений Закаспия я давно передала в военно-медицинский отдел министерства. Немедленно напомните о себе.
Пишите, не ленитесь…"
Вскоре мервцы отправились в Петербург. Сопровождали их Студитский, Лессар и два отделения казаков с хорунжим. На трех арбах, запряженных верблюдами, везли подарки царю: несколько текинских ковров, золотые и серебряные поделки.
Утром выехали, вечером прибыли в Геок-Тепе. С нескрываемым любопытством и жалостью смотрел Махтумкули на заброшенные стены текинской крепости. Ров зарос дикими травами, по стене около того места, где зияла брешь, бегали белые козлята. Картина запустения никак не вязалась с видением прошлого, когда здесь, во дворе крепости, держались до последнего десятки тысяч людей, не желая сдаться царскому генералу. Махтумкули пожелал заглянуть внутрь крепости. Омар угрюмо проговорил:
— Стоит ли любоваться своим поражением? При виде этих развалин у меня сжимается сердце.
— Не было бы поражения, не было бы и нашей победы, которую мы теперь одержали, — отозвался хан. — При виде этих стен я испытываю сожаление, что мы не смогли в ту пору разобраться, кто — друг, кто — враг. Будь мы мудрее и дальновиднее, не дали бы пролиться безвинной крови.
— Рано празднуете победу, хан. Не забудьте, что здесь хозяйничает Тыкма. Вон, посмотрите на всадников. Это, наверное, он выехал встретить нас.
— А вот и Тыкма! — воскликнул Студитский.
— Чтоб он лопнул, проклятый! — проворчал ишан. — Где бы мы ни появились, он всегда у нас стоит на дороге.
— Да, это так, — согласился Махтумкули. — Пуля, которая попала в вас, доктор, предназначалась ему.
— Но-но, друзья, вы слишком жестоки к своему соотечественнику, — пожурил капитан, — Тыкма встречает вас как дорогих гостей.