— Хан, а почему ты боишься родства с Назар-Мергеном? Почему ты думаешь, что он перетянет твоего сына на свою сторону. Может, наоборот?
— О чём говоришь, Тувак-ханым! Разве я не знаю своего сына? Он смел в своих поступках, но слишком горяч и легко поддаётся соблазнам. Якши-Мамед не успеет и оглянуться, как окажется в стане персов.
— Нет, по-моему, он не такой. Ты плохо его знаешь, хан.
— А тебе его откуда знать? — Кият привстал с ковра, с неприязнью взглянул на жену.
— Женщина о мужчине знает всегда больше, чем мужчина о мужчине, — спокойно, с некоторым вызовом, ответила она.
Кият поморщился, сузил глаза:
— Ханым, не надо злить меня… Я и без того сегодня злой…
— Ах, вот оно как! Вот какая твоя любовь ко мне! — Тувак передёрнула плечами и вышла из юрты.
— Ханым, вернись! — властно крикнул Кият. — Вернись… Поговорим спокойно…
Тувак возвратилась.
— Значит, ты считаешь, что я зря?..
— Да. Я считаю, что ты зря обижаешь старшего сына, — довольная своей победой, ответила Тувак.
— Что же прикажешь делать?
— Хан, — усмехнулась она, — даже волки — и те не только бьют своих детёнышей, но и учат хитрости и уму. Отгони от себя гордыню и поучи сына, как ему жить с её отцом и всеми его родственниками…
— Ты, как всегда, мудра, моя газель, — скупо улыбнулся Кият, а про себя подумал: «Плохо дело, если жена не велела». У него не было и тени сомнения в своей правоте. В мире, конечно, много хитрости, но не хитрость и козни движут мир. Есть в жизни закономерности, против которых бессильны любые измышления. Коснулись они и его. Дети Кията давно уже зажили самостоятельно и теперь, окрепнув, словно молодые львы, заявляют о себе. А участь Кията — участь старого льва, которому придётся вобрать затупившиеся когти, щёлкать стёртыми клыками и уйти в обитель чёрных теней. Не ему одному уготована такая участь. Были люди познатнее и посильнее его. Фетх-Али-шах — царь-царей и тот тихо и безропотно испустил дух на руках у любимой жены Таджи Доулат, а трон его захватил один из внуков, Мухаммед, сын недавно умершего Абасс-Мирзы. И разве не закономерно то, что молодой Мухаммед-шах заявил о себе на весь мир тем, что выколол глаза своему родному брату Хасану Али, домогавшемуся шахского престола. Затем он усмирил и других претендентов, обложив все провинции новыми налогами. И тогда вторгся в пределы Туркмении, на благодатные земли гоклен…
Кият не раз вспоминал об этом кровожадном «молодом льве». Русские не зря говорят: «Аппетит приходит во время еды». И сейчас, подумав о шахе, с неприязнью решил: «Мухаммед не упустит случая, обязательно заглянет к иомудам». Ему вдруг захотелось сесть в седло и немедленно отправиться в междуречье, посмотреть на свои войска. Там бы он распорядился… Он представил себя возле стоящего с опущенной головой Якши-Мамеда и едва не выругался вслух: «Шайтан, я тебе покажу гургенских красавиц!»
— Хан, — прервала его мысли Тувак, — люди говорят, эта молодка Хатиджа умеет читать и писать. Врут, наверное?
— Тьфу, проклятье её роду! — опять разъярился Кият. — Разве приличествует женщине читать? Шайтан сидит в её теле, шайтан движет её языком, руками и ногами. Тьфу!
Тувак принялась смеяться и злословить и, кажется, развеселила старого хана. Весь вечер он качал головой и злорадно посмеивался. А на другой день замкнулся в себе, сделался угрюмым и всё посматривал на север, откуда прибывали отары и каждую минуту могли появиться гонцы со страшной вестью: «Каджары напали на нас!».
Кият провёл в разъездах по Дардже и в ожидании новостей с Атрека ещё несколько дней. Гонцов не дождались. Прибыли нежданные гости. В пятницу, когда над Балханами высвечивали молнии и гремел гром, что бывало здесь редко даже весной, со стороны гор появился небольшой отряд всадников. Кият послал нукеров встретить неизвестных гостей, и вскоре к Ак-мечети подъехал на чёрном коне Алты-хан — предводитель одного из гокленских родов. Кият знал его и помнил как человека весёлого и задиристого. Но сейчас на лице Алты-хана лежал след чрезмерной усталости: глаза ввалились, щёки запали. И когда он улыбнулся, то улыбка его показалась Кияту болезненной и жёсткой. Да и слова приветствия и благополучия звучали фальшиво, ибо о каком благополучии могла быть речь, если каджары огню и мечу предали Кара-Кала!
— С помощью всевышнего мне удалось через Бен-дёсен вывести моих джигитов, — сказал Алты-хан, входя в кибитку и усаживаясь на ковёр. — Каджары по всему ущелью поставили заслоны, никак не прорваться. Теперь мы вышли, и крылья наши свободны. Около шестисот джигитов отправились на Атрек, а я повернул к тебе, Кият-ага. Знаю, без твоего повеления иомуды первыми не нападут.
Кият-хан спокойно, не шевельнув бровью, выслушал приезжего и, когда тот потянулся к чайнику и наполнил пиалу, сказал:
— Мир так устроен, Алты: если ты решил о себе сказать «Я хозяин», то должен быть сильнее своего соседа. А вы, гоклены, совсем забыли, что по соседству с вами ядовитый змеёныш — внук Фетх-Али-шаха. Наверно вы подумали — он не придёт к своим подданным?
Последними словами Кият напомнил гостю, что четыре года назад, когда каджары вторглись в гокленские земли, некоторые ханы в страхе за свою жизнь не оказали сопротивления и подписали фирман о подданстве. Затем, когда умерли Абоас-Мирза, возглавлявший поход на гоклен, и старый шах Фетх-Али, гоклены осмелели и стали выходить из повиновения. Ханы, подписавшие фирман, были отстранены: их место заняли другие. В числе последних был и Алты-хан. Сейчас, выслушав справедливый упрёк от патриарха иомудов, он сказал:
— Кият-ага, персидское подданство целиком на совести тех ханов, которых нет теперь в живых. А мы не клялись шаху и не хотим служить каджарам.
Кият негромко засмеялся:
— Служить не хотите, но и выстоять перед ними не можете.
— Да, это так, Кият-ага. Гоклены пока малосильны.
— А почему вы сразу не позвали на помощь? Вы вспомнили обо мне, когда вам стало больно от мечей и страшно от текущей крови!
— Мы хотим сами справиться со своей бедой, но зачем сейчас об этом говорить? — взмолился Алты-хан. — Кият-ага, скажи своим джигитам — и они разгромят войско Максютли. Потеряешь время — сам в беде окажешься. Максютли подумает: «Кият гокленам не помог, значит, сил мало. А если у него сил мало, значит, и его аулы можно сжечь!»
— Ну, ну, не пугай, — добродушно возразил Кият-хан, понимая, что Алты прав. — Ладно, сердар, не отчаивайся. Конечно, прогнать каджаров — наше общее дело. Ты отправляйся на Атрек и жди моего слова.
— Хан, не медли, — взмолился Алты-хан.
— Я не бросаю слов на ветер, — строго отозвался старик и поднялся с ковра. — Завтра, следом за тобой, выедут к Махтумкули-хану мои нукеры. Они отвезут мой фирман, чтобы иомуды напали на каджарский лагерь. Аминь.
Отряд гокленов покинул Дарджу вечером. Утром, с приказом патриарха, пустились в путь нукеры. И едва они скрылись за горами, оставив за собой облачко пыли, приехали люди с Челекена.
Слуга хана, Атеке, опередив остальных приезжих, кинулся бегом к белой юрте. Увидев возле тамдыра служанок и среди них старую Бике, заговорил быстро и сбивчиво:
— Бике-эдже, быть мне пылью у твоих ног, буди скорей хана! Разговор у меня к нему.
Старуха свысока оглядела тщедушного Атеке, однако поняла, что он привёз важные вести. Бике-эдже несмело заглянула в кибитку, вполголоса окликнула ханшу. Тувак, заспанная и непричёсанная, отодвинула килим, увидела мужчин и вновь спряталась в юрту. Спустя некоторое время она вышла, щурясь от светлого апрельского утра и разглядывая тех, кто посмел потревожить её в столь ранний час.
— Ты, Атеке? — то ли спросила, то ли удивилась Тувак. — Какие новости привёз?
— Ханым, позволь мне увидеть самого… Вести хорошие…
— Да говори же! — повысила голос Тувак. — Или ты перестал узнавать свою госпожу!
— Ах, ханым, — подобострастно заговорил слуга. — Кто ещё преданнее меня служит вам! Волею Булат-хана сообщаю, да и собственными глазами видел: русские корабли приплыли…
— Вий! — радостно вскрикнула женщина и, придерживая подол малинового кетени, метнулась в юрту.
Кият вышел насторожённый, но довольный.
— Входи, Атеке, чего стоишь? Мой дом для тебя всегда открыт. Входи же.
Тувак на радостях сама взялась вскипятить чай. Очаг разожгла, кумган с водой на огонь поставила. Входить в юрту при госте и слушать, о чём там говорят, она сочла неприличным. Но любопытство её было столь велико, что Тувак то и дело подходила к кибитке и тихонько, будто невзначай, отодвигала килим. Атеке сидел на пятках и, рассказывая, всё время вставал на колени:
— Два Санькиных корабля приплыли. Письмо Булату передали, сказали ему, чтобы тебе отвёз. А Булат меня сюда послал. Говорит, через три дня из Баку человек ак-падишаха приплывёт, пусть Кият-ага побыстрее приедет!..
— Хорошие вести, Атеке, — сказал Кият, когда понял, что больше слуге сказать нечего. Привалившись локтем к подушке, он открыл костяной ларец, достал из него горсть монет и высыпал в ладони Атеке. Молодец, — похвалил ещё раз и распорядился. Иди ишана поднимай, пусть собирается.
Выехали на другой день, едва забрезжил рассвет. Ещё не погасли все звёзды, а уже с коней пересели в киржим, расправили парус. К полудню пересекли Балханский залив и вдали увидели Челекен. Причалили к аулу Карагель, сошли на берег. Пока здоровались с челекенцами, прискакал из своего аула Булат-хан. С седла ещё не слез, залопотал радостно:
— Осенил нас аллах счастьем, Кият-ага, вот на, читай — письмо тебе. По-русски писано!
Кият развернул гладкую белую бумагу, сощурился и по слогам прочитал:
«Высокопочтенному и высокостепенному старшине иомудского племени туркмен, владельцу Челекена и Дарджи, Кият-хану. От начальника экспедиции к восточным берегам Каспийского моря, коллежского асессора Карелина. Желаю здравия, благоденствия и во всех делах успеха…»
Старческое лицо хана осветила гордая улыбка. Он посмотрел на столпившихся вокруг него челекенцев, свернул письмо и важно сказал: