[44]. Повторим эти аспекты: а) система крыльев; б) порядок выдвижения и провозглашения кандидатов на высшие управленческие и командные должности (включая хана); в) соправительство; г) завоевание и покорение окрестных народов («четырех углов»); д) распределение доходов и трофеев (см. [Козин, 1941, с. 162]). Система тöрÿ, вероятно, не ограничивалась этими установками, по в той части, что касалась вопросов функционирования государственной власти, она сводилась к этим основополагающим моментам.
Для ознакомления с пей уже не обязательно было штудировать старые тексты, забытые письмена. Освященная, созданная и подкрепленная многовековым опытом кочевых правительств, даже будучи облаченной в форму фольклорных повествований, эта система воспринималась не только как пример для подражания древним ханам-богатырям, но и как непреложный закон, завещанный предками. Поэтому уже к XI в. устойчивость и долговечность тöрÿ вошла у тюрок в пословицу: «Исчезает государство, [но] сохраняется тöрÿ» («Еl qalir torü qalmas»)[45].
Государственная практика представляет собой еще один способ сохранения политических, административных институтов прошлых эпох, Государства, возникавшие в степях на протяжении полутора тысячелетий новой эры, развивали и закрепляли унаследованные от предшественников элементы внутреннего устройства. Процесс наследования мог идти в двух направлениях. Первое — это приспособление наследуемых элементов к оригинальной административной системе. Подобное происходило тогда, когда политический приоритет приобретался этносом, не родственным и в прошлом независимым от этноса, господствовавшего в распавшемся накануне государстве. Так случилось в государственности хунну, жужаней, киданей, монголов, отчасти енисейских кыргызов. Второе направление — это простое восстановление структуры распавшегося государства с постепенным ее развитием уже в недрах нового образования, что производилось этносом, непосредственно разгромившим государство и занявшим господствующее положение на его бывшей территории. Так случилось в государственности тюрок-туцзюэ, уйгуров, отчасти сяньбийцев Таньшихая. То есть одна держава сменяла другую, зачастую разгромив ее и разрушив ее государственный организм. Кроме того, для истории кочевых империй характерна этнолингвистическая неоднородность: сначала в степях к востоку от Алтая безраздельно царили тюркоязычные (по нашему мнению) хунну, затем монголоязычные сяньби и жужане, которые, в свою очередь, уступили место тюркоязычным туцзюэ, теле и кыргызам. В X в. с востока хлынули потомки сяньби — кидани и монголы. Все это затрудняло и замедляло общее развитие политического строя номадов. В случае простого восстановления параметров государственности побежденного народа это развитие было нулевым.
В начале XIII в. в восточной части степного пояса существовало несколько объединений кочевых и полукочевых народов — кара-китаев (туркестанских киданей), карлуков, уйгуров, енисейских кыргызов, монголов, найманов, кереитов и меркитов. Три последних улуса были полностью разгромлены Темучином в ходе межплеменной борьбы, киданьское Си Ляо рухнуло под ударами хорезмшаха и беженцев-найманов. Мирные отношения Чингисхан установил с карлуками, кыргызами и уйгурами. Здесь имело место не наследование их опыта управления монгольским правительством, не государственная традиция, а заимствование (неважно, органическое или механическое). Непосредственное влияние на Монгольскую империю со стороны включенных в нее народов (особенно уйгуров, киданей, чжурчжэней и китайцев) требует особого исследования. Нас они интересуют лишь как носители информации о прежних державах.
И все же практика государственной жизни была полноценным каналом распространения традиций. Какими бы новаторскими или ортодоксальными ни являлись принципы управления, они в конце концов находили отражение в других средствах трансляции государственной традиции — письменной историографии, произведениях фольклора и в указаниях тöрÿ.
Таким образом, в начале XIII в. правительство монгольского государства столкнулось с чрезвычайно неблагоприятными факторами: 1) управленческая структура, унаследованная от ханской орды военно-демократической эпохи, не обеспечивала (функционирования государственного аппарата на всей территории будущей огромной империи; 2) пережитки имманентного кочевого сепаратизма угрожали судьбе молодой державы. Эта угроза проявилась в заговорах и бунтах нойонов, возглавлявших аратов-соплеменников. Бунтарские настроения охватывали не только подчиненные племена, но и собственно монголов; 3) над Монголией нависала опасность чжурчжэньской экспансии. Монгольскому правительству требовалась отработанная для кочевого государства система управления. Такая система уже была создана хуннами, древними тюрками и уйгурами, киданями, а к XIII в. она существовала в форме государственных традиций.
Их развивали и по мере надобности модифицировали правители раннесредневековых государств.
Значение устного народного творчества, сохранявшего историческую информацию при отсутствии письменности, было неоценимым; даже цивилизованные уйгуры — обладатели собственного алфавита — помнили предания степной истории. Сюжеты эпосов стихийно изменялись, и, следовательно, традиция в своей фольклорной ипостаси тоже модифицировалась.
Сохранению и передаче принципов организации кочевой администрации способствовал свод неписаных законов тöрÿ, который применялся как в «чистом» виде (узаконения и нормы поведения), так и бытовал в составе эпических сказаний. Соответственно с развитием эпоса и исторической основы его сюжетов — общественно-политической жизни — подвергалось изменениям и тöрÿ.
О древних державах, существовавших до XIII в., рассказывали китайские летописи, орхонские письмена и, возможно, уйгурские сочинения. В письменных источниках царства хунну, туцзюэ и т. д. представали в неизменном, как бы законсервированном виде, так как сведения о них были вырваны из практической (государственная жизнь) и мыслительной (фольклор, нормы тöрÿ) сфер деятельности[46].
Чингисхану и его окружению понадобились дополнительные-воинские силы для противостояния чжурчжэням, ведения войн, удержания в повиновении монгольских нойонов. Более других подходили для выполнения этих задач тюркские народы Южной Сибири и Восточного Туркестана. Их подчинение было реально осуществимо под видом возрождения каганата, подобного тому, в котором жили их предки. Выше приводились доводы в пользу того, что монголам были известны сведения о своих предшественниках — создателях империй. Не стоит по примеру Л. Квантена преувеличивать информированность первых самодержцев Еке Монгол улуса — вплоть до приписывания им комплекса мероприятий для сохранения своей власти во избежание трагической судьбы хуннской и древнетюркской монархий [Kwanten, 1979, с. 5, 230][47]. Но в то же время осознание своей преемственности от них было присуще предержащим властям новой общекочевой империи. Недаром после воцарения Чингисхана в китайских документах имя монгольского народа стало, передаваться иероглифами «получить древнее» или «возвратить, старое» [Васильев, 1857; с. 159–161; 1889, с. 6]. Скорее всего здесь не было намека на восстановление киданьской Ляо, как считал В. П. Васильев (в гл. 1 настоящей работы уже говорилось о бессмысленности для Чингиса долговременного увлечения лозунгом реставрации царства Елюев). Но подбор иероглифов показателен: это — свидетельство осведомленности китайских писателей — современников воцарения Чингисхана об ориентации кагана и его соратников на историческое прошлое, на традиции.
Таким образом, государственная традиция в Монгольской империи выполняла две функции — консолидации военных сил для завоеваний и создания механизма управления. В этих двух аспектах мы и будем дальше рассматривать Еке Монгол улус.
Глава 3.Традиции в формировании идеологических основ монгольской державы
Выше мы выяснили, что для осуществления завоевательных шлаков феодализирующейся монгольской знати, пресечения ее сепаратизма, удержания в узде зависимого населения правителям нового государства требовались социальные и административные институты, которые могли быть переняты от предшествовавших кочевых империй. Однако монголы, только начав — свою государственную жизнь, не владели достаточными навыками в применении этого опыта. Необходимо было найти тех, кто мог бы помочь построить полноценное государство. Поэтому окружение Чингисхана искало советников, в том числе среди представителей тюркских народов, расселявшихся по территории Южной Сибири, Средней Азии, Казахстана и Восточной Европы[48]. Кроме того, монгольское правительство привлекало людские и материальные ресурсы названных регионов как основу успешного ведения войн, прежде всего с Китаем.
Традиция «объединения» кочевников
Объединение большей части народов евразийских степей в политический союз (позднее в государство) происходило неоднократно. Сложившаяся задолго до основания Монгольской империи культурная общность номадов служила материальной основой легкой и быстрой консолидации. Вероятно, можно говорить даже о непрерывном существовании тенденции к объединению, зародившейся еще в скифскую эпоху [Ельницкий, 1977, с. 6]. Именно материальный критерий называл хуннский шаньюй, говоря в 176 г. до н. э. ханьскому императору: «Итак, все народы, натягивающие лук, оказались объединенными [нами] (хуннами. — В. Т.) в одну семью» [Материалы, 1968, с. 43]. Конечно, не только сходство жизненного уклада и основ экономики концентрировало население тысячемильных пространств вокруг центральной ставки. Не менее важную роль играли и духовные критерии: языковые, культурные, генеалогические связи, веротерпимость и т. д. [Савинов, 1984