– Среди наших новых русских вы часто встречали людей, которые делают добро не для того, чтобы налогов поменьше платить?..
– Встречал. И среди них много творческих, энергичных людей. Но с самого начала они были поставлены государством в безвыходное положение. В минувшее десятилетие хорошо заработать, не преступив закон, было фактически невозможно. Все оказались преступившими черту: и те, кто занимался рэкетом, и те, кто открывал колбасное производство. Сделано это было специально – чтобы новый класс был в полной зависимости от режима, был управляем. Это очень грамотно использовалось в целях поддержания абсолютно безнравственного ельцинского режима. И таким образом режим, который должен был рухнуть еще в 1993-м, продержался до 2000 года.
– В своей книжке вы написали, что есть только две важные вещи: женщина, которую любишь, и книга, которую пишешь…
– Это не я, это мой герой говорит.
– Вы с ним не согласны?
– Согласен.
– Женщину, которую любите, не настораживает ваш опыт, ведь от привычек так трудно избавляться, а «тему» вы знаете хорошо?
– У меня достаточно редкая в писательских кругах ситуация: 27 лет я женат на одной женщине. Моя жена всякий раз, прочитав новую вещь, смотрит на меня долгим изучающим взглядом, потом вздыхает, вспомнив, что она писательская жена, и, как говорил Фадеев, продолжает жить и делать свое дело.
– Вы редактор «Литературной газеты». Назовите несколько имен, которые, может, и не очень на слуху, но с которыми вы связываете определенные надежды.
– Во многом я пошел в «Литературку» потому, что меня задевало разделение нашей интеллигенции на духовно-культурные гетто. В это десятилетие плодотворный диалог между традиционными для России либерально-индивидуалистским и державно-почвенническим направлениями был утрачен. Они не то что полемизировать – замечать друг друга не хотели! Надо было соединить в одном издании людей разных взглядов, разных политических лагерей и снова заставить их вести плодотворные дискуссии. Я знал: ныне покойного уже Проскурина никогда не напечатают ни «Независимая газета», ни «Известия», а «Завтра» не напечатает Фазиля Искандера…
Сейчас мы по своей идеологии, увы, находимся где-то на уровне 1927 года, когда рассуждали приблизительно так: «При царе-то? Ну, были приличные люди… Толстой… Хотя, конечно, путаник был… Гоголь… Хотя и религиозный был, но ничего вроде был мужик…» Так и мы: «Шолохов? Коммуняка, конечно, но ничего…» Вот это революционное, черно-белое мышление, которое снова навязали одному из самых культурных народов, чудовищно.
Что касается имен, их немало. Чтобы никого не обидеть, скажу так: «Литературка» для того и существует, чтобы быть путеводителем по серьезной культуре. Читая нашу газету, вы получите полное представление о реальном современном литературном процессе, а не восторги по поводу сочинений товарища по партии или филиппики в адрес идеологического врага и к тому же неверного любовника…
У сатириков не бывает легкой жизни
Первые книги Юрия Полякова сразу по выходе становились событиями в современной литературной жизни. Достаточно напомнить успех «ЧП районного масштаба», «Работы над ошибками», «Ста дней до приказа». Они стали бестселлерами того времени у самого читающего народа в мире, а также предметом схваток в Союзе писателей, на партийно-комсомольских и министерских заседаниях. Примечательно, что тогда, в середине 80-х, категорически против повести об армии «Сто дней до приказа» выступил один из влиятельных заместителей начальника ГлавПУРа генерал Д. Волкогонов, обернувшийся спустя несколько лет ненавистником и обличителем советской эпохи. Подобные обличители известны поименно, последствия их рьяной деятельности налицо. Свое осмысление происшедшему в стране дает и Юрий Поляков – в романах, повестях, пьесах, публицистических статьях. Недавно в издательстве «Молодая гвардия» вышел четырехтомник писателя.
– Юрий Михайлович, что чувствует писатель, принимая из типографии на руки еще совсем тепленькое свое собрание сочинений?
– Уточню: это не полное собрание сочинений, а скорее «полное избранное». Конечно, мне приятно, что в моем поколении я первый писатель, выпустивший такое почти полунаучное, с комментариями, четырехтомное издание. Но я бы сказал, важен не момент, когда ты уже получаешь на руки свое собрание сочинений, а сам процесс подготовки его в печать, когда еще и еще раз перечитываешь издававшиеся ранее произведения, находишь ляпы, шероховатости, убираешь недостатки. У меня, когда я пишу, меньше 15–20 редакций не бывает, пока не увижу, что улучшать уже некуда. И все равно, проходит полгода – и понимаю, что для нового издания есть над чем поработать.
– Действительно, нет предела совершенствованию. Для меня оказалось приятной неожиданностью, что мой семнадцатилетний сын, лениво перелистывая один из томов вашего нового издания, вдруг увлекся и сейчас запоем читает «Замыслил я побег…». Знаю из собственного опыта, как трудно заставить его читать. Значит, зацепило, сказал, что «есть над чем подумать». И просил спросить у вас, насколько автобиографичны ваши произведения?
– Биография писателя соотносится с его текстом примерно так же, как тело танцора соотносится с танцем. Естественно, что писатель лепит книги из своего жизненного материала, из личного опыта, из судеб тех людей, с которыми соприкасается. Но у каждого писателя есть своя малая родина: Вологодская, Сибирская, Архангельская. И этим принято гордиться. А я – коренной москвич в третьем поколении. Мои бабушки и дедушки приехали в Первопрестольную из рязанских уездов. Мать и отец родились уже в Москве. Я сначала жил на Маросейке в коммуналке, потом – на Бауманской, в общежитии завода, на котором трудились родители, работал в райкоме комсомола на Басманной. Это все моя малая родина – рабочая Москва, где и действуют мои герои. А сам я писатель городской.
– Вы и в самом деле не набрали полбалла на истфаке МГУ и поэтому поступили в педагогический институт, подобно герою из «Ста дней до приказа»?
– Нет, это уже художественный вымысел. На самом деле я готовился в архитектурный институт, учился на подготовительных курсах. Но, слава богу, вовремя понял, что в области изобразительного искусства имею весьма скромные способности. И уже много позже оценил принятие такого интуитивно верного решения. Самое главное в жизни (это тоже осозналось с годами): не дай бог выбрать профессию, где тебе придется все время бороться с собственными недостаточными способностями. На это уходит жизнь, портится характер, для самого себя и окружающих человек превращается в чудовище…
К счастью, я вовремя переориентировался на филологию. Хотя потом все равно бы вырулил на писательство. Но благодаря принятому решению смолоду получил филологическое образование, что писателю необходимо.
– Даже более необходимо, чем Литературный институт?
– Конечно! Литинститут в основном не столько учит, сколько людей мучит, потому что там человек попадает в несколько искусственную атмосферу этакого инкубатора гениев, и развитие его идет, к сожалению, в ином направлении. Сразу появляется завышенная оценка себя со всеми вытекающими отсюда последствиями.
– Пока непризнанные гении ищут выход к читателю и признанию себя, любимых, наш печатный рынок буквально ломится от груды псевдолитературы. На ларьках, в электричках почему-то охотнее раскупаются детективы, кроссворды, любовная тематика. Неужели таков спрос нашего некогда «самого читающего народа в мире», который рождает такие предложения всей этой окололитературной чепухи?
– Массовая литература существовала всегда – и в XVIII, и в XIX веке. Но это только бизнес, который к высокохудожественной литературе не имеет никакого отношения. Серьезная проза, поэзия требуют определенных душевных усилий, определенного эмоционального напряжения. Но и серьезную литературу тоже читают, просто она расходится не такими большими тиражами. Это во всем мире так.
– Однако в советское время так не было.
– В советское время было не совсем так. Во-первых, не было такого рынка развлекательной литературы и такой системы рекламы этой литературы. Во-вторых, при советской власти тоже выходили детективы, приключенческие романы, и тиражи у них были при всем при том недостаточные. Но спасибо советской власти, которая культивировала книгу, чтение. Мы отличаемся от Запада тем, что наш слой почитателей настоящей литературы намного больше, чем за рубежом.
– Но этот слой все сужается и сужается. Учителя, родители за голову хватаются от незнания, как сегодня увлечь молодежь чтением.
– Сужается, потому что меняются отношения в обществе. В советское время привычка к серьезному чтению воспитывалась десятилетиями. Это была важнейшая государственная программа, пусть даже и с определенными идеологическими знаками. А теперь воплощается программа наоборот: на отучивание от серьезного чтения. И закончится это только тогда, когда руководство начнет заниматься интересами страны, а не проблемами сохранения своей власти. Кстати, на Западе уже спохватились и начали огромные деньги вкачивать в образовательные программы.
– Хотелось бы и в России говорить о нашем будущем с оптимизмом. Но я пока не вижу на то оснований.
– Подвижки есть. В 1992–1995 годах издательства вообще не издавали серьезной литературы. Вообще! Если только какой-то грант, иностранная подачка образуется. А сейчас почти у всех издательств есть своя серия классики, современной прозы, поэзии. И эти книги, пусть не сотнями, но десятками тысяч, расходятся.
– Сын моих друзей как-то попросил объяснить, почему многие свои трагические, по сути, произведения классики мировой и особенно русской литературы называли комедиями? Бальзак большинство своих романов об уродстве буржуазного общества объединил в цикл «человеческой комедии». «Горе от ума», «Без вины виноватые», «Вишневый сад» – тоже комедии. Адресую этот вопрос вам.