– Насколько вы использовали ваш комсомольский опыт в «ЧП районного масштаба» и есть ли прообраз у главного героя повести?
– Как раз мой опыт и лег в основу повести. А черты главного героя – первого секретаря райкома комсомола во многом списаны с главного редактора «Московского комсомольца» Павла Гусева, тогдашнего вожака Краснопресненского РК ВЛКСМ, его я мог чаще всего и ближе всех наблюдать. И вот интересно, Гусев тогда жил в довольно устойчивом браке, а я своего главного героя подвел к разводу с женой. А через несколько лет и семья Гусева распалась. Вот и не верь после этого в литературные пророчества!
Только сразу оговорюсь, не надо путать кино и повесть. Фильм снимался уже в перестройку, и режиссер Снежкин, женатый на мексиканской подданной, никогда не состоявший в комсомоле, имел совсем другую точку зрения на эту организацию. А в кино всегда хозяин – режиссер…
Зачем он полез в политику? Этот вопрос задавали многие его друзья, которые, увы, скоро стали бывшими. В конце 80-х – начале 90-х годов Юрий Поляков выступил в прессе с рядом острых полемичных статей, суть которых, если очень кратко, сводилась к тому, что мы опять хотим все «разрушить до основания, а затем…», что уроки мудрой истории ничему нас не учат. Он первый назвал путч 1991 года «пуфом». Он как бы предостерегал демократов от поспешных эмоциональных выводов, а его тут же зачислили чуть ли не в «красно-коричневые». Возникли напряженные отношения с издательствами, на телевидении, где он был ведущим ряда передач, стали намекать на скорое этих передач закрытие. Теперь понятно, что тогда Поляков оказался прав, но в начале 90-х прессинг на писателя был ощутим.
– Россия – такая страна, в которой писатель не может быть вне политики. Я – писатель, я обладаю литературным даром, степень которого может быть оценена по-разному, но он есть. Так вот, у моего литературного дара есть сопутствующая «аномалия» – прогнозирующие способности на уровне интуиции. Ельцин еще только появился на политическом горизонте, а я его тут же вывел в своей повести «Апофегей» под инициалами БМП. Не знаю почему, но я сразу же почувствовал жуткую антипатию к этому человеку и исходящую от него угрозу. И, к сожалению, я мало в чем ошибся. Мог ли я промолчать тогда? Конечно, мог. Но видите ли, в чем дело… В каждом писателе живет обыватель, который думает про себя: я это знаю, но мне будет очень хреново, если я об этом скажу. Но еще в писателе живет некое социальное существо, которое твердит ему в другое ухо: если сейчас же не скажешь, тебе будет еще хреновее. Получается, что честная позиция всегда себя оправдывает. Может быть, правда, со временем…
И еще. Я сравниваю писательский труд с кладоискательством. Один роет-роет, надоедает ему, плюет он на это дело, начинает пить – тоску заливать, хотя до клада осталось земли-то на полштыка лопаты. Другой, наоборот, роет и роет неустанно, отказывая себе в удовольствиях и отдыхе – но ничего не находит. И только третий, который терпеливо копает и покряхтывает, находит наконец клад. Можно оказаться в позиции любого – как кому повезет.
Только потомки будут изучать 90-е годы не по архивным документам, а по книгам и кинофильмам. И они не смогут сказать про наше время, что это было какое-то коллективное помешательство, потому что останутся книги, в которых все это осмеивалось, ибо были люди, которые все это понимали.
А еще Поляков много работал на телевидении. Это был и заработок, когда писательство приносило очень мало средств, и просто нормальный интерес ехидного Полякова к тому, что делается за голубым экраном. Тем более, во времена, когда он начал свое с ТВ сотрудничество, там практически не было цензуры. Тогда Юрий Михайлович вел на канале «Российские университеты» (бывшая четвертая кнопка) передачу «Ни слова о политике». В семейном кругу известного политического деятеля текла мирная беседа о жизни – о том о сем, но если кто-то из присутствующих упоминал что-то политическое, приходилось платить штраф, деньги бросали в керамическую толстую свинью. А людей хитрый Поляков приглашал разных – демократов, само собой разумеется, но кроме них – и Бабурина, и Проханова, и Дмитрия Рогозина… И оказывалось, что люди эти совсем не глупые и не такие простые, какими представляла их демократическая пресса. Геннадия Зюганова пригласить уже не разрешили, вскоре передачу закрыли. Потом Поляков вел «Стихоборье» – единственную на телевидении передачу про поэзию, потом – «Подумаем вместе» – и всегда оставался умным и, главное, беспристрастным собеседником.
– Меня просто бесит, когда журналисты на ТВ всячески пытаются выразить свое отношение к той новости, которую сообщают. Меня совершенно не интересует мнение Митковой или Сорокиной – кто они такие? Обычные журналисты, чья профессия – сообщать мне новости. Мне интересно мнение того или иного государственного деятеля, политика, экономиста, но не журналиста. Задача журналиста, ведущего беседу с кем-либо, – выслушать мнение приглашенного, даже если хочется иногда дать собеседнику микрофоном по голове. Я сейчас стараюсь именно так строить свою передачу на 3-м канале «Подумаем вместе». Вот когда я баллотировался в Московскую думу и на телевидении устраивали общественные дебаты, там я был в другом качестве и давал прикурить своим собеседникам. Но в качестве ведущего я благодарный слушатель.
Вопрос Евгения Зиновьева:
– С кем из журналистов, берущих у вас интервью, вам было интересно?
– Не говорим о присутствующих – это само собой. Очень интересен Дмитрий Дибров – когда-то он был редактором моего первого творческого вечера на ТВ. Профессиональна Ксения Ларина – автор передачи «Третий лишний» на РЕН-ТВ. Прежде я много сотрудничал со «взглядовцами», когда они только начинали, общался с Владом Листьевым. Он часто приглашал меня и во «Взгляд», и в «Тему». Помню одно из таких приглашений. Влад уже знал, что скоро станет начальником, он вовсю занимался бизнесом, что его потом и сгубило.
Речь шла о современной политике, я мог себе позволить любые высказывания, а Влад уже нет. И он так грустно-грустно на меня посмотрел… Потом в передаче все мои смелые высказывания вырезали.
А со «взглядовцами» я однажды поссорился – это было еще в лучшие времена передачи. Шеварднадзе тогда что-то сказал о фашизме, а Горбачев, тогдашний Президент СССР, попросил «Взгляд» не давать это выступление в эфир. Но они дали и страшно этим гордились. А потом мы вместе летели в самолете, кажется, в Америку, и я им сказал, что этого не надо было делать. Представить невозможно, что в очень демократичной Америке журналист даст в эфир материал вопреки просьбе самого президента. Есть такие вещи, о которых даже не стоит говорить, они как бы сами собой разумеются… Ребята тогда со мной спорили с пеной у рта. А что получилось? Шеварднадзе оказался человеком, нанесшим огромный вред нашей стране, да и сами «ребята» делают теперь лишь то, что им прикажут…
Поляков закончил новый роман – «Замыслил я побег…». Этот сюжет сам писатель замыслил очень давно – еще десять лет назад он делился с автором этих строк, что в голове его бродит тема про одного мужика, который собрался уходить от жены. Начал собирать вещи. Но каждая напоминала ему о каком-то эпизоде, связанном с женой, семьей. И пока он складывал вещи, желание уйти из семьи пропало.
– Для людей, подобных моему герою, я придумал термин «эскейпер» (от английского слова «убегать». – Прим. ред.). Это такой человек, который никогда ничего не может решить – ни в социальном плане, ни в личном. Такие люди есть в любой стране, но когда процентное соотношение таких людей превышает допустимые нормы, обществу грозит неминуемая гибель. Поэтому и фамилия главного героя перекликается со знаменитым гоголевским героем. У Гоголя – Башмачкин, у меня – Башмаков.
Окружающий нас мир настолько смешон, что любой сатирик, даже такой выдающийся, как Жванецкий, не выдерживает конкуренции с реальностью. Хитрый Поляков считает, что специально смешить людей не надо. А надо просто скрупулезно записывать все, что происходит вокруг, – и тогда на ближайшие 50 лет люди будут обеспечены смехом.
Полякову можно верить. Сам лично он развлекается тем, что слушает записанные на магнитофон обращения нашего президента к народу. Ничто не может рассмешить его сильнее…
От писателей остаются хорошие книги и подлые поступки
Юрия Полякова читателям «Труда» представлять не надо. «Самым молодым классиком» назвал его еще несколько лет назад патриарх российской словесности Сергей Михалков. Читатель всегда ждет новые книги этого московского писателя. Сколько писем пришло в редакцию «Труда» после того, как мы опубликовали первую часть его романа «Замыслил я побег…»! Недавно издательство «Молодая гвардия» выпустило роман отдельной книгой, которая стала заметным событием Московской международной книжной ярмарке. Здесь, на ярмарке, и состоялась наша беседа с Юрием Поляковым.
– Юрий Михайлович, что чувствует писатель, держа в руках свою только что выпущенную, пахнущую типографской краской книгу?
– Сожаление. Всегда в последний момент кажется, будто можно было написать лучше. Хотя, впрочем, это иллюзия, я работаю над вещами подолгу, до тех пор, пока текст не начинает меня как бы отталкивать: мол, хватит, до дыр протрешь!
– Странно слышать такие слова сейчас, когда писатели заваливают рынок скороспелыми романами, повестями…
– Это совершенно разные профессии. Рынок заваливают не писатели, а книгоделы, которые к литературе имеют примерно такое же отношение, как и составители кроссвордов. Оттого, что составитель оперирует словами, мы же не считаем его писателем. Писатель же оперирует Словом. Он старается передать читателю не просто набор информации – «пошел – убил – попался» или «встретился – совокупился – разочаровался», а мирочувствование. Кстати, именно это качество в литературе прежде всего ценил Лев Толстой…