– В повседневной жизни, честно говоря, я очень осторожный и неконфликтный человек. Когда я написал «ЧП районного масштаба» и рукопись попала на стол к большому комсомольскому начальнику, хорошо знавшему меня, он воскликнул: «Не может быть! Это какой-то другой Поляков!» Действительно, когда я пишу, я становлюсь «другим Поляковым», мне важно высказаться, и о последствиях я никогда не думаю. До сих пор многие военные не могут простить мне «Сто дней до приказа». Наиболее воинственные демократы до сих пор припоминают, как в повести «Апофегей» я под именем БМП вывел Б. Ельцина. А в октябре 1993-го из-за моей статьи «Оппозиция умерла. Да здравствует оппозиция!» чуть не закрыли «Комсомольскую правду». Поэтому чего-чего, а уж писательских обид я не боюсь. К тому же срабатывает психологический механизм: все узнают других и никто не узнает собственную персону, или, точнее сказать, свой типаж. Наконец, справедливости ради, я и себя изобразил в романе без малейшего снисхождения.
– Главный герой романа – весьма странный персонаж, у него даже нет имени. Он как бы является и участником всех событий, и сторонним наблюдателем. С чем связан такой мистический колорит?
– Самая драматическая фигура окололитературной жизни – бесплодный талант. Эти люди знают, как делать искусство, но это знание почти никогда не становится самим искусством. Любопытно, что такие люди чаще всего оказываются закулисными вдохновителями и организаторами литературного процесса. Имена таких бесплодно талантливых людей не имеют никакого значения, ведь настоящая интрига всегда безымянна. Мой герой – гений литературной интриги, поэтому имя ему ни к чему. Но мне захотелось дать бесплодному таланту шанс, и я придумал «Амораловку», чудодейственный напиток, делающий даже бесплодного литератора плодовитым. Но судьбу не обманешь, в тот момент, когда кажется, что автор обрел свой роман, происходит обратное: роман теряет своего автора…
– Поговорим еще о главном герое. Он бросает вызов судьбе, когда берется ради пари сделать из простого чальщика Витька мировую знаменитость. Это ему вполне удается, хотя последствия у затеянной им авантюры – самые неожиданные. Ваш герой самоутверждается подобным образом или пытается доказать, что литература страдает от случайных людей, когда-то, кем-то и за что-то «раскрученных»?
– В моем романе несколько смысловых пластов. Один из них – это спор с постмодернизмом, пытающимся в искусстве как бы вынести за скобки художественный дар, превратить, в частности, литературу в элитно-кастовый вид деятельности, самодостаточный и абсолютно не зависящий от читательской оценки. Принцип постмодернизма: «Хочешь быть писателем – будь им!» Принцип «традиционного» искусства: «Можешь быть писателем – стань им!» Сегодня в литературе торжество тех, кто хочет быть писателем, а не тех, кто может. Но это ненадолго и уже проходит, ибо, как говорит один из героев моего романа критик Любин-Любченко: «Каков текст – таков контекст!»
– Юрий Михайлович, в вашем романе много курьезных ситуаций, в которые попадают персонажи, обнаруживая при этом свою карикатурность, но в целом картина складывается неутешительная. Единственный порядочный и талантливый писатель покончил с собой, новоиспеченная знаменитость Витек становится новым русским с пещерным интеллектом, который не повысился от поездок за границу. Хочется надеяться, что главный герой обрел наконец покой и любимую женщину. Ваш оптимизм лишь в этом?
– Да, мой оптимизм в этом: со вкусом, талантливо выстроить свою жизнь, найти Богом тебе предназначенную женщину, принести хоть какую-то пользу своему Отечеству – это уже не мало.
– Вас выдвинули на престижную Букеровскую премию. Как вы оцениваете ваши шансы?
– Шансов нет. Писатель, высмеявший в своем романе Бейкеровскую премию, вряд ли станет обладателем Букеровской премии. Моя главная премия заключается в том, что даже при нынешнем книжном изобилии – мои книги на прилавках не залеживаются…
«Литература мне не интересна, если героев я не воспринимаю как живых людей»
Корреспондент «Витрины» встретился с писателем Юрием Поляковым и попросил рассказать его о творчестве, житейских заботах, а также оценить современную издательскую ситуацию.
– Юрий, странное дело: читаешь ваши произведения критической направленности, а в душе остается ощущение чего-то доброго…
– В этом-то и отличие, например, «Ста дней» от «Стройбата» Сергея Каледина. У меня идея не доминирует над образом. В «Ста днях» отразился опыт службы в Германии в 1976–1977 годах. Но Германию в повести мне изобразить не дали. Поэтому получилось, что служат герои вроде бы в России, но в увольнения почему-то не ходят. Сейчас армия стала хуже, чем тогда. Сказалась многолетняя антиармейская кампания, ряды Вооруженных сил вынуждены были покинуть наиболее опытные офицеры. И в обществе отношение к армии изменилось. Сейчас уклоняется от призыва 20–30 процентов призывников. В советское время такое даже представить было невозможно.
– А как вы расцениваете современную ситуацию в стране?
– В годы перестройки били по всему советскому – культуре, патриотизму, армии, не замечая, что за десятилетия после 1917 года все это уже прикипело к русскому, неразрывно соединилось с ним. В результате сейчас в обществе нет никакой идеологии. В 80-е годы был произведен демонтаж прежних ценностей, и в результате мы получили, по сути, то же общество, что при социализме, но без каких-либо социальных гарантий для человека. Основная масса населения, как и раньше, живет как бы в социалистическом обществе, но без прежних гарантированных государством благ. Верхние же несколько процентов живут как при капитализме, но без накладываемых на Западе юридических и налоговых ограничений на богатых.
– Юрий, в литературе вы какого направления придерживаетесь?
– Я – сторонник реализма в широком смысле слова. Кроме Булгакова на меня в наибольшей степени повлиял Бунин, а из поэтов – Тютчев, Блок, поздний Заболоцкий. Пушкина даже не называю, его влияние и так понятно и неизмеримо. Он повлиял на всю русскую культуру.
– Каково значение языка в вашем творчестве?
– Язык – одна из главных моих проблем. Новая тематика всегда рождает и новый языковой аспект. Например, я впервые ввел в литературу аппаратный язык и язык казармы. Обновление языка идет посредством внесения в литературные тексты новой языковой формулы. Я горжусь, что ввел в русский язык несколько новых слов: «апофегей», «господарищи», «отчизнопродавцы». А названия моих произведений стали нарицательны и часто используются в прессе: «ЧП районного масштаба», «Сто дней до приказа», «Работа над ошибками», «Демгородок». Тоже своего рода лексический ассоциативный прорыв.
– Юрий, пора поговорить о вашем «Козленке». Мне кажется, что здесь вы, опираясь на опыт «Двенадцати стульев» и «Мастера и Маргариты», сумели блестяще спародировать процесс создания литературной репутации.
– Если «Демгородок» – повесть-памфлет, то «Козленок в молоке» – роман-эпиграмма. Как-то я просматривал список нобелевских лауреатов и поймал себя на мысли, что многие из них выпали из дальнейшего развития литературы. В советский период у нас была идеологическая обойма прижизненных классиков. Но посмотрите, многие ли, например писатели 30-х годов, пережили свое время? Никто или немногие, единицы. Иллюзия, что с крахом коммунистической идеологии положение изменилось. Принципы формирования литературных репутаций остались те же. Так же как когда-то ВААП проталкивал за границу произведения «идеологически выдержанных» писателей. Только критерии поменялись на противоположные. Отсюда и родилась идея писателя без текста, как Виктора Акашина в «Козленке», которого проталкивает к вершинам литературной славы безымянный автор. Все остальные персонажи играют роль ретрансляторов для Акашина.
– Ваша оценка современной издательской ситуации?
– Ее состояние я ощущаю на себе. В 1991–1993 годах был кризис, в 1994 году началось возрождение интереса к отечественной литературе. Благодаря этому и у меня вышло несколько книг – двухтомник в издательстве «Культура», однотомники в «Республике» и «Стелле», причем не такими уж маленькими тиражами – от 30 до 50 тысяч. «Козленок в молоке» должен выйти еще в «Роман-газете», пойдет в библиотеки. Сейчас больше стали издавать современную русскую прозу. Окончательно читательский вкус не испорчен.
– Что, по вашему мнению, необходимо издать сейчас?
– Преступление, что до сих пор не издан «Бесконечный тупик» Дмитрия Галковского. Можно по-разному относиться к этому автору, но его книга – незаурядное произведение. Фактически прекращен выпуск поэзии. Ведь поэзия у нас, в отличие от других стран, не была герметизирована, являлась общенациональным чтением.
– Ваше эстетическое кредо?
– Без гнева, но с пристрастием.
– Какая у вас мечта?
– Написать книгу, которую будут перечитывать, – вот моя сверхзадача, как и у всякого писателя.
«Литература – это обмен тонкими энергиями»
– Владимир Валентиныч, а ваше место-то заняли! – беспечно заметил сидевший впереди кудрявый Писатель.
– Как-то ехидно вы это сказали… – вздохнул водитель.
Он выпустил всех, а потом, отогнав машину, присоединился уже в номере, в который мы попали прямо с улицы через балкон-веранду – заходи, кто хочешь! Коллега остался допрашивать водителя Меньшова – неизбежная издержка популярности Режиссера, – а мы с Писателем прошли в его номер.
– Мы с Меньшовым сценарий пишем тут, в Доме творчества, – потыкал пальцем Писатель в сторону обоев с причудливым орнаментом. В некоторых местах они заслонялись от обзора книжным шкафом, тахтой, прикроватной тумбочкой – удобный номер, не возбуждающий побочных мыслей о роскошествовании.