— Ну, смотрите сами, — смущенно сказал Артемий Платонович, и по легкому румянцу, охватившему его щеки, можно было констатировать наверное, что предложение доктора Бровкина отставному штабс-ротмистру определенно лестно. Впрочем, румянец мог быть вызван и частичным возвращением жизненных сил после столь изматывающего магнетического сеанса.
— Значит, как только Мелания проснется, вы дадите нам знать, — протянул доктору руку Аристов.
— Всенепременно, — подтвердил Бровкин и с удовольствием пожал крепкую горячую ладонь старшего чиновника особых поручений.
Глава 30 ПЕРВАЯ НИТОЧКА К ГОСПОДИНУ В ПЕНСНЕ
Мелания проспала почти сутки и проснулась лишь утром следующего дня. Окинув взглядом палату, похожую, как о том уже было говорено, на острожную камеру, она испугалась и стала припоминать, за что же ее могли упечь в узилище. Ну, раскрутила она ентова скубента на закусь с водочкой, так что с того? Ну, выпросила целковый на опохмелку, так ведь сам и дал, без всяческого с ее стороны нажиму. И не кобенился нимало. А что заместо трех с половиной гривен полтинничек с него слупила за утехи, так то отработано сполна, ежели принять во внимание, что сей скубент творил с ней сам и просил вытворять с ним.
Рассказать кому, и то грех…
Мелания вздохнула и уперла взгляд в потолок. Не-е, скубент нажаловаться в участок не мог. Ведь поведай она приставу о скубентовских с ней выкрутасах, так его и самого очень даже запросто могли бы в кутузку упрятать. Да и не разговаривают покойники-то.
Мелания вздрогнула и вмиг покрылась липким холодным потом.
Вот оно! Скубент-то, с ней будучи, покойничком изделался. Вот гад! Подышать, видите ли, ему захотелось. Ну, хошь дышать, так ступай и дыши себе, зачем же мамзельку-то с собой волочить? Не-ет, ему, вишь ли, захотелось вместе с ней воздухом подышать. А на улице, бр-р, холодрыга. Ночь кончается, в голове муть. Ладно, хоть водки с собой взяли. Правда, рублишек она как раз под сию прогулку с него и слупила, так коли б знала, чем все это кончится, полушки бы от него не приняла!
Холодные мурашки поползли по телу. Мелания с головой завернулась в одеяло, но от дум было не укрыться, не спрятаться. Зачем, зачем она пошла с ним к этому протоку?! Пока шли, он раза три прикладывался к водке, пил прямо из горлышка, но водка, кажись, совсем его не брала. Пила и она, и как дошли до протока, полштоф был уже почти пустой. Скубент энтот чтой-то говорил про какое-то тайное обчество, но она не слушала. Потом он стал кричать, что, мол, не намерен один отвечать за всех и что ежели его заарестует какой-то барон Дагер, он, дескать, не собирается брать всю вину на себя и идти на каторгу одному.
Затем он допил водку, немного успокоился и полез ей под юбку, а ее руки запустил себе в штаны. Когда она стала шуровать обеими руками с его варевом, никак не желавшим проснуться и восстать, тут и появился невесть откуда статный господин в двубортном ольстере и бобровой шапке пирожком. Глаза его, обращенные в сторону скубента, светились в предрассветной мгле, как у уличного кошары. «Ежели хочите смотреть на мои действия, платите денежку, — потребовала она, нахально глядя ему в лицо, обрамленное аккуратной черной бородкой. — У нас за догляд гривенник берут. А не то, — добавила она, — давайте я щас и вами, господин хороший, займусь. У меня ведь руки-то две».
Но господин в бобровом пирожке никак не отреагировал на ее слова и не спускал взгляда со скубента, который тоже, как завороженный, смотрел на него, выпростав из штанов ее руки. Потом человек в ольстере повел в ее сторону рукой, от головы к ногам, и она будто приросла к месту. Ноги сделались тяжелыми и толстыми, словно афишные тумбы, руки повисли размоченными плетьми, рот, как она ни силилась, перестал открываться. И сама она в этот момент будто бы уснула, даже сон какой-то привиделся.
«Пирожок» подошел к скубенту совсем близко, сделал над ним несколько пассов, будто иллюзионщик какой из циркового балагана, а затем приложил к его руке какую-то палочку. Скубент и повалился, как срубленное дерево. И тут, слава те господи, шаги послышались и говор. Окликнули ее. Потом еще раз, уже ближе. «Пирожок» недобро так посмотрел на нее, надел пенсне со стеклами, через которые не видно было глаз и… пропал. Так же незаметно, как и объявился. Будто скрозь землю провалился. Не иначе сам нечистый это был. Собственной персоной.
Думы Мелании были прерваны скрежетом отодвигаемого засова и скрипом отворяемой двери. «Тюрьма, как пить дать, тюрьма», — со страхом подумала она и отвернула от лица краешек одеяла. Но вместо ожидаемого вертухая в мышиного цвета гимнастерке она увидела благообразного человека в хорошем платье с худощавым лицом и с бородкой клинышком.
— А! Проснулись наконец, дорогуша! — воскликнул незнакомый господин, встретившись с ней взглядом. — Как вы себя чувствуете, Мелания Донатовна?
— Хорошо, — буркнула она, стащив с головы одеяло. — Жрать только охота.
— Понимаю вас, — участливо кивнул благообразный. — Однако придется еще чуток потерпеть. Не более четверти часа.
Он подошел ближе и изучающе посмотрел на нее.
— Скажите, Мелания, сколько мне еще осталось жить?
— А мне почем знать? — удивленно протянула Меланья. Каких только чудиков не приходится встречать.
— Стало быть, не знаете?
— Не-е.
— И как меня зовут, не знаете?
— Откуда же?
— Тогда позвольте вам представиться: ваш лечащий доктор, Бровкин Павел Андреевич.
— Доктор? — испуганно переспросила Мелания. — А где я?
— Вы в городской клинике.
— Неужно приболела? — перепугалась Мелания. — Как же я теперь! Меня ведь и на работу теперь не пустят.
— Вы не тем заболели, о чем подумали. У вас была… э-э… временная потеря памяти.
— Точно! — села на постели Мелания. — Ни хрена не помню, как сюда попала.
— Вот-вот, — мягко улыбнулся доктор. — Но теперь вы абсолютно здоровы.
На лице барышни отобразилась радость.
— И меня выпустят отсюдова?
— Конечно. Но только после того, как с вами побеседует один уважаемый господин.
— Что за господин? Следак, что ли?
— Простите…
— Ну, следователь, — пояснила доктору Мелания. — Так я ни в чем не виноватая. Я почти и не видела ничего.
— Вот и славно. Об этом «почти» вы ему и расскажете, — ласково произнес Бровкин. — И советую вам ничего от него не утаивать.
— А мне это без надобности, — хмыкнула Мелания. — Я ж ни в чем не виноватая.
После пшеничной каши на настоящем коровьем масле жить стало много веселей. А и правда, чо тужить-кручиниться? Сыта — хорошо. Не в кутузке — и слава богу. А что до временной потери памяти, как сказал доктор, так это с кажинным может случиться, коли он с самим нечистым стакнется. Спаси бог, что жива. А то бы как скубенту… Кранты!
Еще через четверть часа в палату вошли двое. Один пожилой, высокий, крепкий, как дуб, чина, верно, немалого, ибо походка у него, что сразу заприметила Мелания, была уж больно вольная. Так, дескать, у нас только енералы ходють. С ним молодой, тоже крепкий, видать, помощник. Поздоровались оне, ну и Мелания им тоже:
— Здрасьте.
— Как вы себя чувствуете, милочка?
— Хорошо.
— Расскажите нам про ту ночь, когда клиента вашего порешили?
Конечно, расскажет. Пошто не рассказать, коли господа спрашивают. Да и попробуй не рассказать таким-то. У того, что моложе, взор ясный, чистый, со смешинкой. Этому соврешь — не поверит. А старшему и вовсе лучше говорить все без утайки, ибо взор его, верно, все до самых печенок в нутре твоем видит. Ну, и рассказала. Все, как было. А про человека в «пирожке» аж дважды пришлось повторить. И про одежу его, и про рост, и про глаза, и про стекляшки темные на глазах.
— А цвета, цвета-то какого эти стекляшки? — все допытывался молодой.
— Дык не помню. Темно ж было. В голове-то сумятица.
— А вы вспомните, Мелания Донатовна, — настаивал старший. — Ну, перенеситесь мысленно в ту ночь. Вот вы идете со студентом к протоку, вот он вам что-то говорит про какую-то организацию, вот появляется господин в ольстере и бобровом «пирожке»…
«Перенеситесь мысленно». Слова-то какие. А ежели не хочется «переноситься»? Ежели забыть все хочется? Ладно, коли вам так приспичило. Она попробует, она «перенесется»…
— Поначалу он без них был, без пенсне этого. Глаза у него… ну прям светились! А потом, когда шаги послышались и окликнули меня, он зыркнул так на меня и одел эти самые синие стекляшки.
— Синие? Пенсне было с синими стеклами?
— А я сказала: с синими?
— С синими!
— Ну, стало быть, с синими…
В Старогоршечную улицу, где находился Студенческий клуб, Глассон мало сказать ехал — летел! В нетерпении он то и дело кричал в сермяжную спину ваньки:
— Скорей! Наподдай!
Дважды его сани занесло на поворотах так, что он едва не вылетел из них в придорожный сугроб, а на Рыбнорядской они чуть не сшибли какую-то старушенцию в доисторическом капоте и допотопной шляпе, которая, весьма резво сиганув за ними, едва не достала Глассона своей клюшкой.
— Вот я тебя, проклятущий!
Момент, который он предвкушал все эти дни, приближался. Собственно, само исполнение задания в Симбирске заняло всего-то два часа. Приехав в адрес, данный ему Иваницким, Глассон застал в нем местное революционное ядро: трех гимназистов, попа-расстригу и полупьяного учителя, постоянно прикрывающего ладонью половину лица. У него, верно, двоилось в глазах, и он предпочитал созерцать окружающее пространство одним глазом.
Быстренько развив тему о необходимости и неизбежности революционного восстания в Поволжье, Иван перешел к опросу об их согласии на организуемое мероприятие и всестороннему его содействию. Симбирские товарищи, узнав, что восстание охватит преимущественно Средневолжскую губернию, выказали полное понимание его необходимости и своевременности и изъявили несомненное единодушие в его поддержке. Насколько хватит их сил.
— Только пришлите нам винтовок, — сжав огромные кулаки, попросил бывший поп, чем привел гимназистов в некоторое замешательство.