вошли в город.
Население, повылазившее из домов поглазеть на Самозванца, - а там черт его знает, может быть, и вправду Государственное Дитя, - встретило войско довольно безразлично, городская администрация безропотно сдалась на милость победителя, печорский воевода принес повинную голову за бессмысленную вылазку городовых, но Василий Злоткин не принял покаяния и распорядился его повесить. Воевода канючил в ужасе:
- Да что же это такое, ваше высочество, да зачем, да что я такое сделал?!
Но его в назидание все-таки повесили на колокольне, под самым большим колоколом, вместо чугунного языка.
Василий Злоткин посмотрел на висельника, которого было видно только по пояс, и сказал Ивану Федоровичу Дубельту, сделав значительное лицо:
- Так, наверное, и не понял, дурак, что это не я его казнил, а исторический процесс казнил, который не разбирает правых и виноватых.
Полковник Ухов, личный адъютант Государственного Дитя, бывший взрывник со сланцевых разработок, достал из нагрудного кармана блокнотик и увековечил его слова.
Ночевало войско в Печорах, по теплым квартирам, магазинам, школам, а одна рота даже в родильном доме. Легионеры на радостях частично перепились, и чуть ли не до утра то в одном конце города, то в другом слышались заунывные русские песни, бравые эстонские песни и женский визг. Утром же стряслось неожиданное несчастье, едва не сорвавшее всю кампанию: стали механики поутру заводить боевую технику, а она не заводится, хоть ты тресни, глядь, - а под капотами да бронированными кожухами разных деталей недостает, как то: генераторов, масляных фильтров, аккумуляторов, систем зажигания, емкостей с тормозной жидкостью, карбюраторов, приводных ремней, а с одного танка даже гусеницу сняли, хотя на что могла сгодиться в хозяйстве гусеница танка - не угадать. На счастье, от Печор начиналось железнодорожное сообщение, и это решило дело; город в отместку сожгли дотла, артиллерию и пехоту погрузили на два состава, развели пары и покатили во Псков с песнями под гармонь. Веселая это была картина: подвенечно-белые поля, телеграфные столбы стоят враскорячку, над поездом клубится жемчужный пар, колеса ладно стучат на стыках, в вагонах слышатся выкрики и дурацкий хохот, а на крыше рефрижератора сидит гармонист в окружении артиллеристов и выводит не своим голосом:
В саду яблонька растет,
Ветка к ветке клонится,
Парень девушку е...
Хочет познакомиться...
Трудно было такое предположить, но на вокзале города Пскова поезд Лжеаркадия встречала многочисленная депутация во главе с самим псковским воеводой Рассказовым, войска гарнизона были выстроены вдоль перрона и орали "ура", не жалея глоток, половину станционного здания занимал транспарант со словами "Привет законному государю!", красотки из здешнего театра оперетты поднесли Василию Злоткину хлеб-соль на мельхиоровом блюде и серебряный портсигар.
Лжеаркадий отщипнул кусочек от каравая, обмакнул его в соль, двумя пальцами положил в рот и, жуя, объявил воеводе Рассказову, который стоял перед ним во фрунт:
- Приятно, не стану лицемерить, весьма приятно! И девушки какие у вас симпатичные, просто феи!
Рассказов:
- Если угодно, ваше высочество, я прикажу сформировать из них роту обеспечения, так сказать...
- А что, сформируй, сформируй... это придется кстати.
Именно в ту самую минуту Василий Злоткин впервые почувствовал себя не самозванцем, а природным наследником российского престола, и ему даже пришло на ум, что, может быть, Палата звездочетов как-то просчиталась, что он в действительности и есть Государственное Дитя...
Та же история, что во Пскове, повторилась с незначительными вариациями в Порхове, на станции Дно, в Старой Руссе, так что на подступах к Валдаю войско Лжеаркадия значительно возросло за счет разного рода команд, добровольцев и гарнизонов предавшихся городов. Однако в то время, как головной состав осторожно тянулся в виду Валдая, разведка, посланная вперед на дрезине, оповестила, что город заполнен правительственными войсками, именно гвардейским корпусом, состоящим из Преображенского, Измайловского и Семеновского полков, каковые заняли позиции по окраинам и приготовились к обороне. Так в действительности и было: накануне Пуговка-Шумский вошел в город и первым делом расположил вдоль западной окраины три танковых батальона, которые должны были принять на себя первый удар повстанцев; оно бы и ничего, если бы ночью неизвестные злоумышленники не повыкачали из танковых баков спирт, и, таким образом, Пуговке-Шумскому срочно пришлось менять стратегию обороны. Позицию возле железнодорожной станции занял Преображенский полк, на городской площади укрепился Измайловский полк, правым флангом уперевшись в здание ресторана "Валдай", а левым уткнувшись в старинную ротонду, где издавна существовал музей колокольчиков, Семеновский же полк, оставленный в резерве, занял Ипатьевский монастырь.
Примерно за километр до железнодорожной станции Василий Злоткин приказал легионам выгрузиться и тремя колоннами двинул их вдоль полотна каким-то грунтовым шоссе, мимо квелых лесопосадок. План его заключался в том, чтобы силами левой колонны завязать бой у железнодорожной станции, силами центральной колонны обойти позиции Преображенского полка с фланга и, таким образом, вывести его из игры, а силами правой колонны атаковать Измайловский полк, чтобы он не смог прийти на выручку братьям-преображенцам; далее - что бог даст, а что бог даст наиболее благоприятное расположение фишек - в этом Василий Злоткин не усомнился ни на минуту.
Около часу дня Лжеаркадий взобрался на небольшую горку из шпал, присыпанных снегом и привлекательно пахнувших креозотом, переждал несколько секунд, достал носовой платок и взмахнул им в воздухе, как крылом. Ухнули четыре 72-миллиметровых орудия, и четыре латунные гильзы с шипением и лязгом вывалились на снег. Слева послышалось нестройное, продолжительное "ура" - это генерал Конь повел Русский легион в атаку на преображенцев; немного игрушечно застрекотали автоматы Калашникова, где-то грубо бил крупнокалиберный пулемет, с продолжительными паузами, точно ему требовалось перевести дух; трассирующие пули там и сям ударяли в мерзлую землю и взмывали вверх искрами, словно кто чиркал о землю незажигающимися калужскими спичками, как о спичечный коробок. Генерал Конь уже миновал линию танков Пуговки-Шумского, обезноженных и поэтому не посмевших открыть огонь, когда началась стрельба и на правом фланге, - это Иностранный легион зашел в тыл преображенцам, и добровольцы из псковичей ударили по Измайловскому полку.
И вдруг все смолкло, только слышен был гул и потрескивание пламени в стороне железнодорожного вокзала, где горело багажное отделение, сортир и два деревянных дома.
Когда Василий Злоткин въехал в город на "газике", подаренном ему еще в Порхове, он прежде всего увидел толпу пленных измайловцев и преображенцев, которые беззаботно улыбались и кивали в его сторону, как если бы они встретили хорошего знакомого, прогуливаясь по Тверской; видно было, что солдатики рады-радешеньки сравнительно быстрому, а главное, сравнительно бескровному окончанию дела, что, поскольку впереди никакой резни не предвидится, на душе у них весело и легко. Действительно, убитых было со стороны правительственных войск четыре человека, а со стороны Лжеаркадия только один эстонец. Злоткин пожелал на него посмотреть: мертвец лежал на спине возле покосившегося забора и смотрел в небо стеклянным глазом, другой ему отчинило вместе с некоторой частью головы то ли крупнокалиберной пулей, то ли осколком снаряда, и неполным он выглядел весьма странно.
"Эх ты, чудила! - подумал Василий Злоткин. - Ну ладно мы, русские, всю дорогу грыземся между собой, а ты-то чего полез? Наверное, наскучило тебе твое производство, да теща, да пьянка по выходным, - оно и понятно, куда веселей стрелять..."
Подошел генерал Конь, козырнул с форсом и доложил, что сдался без боя Семеновский полк, засевший в Ипатьевском монастыре, но, поскольку монастырь этот расположен на острове посреди озера, а лед из-за оттепели ненадежен, предаться полку будет, видимо, мудрено.
Полковник Ухов предусмотрительно вытащил из кармана блокнотик, ожидая, не скажет ли чего Государственное Дитя. А Василий Злоткин подумал о том, что он косвенно виновен в смерти эстонца, впрочем, ему легко удалось себя убедить: причиной всему не люди и не оружие, а изломы исторического процесса, который им самим управляет, как кукловод марионеткой, и вообще во всем виновата Мара...
Блондинка из восточноевропейского департамента говорила:
- Я даже думаю, что, если русским предложить на выбор - бесплатное трехразовое питание или чтобы Россия первой высадилась на Марсе, - они будут выбирать, чтобы Россия первой высадилась на Марсе.
- Послушайте, девушка, - сказал Вася, - а не пора ли в аэропорт?
Блондинка сделала свой неожиданный жест рукой, посмотрела на часы, согласилась, что действительно пора ехать, и распрощалась почему-то довольно сухо.
6
В такси, по дороге в аэропорт "Шифоль", Васе Злоткину припомнилось обещание Хозяина обеспечить ему стабильную политическую карьеру, и воображение живо нарисовало следующую картину: многотысячная аудитория, шум, гам, мелкие молнии фотовспышек, а он сам стоит на трибуне и металлическим голосом говорит... "Хватит заигрывать и юлить, пора высказаться напрямки! Прибалтийские государства?.. - геополитический нонсенс! Украинский язык?.. нету такого, есть базарный диалект русского языка!" Васю распотешила эта картина, но он серьезно подумал о том, что, поскольку мир, конечно, содрогнется от таких политических установок, то прощай, пошлая безвестность, здравствуй, слава на много лет...
Добравшись до аэропорта, он первым делом пообедал в ресторане, съев порцию устриц под "шабли" и венский шницель с маринованной спаржей, потом от нечего делать стал изучать карту вин, ненароком взглянул направо и увидел сомнительного господина с подленькими усиками и в галстуке бабочкой, который мирно дожевывал свой обед. У Васи Злоткина сердце опустилось, и последние сомнения оставили его, - это был точно Асхат Токаев.