Н у к е р (монгольск.) – телохранитель.
О б о р – завязка лаптя.
О м о ф о р и й, о м о ф о р – часть архиерейского облачения. Длинный кусок ткани, вышитый крестами и надеваемый крестообразно на плечи.
О п а с – охранная грамота, пропуск.
О х а б е н ь – верхняя дорожная одежда прямого кроя с откидным воротом и длинными рукавами, часто завязывавшимися сзади. При этом руки продевались в прорези рукавов.
П а в о л о к а – шелковая ткань.
П а й ц з а – металлическая или деревянная дощечка с надписью, выдаваемая монгольскими ханами своим подданным. Служила и охранною грамотой, и знаком власти, и пропуском.
П а н а г и я – нагрудное украшение высших иерархов церкви.
П а р е м и я – нравоучительное слово; места из священного писания, читаемые на вечерии по входе.
П а у з о к – речное грузовое судно.
П е р е п а с т ь – испугаться.
П о в а п л е н н ы й – покрашенный, от слова «вапа» – краска.
П о в о з н о е – налог за провоз товаров.
П о м и н к и – подарки.
П о п р и щ е (церк.-слав.) – путевая мера. В одном значении – дневной переход протяженностью около 20 верст, в других – значительно меньшая мера, около версты. Переносно – поле деятельности.
П о р т н о – льняная ткань, холст крестьянского изготовления.
П о с а д – городское поселение, также – улица и часть ее – одна сторона. В городе посадом называлась гражданская застройка вне кремля или за стенами города.
П о с а д н и к – начальник, старшина города или посада. (В Древнем Новгороде высшее выборное должностное лицо).
П о с е л ь с к и й – управляющий селом (от боярина).
П о с к о н ь – холст, идущий на крестьянские рубахи, хорошего качества, иногда с цветной нитью.
П о с л у х – свидетель.
П о т и р – кубок на высокой ножке, употреблялся в церковном обиходе для святых даров (вина и хлеба) во время причастия.
П р и ч а щ а т ь – приобщать, делать соучастником чего-то. Причащать святых тайн – церковный обряд как бы приобщающий к христианской жизни через принятие частицы божества (хлеба и вина – тела и крови Христовой).
П р о с к о м и д и я – часть литургии или обедни, при которой готовятся дары на жертвеннике для освящения.
П я т н о (конское) – клеймо, тавро. За клеймение коней брался особый налог того же названия.
Р а ж и й – дюжий, дородный, крепкий, здоровый, красивый, сильный и проч.
Р а м е н а – плечи (от шеи до локтя).
Р о п а т а – католическая церковь (новгородское название).
Р я д о к – небольшой торговый городок или селение; перевалочная база с амбарами и лавками.
С а з – струнный музыкальный инструмент.
С а к к о с – одежда высшего духовенства (прямая с короткими широкими рукавами на дорогой, часто парчовой; ткани).
С а р т а у л ь с к и й – городской ремесленно-торговый. С а р т – городской житель мусульманской веры (обычно – таджик). Монголы звали всех горожан-мусульман любой нации сартаулами, что приблизительно означает «люди города».
С в а д и т ь – сводить, соединять.
С в е и – шведы.
С в е с т ь – свояченица, женина сестра.
С е м о и о в а м о – сюда и туда, здесь и там.
С к у д е л ь н и ц а – общая могила.
С н и д а т ь – есть, закусывать.
С о б о р о в а т ь – совершать таинство помазания (обычно перед смертью).
С о п е л ь – свирель, дудка.
С т р я п а т ь – медлить, мешкать.
С у л и ц а – короткое метательное копье.
С у ф и й – мусульманский святой, аскет, наставник.
Т а м г а – клеймо, печать, одновременно налог с продажи клейменого товара.
Т а т ь – вор, разбойник.
Т а т е б н о е – судебный сбор за суд о воровстве (татьбе).
Т е м н и к – начальник тумена (десяти тысяч воинов) в монгольском войске.
Т р о п а р ь – род церковного песнопения.
У б р у с – платок (обычно белый); полотенце.
У з о р о ч ь е – украшения, драгоценности.
У л у с (монгольск.) – собрание юрт, стойбище; шире – страна, область, подчиненная единому управлению.
У р о с т и т ь – биться, беситься, упрямиться (о лошади).
У ч а н – речное грузовое судно.
Ф а в о р с к и й с в е т – свет, в ореоле которого, по евангельскому преданию, Христос явился избранным ученикам на горе Фавор. Афонские монахи XIV столетия особыми приемами и молитвами (род медитации) доводили себя до такого состояния, что могли видеть «священный свет» – как бы прямое истечение божества, невидимое другим людям. Согласно христианскому богословию бог представляет триединство отца, сына и духа святого, исходящего в виде света. Этот-то невидимый свет и называли «Фаворским». Видеть фаворский свет значило из этого земного и грешного состояния суметь прорваться к потустороннему, незримому, надматериальному, суметь соединиться с божеством, что давалось только при достижении абсолютной святости. Свет этот мог также окружать ореолом и самого святого (обычно его голову, почему вокруг голов святых на иконах изображалось сияние в виде золотого круга). Истечение света в результате усиленной духовной (мозговой) деятельности, иногда видимого простым глазом, отмечено и современной медицинской наукой.
Ф е л о н ь – риза, круглый плащ с вырезом для головы, без рукавов. Обрядовая одежда священников.
Ф е р я з ь – мужское долгое платье с длинными рукавами без воротника и перехвата. Также женское платье, застегнутое донизу.
Ф р я г и – итальянцы.
Х о р т – охотничья борзая собака.
Ч е ш м а – нагрудное украшение оседланного коня.
Ч и л и г – род ловчего сокола.
Ш а б ё р, ш а б р ы – сосед, соседи, ближники.
Ш е й х (арабск.) – старейшина племени, глава религиозной общины, секты.
Похвала Сергию
Предварение автора
Книга эта несколько неожиданна для меня самого. В задуманную серию «Государей московских» она как бы даже и не вмещается. Приходится отступить от хронологического – от княжения ко княжению – прослеживанья событий; приходится, вместо очередного московского князя, брать главным героем повествования инока, сына разорившейся, «оскудевшей», как говорилось встарь, семьи ростовских бояр. Но дело в том, что события зримые совершаются не сами собою, а всегда и везде под воздействием невидимых внешне, духовных («идеологических», как сказали бы мы) устремлений, и ростовчанин Варфоломей Кириллович, в монашестве Сергий, оказался волею судеб центральной фигурой того мощного духовного движения, которое привело Владимирскую Русь на Куликово поле и создало новое государство, Русь Московскую, на развалинах разорванной, захваченной татарами и Литвой, давно померкшей золотой Киевской Руси. И, оглядываясь теперь на то, чем мы были и как и когда появились на свет, неизбежно являются взору сперва – весь великий и трагический четырнадцатый век, потом, как острие копья или как гребень волны – Куликово поле, и затем среди тьмочисленных лиц тогдашних деятелей высветляется, словно слепительная точка на острие копья, одно лицо, или, вернее сказать, лик, один человек – Сергий Радонежский.
Еще и то надо сказать, что жизнь Сергия-Варфоломея не укладывается ни в одну из княжеских биографий, ибо в пору его сознательной жизни, в пору, когда он начинал уже влиять на судьбы страны, княжили подряд три московских «государя»: Симеон Иванович Гордый, Иван Иванович, его брат, и Дмитрий Иванович Донской. По всем этим причинам я и предпочел написать сперва о Сергии отдельно (в основном об его юности и начале подвижничества), разумея, что фигура его необходима для понимания всех последующих событий эпохи, и, значит, книга о нем все-таки должна входить как обязательное звено в серию «Государей московских».
Необычный сюжет требует необычной формы. Пусть же читатели мои не посетуют на элементы древних жанров, использованные мною в заглавии, прологе и в самом художественном повествовании, а также сугубое и даже излишнее, как может показаться при первом взгляде, внимание к церковной идеологии, без чего, однако, книга эта попросту не могла бы состояться.
Пролог
Трудно приступать к книге, но к этой книге трудно особенно. И не о том моя печаль, что не знаю многого, не знаю служб и обрядов так, как знали люди того времени, да и вообще не знаю! Не учили нас этому, и – чужое это для нас. До того чужое, словно с другой земли, от непонятного языка и народа неведомого. Как преодолеть расстояние лет и разноту учености теперешней и тогдашней? Как, в самом деле, понять, просто понять всё это: и монастырское уединение, и пост, и воздержание плотское, и горнюю радость в постах и воздержании обретаемую? И светлоту, паче всего светлоту, не унылость, не скорбь, а светлоту несказанную иноческого жития? Как тоску, как истязание, как угнетение телесное мы бы еще и поняли, но как понять радость совершенную, светлую радость тела и духа, отшельниками жизни сей достигаемую? Как понять парение мысли, и – нет, не мысли даже, а чего-то высшего мысли, что струилось окрест, на прочих, на простых людей (таких, наверно, каковы и мы сейчас) и согревало, и укрепляло, и подымало душевные силы всех этих прочих, «простецов», на подвиги и на труд ежедневный, на то, чтобы жить творя и не разувериться в жизни сей.
Как же мне постигнуть тебя, Сергий, отче! Дай, Господи, обрести силы для задуманного днесь труда! Это не предисловие, это молитва. Дай, Боже Господи, мне, человеку неверующей эпохи, описать человека верующего! Дай, Господи, мне, грешному и земному, описать человека неземного и безгрешного. Дай, Боже, совершиться чуду! Ибо это подлинное чудо: суметь описать человека, столь и во всем и по всему высшего, чем я сам, человека, на такой высоте стоящего, что и поглядеть на него раз – уже закружится голова. Дай мне, Господи, поверить, а ведь я не верю, ничему не верю, что было с ним чудесного и чем был он сам. Не верю, но знаю, что был он, и был такой, и даже лучший, чем тот, что описан в «Житиях», ибо даже и в житиях не видно его дел духовных, его непрестанных дум, не видно света, исходящего от него, а лишь то, что освещал он светом своим. Видны плоды произросшие, и не видно, не дано увидеть творения плодов.