— Именно как гостей, но не как хозяев, — еще больше разозлился ишан. — А кто ему разрешил занять землю Ахала?
Тыкма, как только отряд Студитского приблизился, слез с лошади, бросил поводья слуге и пошел навстречу. Он обнял всех поочередно; ханы не выказали своего недружелюбия к нему. Принимая поздравления, похохатывали деланно, вымученно улыбались. Тыкма гостеприимно пригласил гостей в свою крепостцу. Во время осады Денгли-Тепе ее называли Ольгинской. Отсюда вели наблюдения за крепостью разведчики и доносили о текинцах Скобелеву. Теперь эта крепостца называлась Тыкма-Кала. В ней он жил, сюда свозил подати от населения. Мешки с зерном и джугарой и сейчас лежали под навесом: недавно Тыкма закончил сбор осенних податей.
О приезде ханов Мерва. направляющихся в Петербург, Тыкме сообщил телеграммой майор Сполатбог. Тыкма хорошо приготовился к встрече. В просторной комнате расстелил дастархан, велел приготовить кябаб и плов. К приезду все было готово. И едва гости успели помыть руки, как он пригласил их к дастархану.
— Дорогой сердар, — первым заговорил ишан, — справляются твои люди на земле Махтумкули? Земля покойного Нурберды очень обширна!
— Справляемся, — коротко отозвался Тыкма. — Воды хватает, кяриз течет хорошо.
— Сердар, неужели не мучает вас совесть, когда берете воду из моего кяриза? — не сдержался Махтумкули.
— Хан, вы бросили его и сбежали, — строго отозвался Тыкма.
— Мы бросили, а вы воспользовались и подобрали! — начал горячиться Махтумкули.
— Чтобы ваша земля не засохла совсем, Скобелев отдал ее мне, — с достоинством сказал Тыкма.
— Скобелев отправился на тот свет, а вы ходите по этому свету и пользуетесь чужим богатством! — ядовито произнес ишан.
Студитский, следивший за нелицеприятной беседой, одернул текинцев:
— Друзья, вопрос землепользования здесь не решишь. Ясно, что потребуется вмешательство властей. Прошу без дела не гневить друг друга.
Лессар тоже вмешался в разговор:
— Конечно, капитан, вы правы. Без начальника области не обойтись. Но мне хотелось бы услышать, почему Махтумкули так настаивает на покинутых землях? Аминов пообещал ему весь Атек: разве там земля менее плодородна?
— Здесь, вероятно, дело в престиже, — заметил Студитский. — Тыкма хозяин, Махтумкули пока — гость.
— Доктор, вы не знаете, сколько денег мой отец потратил, чтобы очистить кяриз! Тыкма знает. Этот кяриз был завален камнями. Мы его очистили, и теперь он принадлежит нам, — сказал с обидой хан.
— Чистили его батраки и пленные солдаты, — уточнил Тыкма. — Ни твой отец, ни ты не заплатили им ни одного тилля. Зачем говоришь неправду?
— Я говорю истину, доктор, не слушайте его. За всю жизнь он не сказал ни одного слова, которому можно поверить.
— Махтумкули, но если судить здраво, то в Ахале могут уместиться и твои люди, и люди Тыкмы, — сказал Лессар.
— Если Тыкма останется здесь, он мне будет платить за каждую каплю кяризной воды! — строго выговорил Махтумкули.
— Хай, молодец, — сказал ишан. — Будь твердым как кремень. В конце концов, ты имеешь право на Ахал.
— Эта земля принадлежит царю, — спокойно заявил Тыкма. — Царь ее взял, царь руками Скобелева отдал ее мне. Если будете лезть сюда, я напишу самому царю.
— Мы тоже едем к царю и скажем, кто ты такой! — пригрозил Махтумкули. — Ты — простолюдин, ты не хан, не бай, ты подпасок у своего отца — чабана.
— Друзья, ну зачем же так? — одернул их Студитский. — Я вам обещаю, никто не будет обижен! Вы совсем не похожи на взрослых людей!
— Да, конечно, — с иронией сказал Лессар. — Они не будут обижены. Обижен будет народ. Ханы помирятся, а народу платить подати. До крестьянских ли коммун?
— Ладно, Петр Михалыч, вы тоже спешите наперед батьки в пекло. Дайте сначала людям устроиться, потом будем говорить о реформах. Я не меньше вашего заинтересован в земельных вопросах.
Вспыхнувшую ссору кое-как погасили. Текинцы обменялись рукопожатием, однако Махтумкули и ишан не захотели ночевать у Тыкмы. Пришлось отправиться в путь. Тыкма не стал уговаривать их. На прощание сказал:
— Ничего, отдохнете в Петербурге…
Мартовским утром вышли они из вагона. Над Петербургом полз сырой туман, ощупывая крыши домов, стоявших напротив вокзала. Привокзальная площадь сплошь была заставлена каретами. Тарахтели колеса, фыркали лошади, позванивала конка. Туман скрывал все великолепие северной столицы: не видно ни Исаакия, ни Адмиралтейства.
Выходя с перрона на площадь, Студитский подумал: "Теснее стал Петербург и мрачнее". И сразу вспомнил светлый день детства, когда отец привез его из Вышнего Волочка в гимназию. Тогда, подъезжая к городу, маленький Лева, прилипнув к вагонному окну, смотрел на сияющий вдали шпиль Адмиралтейства, и дух у него захватывало от сказочной красоты… Он вспомнил детство, и колесо времени в памяти капитана завертелось вспять… Деревянный дом в Вышнем Волочке, снежная горка, лед на пруду, сени с огромной кадушкой и пряный запах грибов, письменный стол отца и микроскоп. На стене портрет Пирогова. И сипловатый, довольный голос отца: "И повидали же мы страхов с Николай Иванычем! И в Севастополе, и в Болгарии. Столько братьев-славян вырвали из костлявых рук смерти! Но и трупов замерзших распилили черт знает сколько, прежде чем научились лечить, а не отрезать руки да ноги…" Смелые, порой циничные речи отца, сельского фельдшера, пугали Левушку. И все же они, эти страшные рассказы о войне и страданиях людей, да еще микроскоп, в который смотрел Лева часами, пробудили в мальчике любовь к медицине… Сейчас все вдруг вспомнилось. Выйдя на площадь, Студитский остановился, подождал, пока подойдут Лессар и ханы с казаками, сказал с сожалением:
— Тесновато в каменном городе, не правда ли? В Туркмении — пошире. Куда ни посмотри — нет конца и края.
Махтумкули растерянно улыбнулся. Чувствовал он себя подавленно. Давила на него тяжесть каменных громад. Покачав головой, выговорил удрученно:
— Здесь камней больше, чем во всем Копетдаге. Откуда взяли столько? Неужели с гор привезли?
Студитский улыбнулся. Лессар откровенно рассмеялся и озорно взглянул на Бабахана и Омара.
— А как вам, Петербург понравился?
— Холодно, господин инженер. В Туркмении всегда солнце, а здесь только холод, — отозвался ишан.
Студитский оглядел площадь и множество экипажей у обочины, заметил военных.
— Кажется, нас встречают. К нам идут…
— Простите, вы из Закаспия? — спросил, подойдя, майор.
— Да, оттуда, — отвечал Студитский. — С депутацией ханов Мерва.
— Очень приятно! — обрадовался майор. — А то я выхожу к третьему поезду, и все безрезультатно. Прошу, господа.
В сторонке, на обочине площади стояли три крытые кареты военного ведомства.
Казаки, сопровождающие депутацию Студитского, взвалили на плечи тюки с подарками. Солдаты, приехавшие с майором, взяли чемоданы, все разместили в багажники.
— В "Знаменскую", — сказал кучерам майор.
Гости сели в кареты, и они покатили по мостовой.
В гостинице им были отведены лучшие одиночные номера и приставлены денщики. Весь день приезжие устраивались и отдыхали после длительного пути. Наутро вновь пожаловал тот же майор и пригласил всех в Главный штаб. Снова сели в те же кареты и спустя десять минут вошли в просторный вестибюль, затем в кабинет начальника Главного штаба.
Обручев ожидал их.
— Прошу, господа, заходите смелее, — сказал он, встречая депутацию у двери.
Он был в мундире, при всех регалиях. Руки держал за спиной, казался широким и головастым. В какой уж раз Студитский видел его так близко и всегда думал: "Не голова, а котел, сколько в ней ума!" Капитан много раз задумывался над парадоксальной карьерой Обручева и восхищался ею: "Сначала кадетский корпус и Академия Генштаба, а затем… друг Герцена и Огарева. И вновь — военный штаб. Начальник военно-ученого комитета, теперь начальник Главного штаба". От Обручева веяло спокойствием и уверенностью. "Государь прогнал Милютина, Абазу и Лорис-Меликова, но главный реформатор полон сил и уверенности в себе!" — подумал Студитский, чувствуя крепкое рукопожатие генерала.
— Ваше превосходительство, смею доложить, что задание ваше выполняется успешно! — сказал с волнением капитан.
— Вот именно, выполняется, — согласился Обручев. — Медленно, но уверенно. Я очень рад вам, капитан, и нашим гостям. Прошу садиться.
Обручев поочередно за руку поздоровался со всеми, у каждого спросил, как его имя и кто он. Затем усадил всех в кресла.
— Сколько вам лет, Махтумкули? — спросил по-турецки.
Махтумкули живо сверкнул глазами и улыбнулся:
— Двадцать есть.
— Не много, хан. Вся жизнь у вас впереди. Будете служить России или только поглядеть на нее приехали?
— Буду, господин генерал, — сердечно отозвался Махтумкули.
— А вы, Бабахан? Нравится вам Петербург?
— Да, господин генерал. Мой отец, Каушут, хотел дружить с русскими, но рано умер.
— Сожалею, хан, и надеюсь, что вы продолжите стремления своего отца.
— Да, господин генерал. Мы постараемся, чтобы люди Мерва присягнули на верность России.
— Спасибо, хан. А что скажете вы, Омар? Если не ошибаюсь, на вас более чем на кого-либо жаловался Скобелев. Слишком храбро вы защищали свою крепость.
— Господин генерал, так же храбро и преданно я готов служить России.
— Ну что ж, господа, я вполне удовлетворен вашими ответами, — сказал Обручев и остановил взгляд на Лессаре. — Хотел бы я, господин инженер, ознакомиться с кроки англичанина.
— Пожалуйста, ваше превосходительство, — Лессар достал из полевой сумки карту и подал ее.
— Великолепная работа, — усмехнулся Обручев, разглядывая карту.
— Господин генерал, масса неточностей, — возразил Лессар. — Кроки сделаны с целью постройки железной дороги от Мерва до Герата, но они грешат ученичеством!
— Но ведь кроки делались ради железной дороги? — уточнил Обручев.
— Да, разумеется.