— Может быть, — засмеявшись, согласился Шаховской…
Спустя полчаса они вышли из кареты, ступили в мрачный подъезд и поднялись на второй этаж. Шаховской потянул за шнурок, остановившись у обитой кожей двери. Внутри зазвенел колокольчик, и вскоре дверь отворилась.
— Я с гостем, — сказал Шаховской и крикнул в глубину коридора: — Елизавета Дмитриевна, у нас доктор Студитский.
— Боже, как это мило с вашей стороны, Лев Борисыч! — услышал капитан голос княгини и увидел ее в светлом дверном проеме боковой комнаты.
Подойдя, она подала капитану руку для поцелуя и помогла снять сюртук. Он вошел в гостиную комнату — довольно просторную, с двумя окнами, диваном, круглым столом и креслами. Стол был накрыт по-праздничному. Хозяйка дома, бабушка Гершельман, и черноглазая девочка лет восьми-девяти встречали гостей у дивана.
— Лев Борисыч, помните это милое создание? — спросила княгиня.
— Неужели та самая девчушка?! — удивился и обрадовался он. — Таня, кажется?
— Татьяна Текинская, — шутливо сказал Шаховской.
Девочка смущенно подала капитану руку. Он спросил, помнит ли она его. Таня кивнула. Графиня сообщила, что Танечка уже хорошо говорит по-русски и по-французски.
— А по-туркменски? — спросил Студитский. — Ты можешь говорить по-туркменски? Давай поговорим с тобой.
— Я уже забыла, — призналась девочка.
— Жаль, жаль, — сказал капитан. — Туркменский тебе надо знать. Когда-нибудь ты почувствуешь в нем необходимость.
— Не преувеличивайте, капитан, — возразил Шаховской. — Танечка станет высокообразованной дамой. С туркменами ей жить не придется. Она будет учительницей или врачом.
— Жаль, Сергей Владимирович, — повторил капитан и пояснил: — Я помню тот день, когда многие наши офицеры взяли на воспитание туркменских сирот. Я часто думаю, что после того как туркменские ребятишки получат образование, то непременно вновь вернутся в Закаспий и станут первыми просветителями своего народа.
— Боже, Лев Борисыч! — воскликнула княгиня. — Я совершенно с вами согласна. Наверное, так и будет. Сыновей Оразмамеда и Тыкмы-сердара в кадетском корпусе обучают турецкому языку, я это точно знаю. Но, капитан, Танечка же — нежное существо. Неужели ей придется жить в феодальной Туркмении?
Студитский усмехнулся, пожал плечами.
— Но почему же — нет? Мы откроем русско-туркменские школы, и в них потребуется много учителей. В них и сейчас уже есть необходимость. Первое, чем я займусь по возвращении в Закаспий, — образую первую такую школу и приглашу в нее учителями бакинских татар.
— Браво, капитан, но — ближе к столу! — воскликнул Шаховской. — Лиза, Таня, Варвара Николаевна, что же вы все забыли об угощении?
Через минуту все были за столом. Выпили за встречу шампанского, и беседа продолжалась. Заговорили о Скобелеве, о его загадочной смерти. Княгиня, видя, что ее Серж рассказывает об этом в общих чертах, тотчас возразила:
— Серж, но это же светские досужие сплетни! Все — гораздо сложнее. Жизнь Скобелева — это пример непомерного честолюбия. Вы думаете, нужна была ему эта крепость, Геок-Тепе? Крепость ему была нужна как очередная ступень к громкой славе и высшей должности. Если бы не смерть государя, он бы с успехом осуществил свои честолюбивые замыслы. Михаил Дмитрич метил в заместители к моему отцу, и он был у цели. Но ушел в отставку военный министр Милютин, и вместе с ним был отдален от дворца Скобелев. Вместо Зимнего — Могилев и какой-то армейский корпус. Представляете, каково было настроение у "белого генерала"! Тут, разумеется, и недовольство вслух, и тайные заговоры — все уместно…
— Но все говорят о каких-то его речах в защиту славян? — сказал Студитский.
— Это прямое следствие его недовольства, — подсказал Шаховской.
— Серж прав, — согласилась княгиня. — Нынешний государь, едва принял престол, сразу полез в объятия к своей немецкой, гессенской родне. Вновь пошли толки о Священном союзе. И это после того, как Россия освободила славян от турецкого ига! Скобелев решил защитить славян от немецкого кайзера. В ресторане Бореля он закатил такую речь, что против него поднялась вся пресса Бисмарка. Разумеется, за немцев заступился наш новый государь. Скобелев едет в Париж, встречается с черногорскими студентами и там у них произносит речь в защиту славян и опять нападает на немцев. В конце концов, государь отозвал его из Парижа. По пути Скобелев остановился в Москве, в гостинице и там скончался во время попойки, в компании развратных женщин.
— Ну, что ты хочешь, Лизонька, — заметил князь. — Скобелев никогда не отличался высокой нравственностью.
— Я думаю, смерть "белого генерала" была все-таки насильственной, — продолжала княгиня. — И замешан тут конечно же сам государь.
— Лиза, не надо так категорично, — попросил Шаховской. — Милютины и без того в немилости, но если дойдет до государя…
— Бедный Серж, — засмеялась княгиня, — Как же ты боишься за меня. Ценю твою любовь, милый… А как у вас дела с вашей запиской? — тотчас спросила она у Студитского.
Капитан усмехнулся, заговорил без особой охоты:
— Знаете, Елизавета Дмитриевна, я оказался таким профаном в организации медицинского дела… Я представлял так. В моем ведении тридцать два населенных пункта. Назначу в каждый аул одного врача или фельдшера, двух-трех сестер милосердия, провизора… Создам таким образом свою медицинскую дружину. Буду время от времени навещать аулы, помогать медикам и их собирать у себя в Асхабаде. Казалось бы, желания мои не столь уж шикарны. И вот вчера, после заседания у Обручева, захожу в военно-медицинский отдел, напоминаю о своей записке…
— Вы у Вильде были? — спросила, перебив его, княгиня.
— Да, конечно. Лысый, в пенсне, полковник.
— Ну и что же, Лев Борисыч? Продолжайте, я слушаю.
— Полковник положил передо мной папку, отыскал штатное расписание управления Закаспийской области и велел ознакомиться. Оказалось, по штату значится лишь заведующий медицинской частью, врач и фельдшер. Захлопнул этот Вильде папку и говорит: "Что же вы, голубчик, уже два года область существует, а таких прописных истин не знаете?" Я ему заявляю: "Но как же, мол, так — в Закаспии более четырехсот тысяч населения, а если присоединится и Мерв, то население удвоится". А он мне: "Да пусть хоть утроится! Для вашего населения существует земская медицина! Пусть аксакалы в селах за свой счет нанимают фельдшеров!" — "Но это пока невозможно, — отвечаю я ему. — В аулах знахари и табибы вполне устраивают баев и ханов. Вы же знаете, говорю, Кораном запрещено, чтобы христианин вмешивался в дела мусульманские". Полковник посоветовал мне заниматься лишь военной медициной: "Пусть, на здоровье, шаманят знахари: это не ваше дело".
— А если вам собрать знахарей и табибов, научить их современной методе оказания помощи? — предложил Шаховской.
— Серж, — недовольно заметила княгиня, — можно подумать, в Закаспии ты не был и не видел, как ревностно относятся эти табибы к своему врачеванию. Иное дело, если нам удастся из таких, как наша Танечка, и других туркменских ребятишек подготовить врачей и фельдшеров. Надо побольше направлять из Туркмении детей в пансионы и кадетские корпуса.
— Скоро сказка сказывается, — заметил князь.
— Да, к сожалению, это так, — согласилась княгиня. — Мы заговорили о будущем. А настоящее, Лев Борисыч, по-моему, в подвижничестве. Почему бы вам не обратиться за помощью в больницы и госпитали? Я думаю, найдутся медики, кому захочется поехать в Туркмению. Если вы создадите им хотя бы мало-мальски сносные условия, успех может быть обеспечен.
— Пожалуй, это самое разумное, — подумав, согласился Студитский.
Заговорили о нуждах туркмен. Вспомнили Оразмамеда и его убогую кибитку… Засиделись допоздна. В полночь Студитский откланялся. Князь усадил его в карету, проводил до гостиницы и, прощаясь, напомнил, чтобы капитан заходил, когда сочтет нужным, и непременно сообщил о дне своего отъезда…
Утром Студитский и Лессар сели в возок и отправились в Главный штаб. В пути инженер сообщил, что английский посол узнал о прибытии туркменских ханов в Петербург и уже проявляет нервозность. В Лондон послана секретная депеша, в Тегеран — тоже. Англичане собираются предпринять контрмеры. Генерал Обручев смотрит на их возню с усмешкой. Вероятнее всего, в штабе соберутся журналисты, и Обручев ознакомит их с английской картой.
— Значит, карта О’Донована бита? — заметил с усмешкой капитан.
— Вчера я еще не предполагал, что эта карта придется к месту, — сознался Лессар. — А сегодня с нее снимают копии. Может быть, даже опубликуют в газетах. Разумеется, с нужными примечаниями.
— Поздравляю вас, Петр Михалыч, с успехом, — пожал руку инженеру Студитский.
У Главного штаба Лессар слез с возка, отправился в канцелярию корпуса топографов. Капитан поехал в Николаевский госпиталь.
Лошадь бежала резво. Кучер, согнувшись на облучке, прикрыв воротником тулупа затылок, помахивал кнутом. Под полозьями скрипел снег. Студитский, закрывшись до подбородка медвежьей полостью, смотрел на утренний Петербург. На улицах было людно, но тихо. Выпавший, вероятно, последний снег скрадывал звуки и голоса. Капитан выехал на набережную и сразу подумал, сколько всякого у него связано с ней! И детство в военной гимназии, и юность — в Медико-хирургической академии. Жаром волнения обдало его, когда возок подкатил к госпиталю. Студитскому показалось, что никуда он и не уезжал из Петербурга. Прошлое настолько приблизилось и вошло в его сознание, что стерся промежуток в три года. Он очень легко представил, будто вчера был в госпитале и разговаривал с профессором Апухтиным по поводу отъезда в Туркмению.
Расплатившись с кучером, капитан вошел в вестибюль и еще раз с усмешкой отметил: "Да, все так, как и было!"
— Доброе утро, Егор, — сказал Студитский швейцару.
— Утро доброе, барин, — меланхолично отозвался тот, принимая шубу и шапку. — Давненько вас не видел. Вроде бы уезжали куда-то?