За 1974—1989 годы только нефти и нефтепродуктов было отправлено за границу на 176 млрд. долларов. Кроме того, ежегодно продавалось не менее 200 т золота[143]. К середине 80-х годов ежегодная сумма проданных природных ресурсов достигала 60 млрд. рублей в год.
Неравноправные экономические отношения СССР с Западом — «сырье и энергоресурсы на технику» — вели к неизбежному отставанию советской промышленности. В результате, если в 50—60-е годы технологическое оборудование в советской электронной промышленности было почти сплошь отечественное, то в 70—80-е — импортное. Из-за особенностей экономической политики Запада СССР мог покупать для этой отрасли в основном только устаревшие образцы, использование которых обрекало страну на технологическое отставание.
Заметно падало качество продукции. Особенно это ощущалось в ухудшении качества продовольствия. Право, данное предприятиям, самостоятельно планировать свою деятельность и получать часть прибыли многие использовали как лазейку для скрытого повышения цен на свою продукцию. Вместо того чтобы повышать эффективность производства и более экономно использовать ресурсы, производственники стали понижать качество. Например, при тех же материальных ресурсах мясокомбинаты производили больше колбасы, добавляя в продукт недопустимое количество крахмала, воды и разных заменителей. Проверка, проведенная Госпланом во второй половине 70-х годов, показала, что примерно половина прироста товарооборота достигалась за счет ухудшения качества и скрытого повышения цен[144].
Понижение качества продукции, на которое руководство страны смотрело сквозь пальцы, стало основой быстрого роста теневого капитала. Комбинируя с сортностью товарной продукции, теневики обеспечивали себе значительную экономию, за счет которой создавалась продукция, идущая налево и обогащавшая солидный слой дельцов и связанных с ними лиц. Так, например, по стандарту, на метр шерстяной ткани требовалось 50 г чистой шерсти, а реально отпускалось 45, остальные шли на производство подпольной продукции. В результате каждый десятый метр ткани шел в пользу комбинаторов. То же самое касалось молока (за счет разбавления его водой), хлеба (добавляли заменители), колбасы (куда, кроме крахмала, добавляли даже туалетную бумагу). Таким образом, в 70-е — начале 80-х годов были созданы огромные капиталы, сделавшие бытовым явлением коррупцию в государственном и партийном аппарате и создавшие тем самым «материально-техническую базу» будущих деятелей «перестройки».
В 70-е годы многие экономические проблемы «социализма» решались путем повышения «производительности станка» по печатанию денежных купюр, не обеспеченных товарами.
За 1971—1985 годы количество денег в обращении выросло более чем в три раза, тогда как розничный товарооборот увеличился только в 2,1 раза. По некоторым оценкам, отложенный (неудовлетворенный) потребительский спрос составлял в первой половине 80-х годов от четверти до половины вкладов в сберкассы, то есть 70—140 млрд. рублей[145]. Все это вело к скрытой инфляции, достигшей уже во второй половине 70-х годов не менее 3—5% в год.
Уровень потребления товаров и услуг на душу населения СССР в начале 80-х годов составлял 34% от уровня США. Ближе всего советские потребители были к американским по обеспечению продуктами питания (54%), а также одеждой и обувью (39%). В то же время разрыв по товарам длительного пользования и услугам был очень велик (объем потребления составлял менее 20% уровня США)[146].
Кризисное положение советской экономики вызывало озабоченность у руководителей Госплана СССР. В их докладе, направленном в марте 1975 года в Политбюро, впервые за многие годы отмечалось, что «страна начала жить не по средствам — тратили больше, чем производили; шло неуклонное нарастание зависимости от импорта многих товаров, в том числе стратегических». Доклад вызвал недовольство Брежнева, заявившего на заседании Политбюро, что в нем содержится очень мрачный взгляд на положение дел. «А мы столько с вами работали. Ведь это наша лучшая пятилетка». Выражение «лучшая пятилетка» было подхвачено органами печати[147].
В 1979 году А. Н. Косыгин и его заместитель В. Новиков еще раз предпринимают попытку реформировать экономику. Однако и она натолкнулась на упорное противодействие Брежнева и его окружения, считавших, что дела в целом идут вполне нормально.
ГЛАВА 13
Разрушение трудовой этики Русского народа. — Насаждение фальшивых трудовых отношений. — «Социалистическое соревнование». — «Ударничество». — Использование принудительных форм труда. — Воспитание нетрудового человека
В 60—70-е годы господствуют формы организации труда, основанные на административных запретах, мелочных инструкциях, различных ограничениях, сдерживающих самостоятельность, инициативу и предприимчивость русского труженика. Насаждаемой брежневским руководством бюрократической системе управления требовался не самостоятельный работник, а преимущественно исполнитель «от сих до сих», послушный «механизм», «винтик». Самодеятельность и предприимчивость рассматривались как качества неудобного человека. В этих условиях предприимчивость нередко вырождалась в жульничество, мошенничество.
Двойная бухгалтерия хозяйственной жизни сильно сказывалась на трудовой этике. Высокие трудовые ценности русского народа продолжали подвергаться обесценению. Осуществлялась беззастенчивая эксплуатация высоких моральных понятий с целью компенсировать плохую организаторскую работу, ошибки, потери, расточительность, бесхозяйственность. Кустарный уровень управления, неумение работать, постоянные прорывы, штурмовщина[148], прорехи прикрывались броскими лозунгами, а результаты плохой организаторской работы и бесхозяйственности перекладывались на плечи рядовых тружеников.
Вместо того чтобы просто добросовестно организовывать работу, должным образом выполнять свои трудовые обязанности, советские администраторы предпочитали устраивать дутое «социалистическое соревнование» и «ударничество», а также фальшивые «коммунистические субботники» и «воскресники» и различные виды «шефской помощи». Десятилетиями совхозы, колхозы, овощные базы, стройки привыкли регулярно использовать на тяжелых, грязных и непривлекательных работах труд квалифицированных горожан. А так как добровольно желающих заниматься такой «шефской помощью», как правило, не оказывалось, то людей на эти работы направляли принудительно.
«Социалистическое соревнование» и «ударничество», формализованные, заорганизованные, бюрократизированные, превратились в одну из форм выдавать желаемое за действительное, по-чиновнически имитировать бурную деятельность. Десятилетиями падало качество труда, снижались показатели, росли прогулы, текучесть, штурмовщина, а газеты и журналы трубили о росте массового социалистического соревнования за право называться «ударником» или бригадой «коммунистического труда». Трудовые коллективы, районы, города, области, республики «соревновались», кто выдвинет больше «ударников». Каждой производственной и административно-территориальной единице предписывалось по разнарядке иметь определенное количество «ударников». Как рассказывала «ударница» В. И. Гаганова: «И у меня закрадывалось сомнение: не слишком ли все совершается легко и просто? Каждый ли из тех, кто поддержал почин, искренен и честен перед собой и страной? Да и в количестве ли последователей суть дела?.. С годами мы все больше накапливали опыт приукрашивания действительности, умелого сглаживания острых углов. Все должно было развиваться по заданной драматургии... Сколько же было этой показухи!»[149]
В 60—70-е годы формируется несколько массовых типов нетрудового человека, в лице которых процесс отчуждения труда дошел до крайней точки — презрение к труду, устойчивое предпочтение праздности труду. Честный труд такой человек считал невыгодным, на честного труженика смотрел как на помеху в своем стремлении жить легкой жизнью. Когда ему говорят о трудолюбии, он может только рассмеяться, так как всерьез полагает, что это понятие из области художественной литературы далекого прошлого. «Есть несколько категорий таких людей, — пишет писатель Е. Синицын. — Есть демонстративно презирающие труд, есть стойко не любящие труд, есть такие (их особенно много), кто кое-как терпит его, относится а нему как к неизбежной неприятности. Но всем им, кому в большей степени, кому в меньшей степени, родственен типичный образ нетрудового человека... Этот человек посторонний всему и всем. Он не понимает и не любит людей труда, не знает и не хочет знать цены тому, что создано трудом. Для него нет общественных интересов, общественных забот... у него нет общественных целей и радостей... нет соотечественников, и родины тоже нет. Для него родина там, где вкуснее и беззаботнее. Главная черта его характера — беспредельный неуправляемый эгоизм»[150].
Нетрудовой человек всем своим существом, образом жизни, мировоззрением разлагающе действовал на окружение, особенно на молодежь. Причем рядом с этим нетрудовым человеком формировался промежуточный тип, в котором трудовые ценности еще не вполне погибли. Писатель В. Распутин в повести «Пожар» точно подметил: «Обозначился в последние годы особый сорт людей, не совсем бросовых, не потерянных окончательно, которые в своих бесконечных перемещениях не за деньгами гоняются и выпадающие им деньги тут же с легкостью спускают, а гонимы словно бы сектантским отвержением и безразличием ко всякому делу. Такой ни себе помощи не принимает, ни другому ее не подаст, процедуру жизни он исполняет в укороте, не имея семьи, ни друзей, ни привязанностей, и с тягостью, точно бы отбывая жизнь как наказание. Про такого раньше говорили: ушибленный мешком из-за угла, теперь можно сказать, что он отсебятился, принял одиночество как присягу. И что в этих душах делается, кому принадлежат эти души — не распознать... »