Имея в виду эти характеристики, обратимся к ситуации в. Монгольской империи. Еще до ее создания центральноазиатские степняки имели четкие представления о функциях правителя. Когда началось возвышение Темучина, верхушка племени джуръят рассудила: это именно «тот человек, который мог бы заботиться о войске и хорошо содержать улус» (Рашид ад-Дин, 1952, кн. 2, с. 90]. Здесь мы имеем дело с очередным трафаретом, взятым из раннего средневековья, так как, согласно енисейским рунам, кыргызский хан тоже «держал эль и возглавлял бодун» [Малов, 1952, с. 81]. Наиболее компетентное мнение принадлежит, конечно, самому кагану. В «Алтан тобчи» приведены слова Чингисхана: «Став опорой [государства], я принял на себя трудное дело охраны народа» [Лубсан Данзан, 1973, с. 189]. Таким образом, власть государя осуществлялась по трем основным направлениям: охрана целостности и укрепление державы (эля, улуса); забота о ее населении, народе (тут следует вспомнить слова орхонских эпитафий о каганских благодеяниях для всех тюрок); ведение завоевательных войн, забота об армии. К этим же пунктам сводятся и Чингисовы поучения сыновьям. Здесь вновь акцептируется внимание на поддержании благосостояния народа и боеспособности войска [Котвич, 1923, с. 95–96][83].
Мы ставили проблему определения концептуальной основы верховной власти, поэтому на конкретных проявлениях прерогатив кагана, описанных почти во всех исследованиях по монгольской истории XIII в., останавливаться не будем. Но власть кагана имела еще одну сторону, слабо освещенную в литературе, — ритуальное оформление.
Концепция верховной власти находила свое воплощение, кроме всего прочего, в церемонии коронации. Довольно подробная информация о ней поступает из нескольких источников. Для цельности картины не станем разбирать эти сведения одно за другим, но попытаемся соединить их в одну схему. Нужно учесть, что, несмотря на очевидную стабильность ритуалов, некоторые их детали варьировались на различных коронационных курултаях, поэтому ниже будут указываться имена провозглашаемых в каждом отдельном случае каанов. Из всех информаторов, видимо, только Плано Карпиии со своими спутниками был очевидцем венчания на царство; остальные авторы описывали это событие с чужих слов, но наиболее детально оно отражено у Бар Эбрея и Джувейни. Приводя эти данные, мы имеем в виду, что наша цель остается прежней — найти соответствия с предыдущими государствами кочевников[84]. Итак, интронизация очередного каана происходила в следующем порядке.
1. Шаманы назначают благоприятный день (это отмечено в описаниях коронации Угедэя, Гуюка и Мункэ) [Ta'rikh, 1912, с. 146, 206; 1936, с. 28–29].
2. Присутствующие обнажают головы и развязывают пояса, демонстрируя покорность воле Неба (Угедэй, Гуюк, Мункэ) [Рашид ад-Дин, 1960, с. 119; Ta'rikh, 1912, с. 146, 206; 1936, с. 30]. Аналогичная церемония происходила при коронации ильхана Аргуна [Рашид ад-Дин, 1946, с. 113].
3. Участники курултая просят избранника занять место каана, на что следует символический отказ в пользу старших родственников (Угедэй, Гуюк) [Chronography, 1976, с. 393, 411; Ta'rikh, 1912, с. 147, 205][85].
4. Приближенные «силой», под руки усаживают каана на трон (Угедэй, Гуюк, Мункэ) [Путешествия, 1957, с. 219; Тизенгаузен, 1941, с. 16; Chronography, 1976, с. 186; Ta'rikh, 1912, с. 147, 207]. Аналогичная церемония отмечена у древних тюрок [Бичурин, 1950, т. 1, с. 229], сельджуков Рума [Гордлевский, 1960, с. 88], при воцарении ильханов Текудер-Ахмеда и Аргуна [Рашид ад-Дин, 1946, с. 100, 113].
5. Знать и военачальники приносят присягу в верности (Гуюк, Хубилай) [Путешествия, 1957, с. 219; Рашид ад-Дин, 1960, с. 119, 160]; то же у румских сельджуков [Гордлевский, 1960, с. 88]. Источники не конкретизируют содержания присяги, но можно предположить, что раз вся церемония была отработана и практически неизменна, то и клятва содержала некие застывшие сентенции. Мы располагаем текстом присяги соратников Темучина, данной своему лидеру в конце XII в. [Козин, 1941, с. 108], но это типичный договор вождя и дружины. Среди различных заверений в преданности, о которых сообщают монгольские источники, обращают на себя внимание однотипные выражения. Так, тайджиуты во главе с Наяа говорили Темучину: «Мы, с полной верою в тебя, пришли отдать свои силы», [Козин, 1941, с. 121]; уйгурский идикут — Чингисхану: «Если бы хаган, соблаговолил… всю силу отдал бы тебе» [Лубсан Данзан, 1973, с. 183]; военачальник Мэнгэту-сэчэн — Чингисхану: «Будем трудиться, отдавая тебе свою силу» [Лубсан Данзан, 1973, с. 192]; военачальник Богурчи, стыдя некоего Чуумергена, бегущего от тайджиутского войска, говорил: «Так-то ты, убегая, отдаешь силу владыке» (Чингисхану) [Лубсан Данзан, 1973, с. 121]; кравчий Чингиса баурчи Сараман — Чагатаю: «Ты… еще не родился, и еще не собралось множество подданных, а я уже отдавал свою силу хану, твоему отцу» [Лубсан Данзан, 1973, с. 213]; и т. д. То же выражение в орхонских памятниках обозначало верную службу тюрок государю: «Пятьдесят лет отдавали [они ему] свои труды и силы… Какому кагану отдаю я мои труды и силы?» [Малов, 1951, с. 37]. Слияние «силы» подданных и осуществляемых ее посредством «трудов» с магической «силой» кагана (qut/kucu), с его «трудами» являлось, вероятно, одним из центральных пунктов присяги как у туцзюэ, так и у монголов. Вновь проступил терминологический трафарет, сохранившийся от древнетюркской эпохи.
6. Участники курултая поднимают каана на войлоке (Угедэй, Гуюк) [Путешествия, 1957, с. 219; Saint Quentin, 1965, с. 93][86]; то же у сяньби [Сухбатар, 1971а, с. 132], древних тюрок [Бичурин, 1950, т. 1, с. 229], уйгуров[87].
7. Каана заставляют взглянуть на небо и берут обещание царствовать справедливо под угрозой свержения (Гуюк) [Путешествия, 1957, с. 219; Saint Quentin, 1965, с. 93]. Описание ритуальной угрозы монарху у Сен-Кантена нечетко, но все же заставляет вспомнить имитацию убийства коронуемого государя у древних тюрок и хазар [Артамонов, 1962, с. 410; Бичурин, 1950, т. 1, с. 229; Григорьев, 1876, с. 72].
8. Девятикратное поклонение перед кааном (Угедэй, Гуюк, Хубилай) [Рашид ад-Дин, 1960, с. 160; Chronography, 1976, с. 393, 411; Ta'rikh, 1912, с. 147; 207]; то же у древних тюрок [Бичурин, 1950, т. 1, с. 229], сельджуков Рума [Гордлевский, 1960, с. 88], ильханов Аргуна и Газана [Рашид ад-Дин, 1946, с. 114, 166].
9. По выходе из шатра — троекратное поклонение солнцу (Угедэй, Гуюк, Мункэ) [Chronography, 1976, с. 393; Ta'rikh, 1912, с. 147, 207; 1936, с. 31].
Как видим, монгольская церемония во многом дублирует древнетюркскую. Существенная разница лишь в том, что в возведении на престол каганов Ашина фигурировал конь, на которого сажали кагана после поднятия на войлоке [Бичурин, 1950, т. 1, с. 229][88]. Есть сведения об этом ритуале и у киданей [Е Лунли, 1979, с. 55][89], но в Ляо кандидатуру императора всегда определяли, ставя перед ним знамя и барабан[90]. Последний, судя по имеющимся данным, к выполнению обряда коронации у монголов не привлекался, а знамя упомянуто только в связи с курултаем 1206 г.: «Здесь воздвигли девятибунчужное белое знамя и нарекли ханом — Чингис-хана» [Козин, 1941, с. 158; см. также: Иакинф, 1829, с. 39–40; Мэн-да бэй-лу, 1975, с. 76; Палладий, 1877, с. 180]. X. Ховорс видел в девятиконечности стяга пережиток эпохи девятиплеменного союза шивэй [Howorth, 1876, с. 28], Д. Банзаров — влияние иранской мифологии (девять гениев у бога Хормусты-Ахурамазды) [Банзаров, 1955, с. 60, 80]. Ниже мы еще вернемся к этому вопросу.
До Чингисхана каганами на монгольской территории, как говорилось, были правители тюрок, уйгуров и кыргызов. У киданей же царствовали монархи с китайскими титулами. У центральноазиатских народов в XII — начале XIII в. было престижным еще одно звание — гур-хан (приблизительно с тем же смыслом, что и «каган» (см. [Ta'rikh, 1916, с. 86]). Его носили кара-киданьские правители Западного Ляо в Туркестане и соперник Темучина Джамуха-сэчэн [Козин, 1941, с. 116]. Одно время данный титул употреблялся у кереитов, имевших тесные политические и культурные связи с киданями [Викторова, 1980, с. 168–171; Рашид ад-Дин, 1952, кн. 1, с. 130]. Как уже отмечалось, монгольские вожди XII в. являлись скорее всего ханами. Таким образом, к началу XIII в. у кочевников Восточной Евразии сложились три традиции титулования сюзеренов — тюрко-уйгурская (каган), киданьская (гур-хан) и китайская (хуанди, ван). В провозглашении Темучина каганом можно видеть демонстрацию противостояния Джамухе (с его киданьским титулом) и гур-ханам Семиречья, куда стекались недобитые противники Чингисхана. Чингисидов в доюаньские времена не именовали «хуанди», что говорит о равнодушии монгольской верхушки к политическим традициям Ляо и Китая. Поскольку киданьская и китайская традиции исключаются, остается наследие туцзюэ и уйгуров. Следовательно, титул кагана пришел в Еке Монгол улус, вероятно, из каганатов VI–IX вв.
Многие историки полагают, что взгляды хуннов, тюрок и монголов на связь кагана с Небом заимствованы из китайских доктрин «Сына Неба», «небесного мандата» и т. д., причем это представляется им настолько очевидным, что они не приводят каких-либо аргументов, подтверждающих их мнение [Бернштам, 1940, с. 70; Franke, 1978, с. 18–19; Lattimore, 1940, с. 450; Reischauer, Fairbank, 1960, с. 264; Shiratory, 1926, с. 11; и др.]. Утверждения О. Латтимора и К. Сиратори о калькировании формулы «тянь-цзы хуанди» хуннскими шаньюями требуют исторического объяснения. Но какое может быть объяснение, если держава хунну возникла всего лишь на 18 лет позже первой китайской империи Цинь, где было установлено звание «Сына Неба властителя-императора» [Сыма Цянь, 1975, с. 62]? Этот срок для мощного идеологического воздействия слишком мал. К тому же расширение шаньюева титула по подсказке китайца-мигранта (о чем мы рассказывали выше) происходило за счет использования персонажей «варварского» пантеона, а не харизматических абстракций, применявшихся в Поднебесной. Различие между китайскими и степными государями четко осознавали и та и другая стороны. В VII в. танский император отверг предложенный вассалами вакантный после падения первого Восточно-тюркского каганата каганский трон, подчеркнув: «Я являюсь Великим Танским Сыном Неба, кроме того, не веду дел кагана» (цит. по [Кюнер, 1961, с. 195]). Подобные настроения царили и к северу от Великой стены. Порядки, нравы и идеология императорского двора вызывали у лидеров туцзюэ стойкую неприязнь. Тю