Павел I
1Цесаревич Павел
Великий князь Павел Петрович Романов родился 20 сентября 1754 года, отец его – будущий император Петр III, мать – впоследствии императрица Екатерина II. Мама Павла Екатерина Алексеевна для имперской элиты времен Елизаветы была чужеродным, точнее, инородным элементом. Ее рассматривали как машину по производству наследников престола. Когда родился Павел, императрица одарила роженицу 100 тысячами рублей. Около полугода двор отмечал появление наследника разного рода увеселениями. Однако императрица сразу же отобрала новорожденного у матери, и та увидела его лишь 40 дней спустя. Екатерине полагалось видеть сына раз в неделю, а потом его отдали в руки учителей и гувернеров.
Организацией воспитания Павла с младенчества занималась сама императрица Елизавета. С четырех лет Павла стали обучать грамоте, рассказывать истории, готовить к появлению в обществе; первоначально по поручению Елизаветы занимался этим дипломат Ф. Д. Бехтеев. Федор Дмитриевич подарил Павлу большую карту Российской империи. Разглядывая ее, они обсуждали историю государства и его народов. Затем воспитателем был назначен генерал Никита Иванович Панин, который организовал воспитание на французский манер; скорее исключением образовательной программы было обучение закону и православию иеромонахом Платоном, впоследствии митрополитом Московским и Коломенским.
Вскоре Елизавета Петровна охладела к великокняжеской семье. Особое недовольство двора вызвала их позиция в отношении участия России в Семилетней войне как противницы Пруссии. На подозрении у Елизаветы оказался не только ярый поклонник Фридриха II Петр Федорович, но и Екатерина. Досталось и Павлу: Елизавета писала кабинет-секретарю Черкасову: «Сожалею, что не токмо разума не достает, но и памяти лишен племянник мой»[291]. Елизавета умерла, когда Павлу было семь лет. Цесаревич стал знаменем Екатерины при подготовке переворота.
Однако воспитателем Павла по-прежнему оставался Н. И. Панин. Екатерина предполагала, каким образом он может повлиять на общеполитические представления сына, но была уверена, что Никита Иванович проследит, чтобы учителя и гувернеры сына ни в коем случае не вздумали вести с ним недозволенные разговоры.
Панин не очень-то старался привить сыну любовь к матери, а скорее наоборот – пытался с помощью их разделения решать свои задачи, предполагая при восхождении Павла на престол быть самым близким ему человеком и самым влиятельным в империи. Однако до этого времени он не дожил, скончавшись 30 марта 1783 года. Накануне, 28 марта, состоялась последняя встреча Павла и Никиты Ивановича. Наставник завещал питомцу непременные законы с разделением властей. Павел записал их разговор в «Рассуждениях 28 марта 1783 года».
По большому счету, Екатерина не знала своего сына. Однако он находился рядом с ней во время всех важных событий: при перевороте, при коронации, при учреждении комиссии для подготовки проекта Уложения. Все официальные мероприятия неизменно проходили при участии Павла.
Когда Екатерина в назидание подданным сделала себе прививку от оспы, вместе с ней привили и сына. Она всегда демонстрировала, что Павел неотделим от нее и является необходимым лицом при ее правлении. Но именно ее правлении.
Права Екатерины на престол были весьма сомнительны. По логике вещей, она должна была быть регентом при малолетнем императоре, а не императрицей.
Когда Павлу исполнилось 18 лет, Екатерина сама подыскала для него невесту: среднюю из трех принцесс Гессен-Дармштадтских. Звали ее Вильгельмина. После принятия православия ее стали звать Наталья Алексеевна.
По логике истории, женитьба цесаревича может быть чревата потрясениями трона, как это случилось с Петром Великим. Однако двор и иностранные послы весьма скептически относились к возможности такого развития ситуации. «У великого князя нет ни смелости, ни ума, чтобы идти против матери: слабость его характера равняется слабости его телосложения», «У великого князя не просто слабый характер – у него вообще нет характера», «Здоровье и нравственность великого князя испорчены вконец»[292], – считали они.
Однако при этом «он кроток, чрезвычайно учтив, предупредителен и веселого нрава. Под этою прекрасной наружностью скрывается душа превосходнейшая, самая честная и возвышенная, и вместе с тем самая чистая и невинная, которая знает зло только с отталкивающей его стороны и вообще сведуща о дурном только лишь насколько это нужно, чтобы вооружиться решимостью самому избегать его и не одобрять его в других»[293].
Спрашивается, так каким же образом этот чуть ли не ангел впоследствии превратился в общественном мнении в ужасного монстра, принесшего неисчислимые бедствия своим подданным?
Власть, с одной стороны, сильно меняет человека, с другой – колоссально меняется представление об этом человеке. Екатерина жила в жесткой парадигме, которая и подвигла ее на совершение переворота: власть или смерть. Накануне 18-летия цесаревича гвардия вновь стала задумываться о судьбах России.
К тому же то тут, то там появлялись самозванцы, выдававшие себя за спасшегося Петра III. Екатерина чувствовала, что народ приветствует ее более прохладно, когда она встречается с ним одна, а когда с сыном, то куда более царелюбиво.
Конечно, она не могла по доброй воле ввести в управление страной Павла. Он был знаменем всех недовольных, но настоящих вожаков среди них не было, и Екатерина могла вполне чувствовать себя в безопасности. Нельзя сказать, чтобы Екатерина была врагом своего сына. Просто она была императрицей, а он – ее наследником, но когда-то в отдаленном будущем. Если доверить сыну хоть часть государственного управления, вокруг него тут же соберутся разного рода карьеристы-оппозиционеры и доведут страну до двоевластия, – считала она.
Павел был очевидцем событий 1762 года. Его привезли из Гатчины сразу после переворота, он видел, как на царство возводили его мать. Отца он практически не знал. По малолетству соотнести эти события со смертью родителя он не мог. Но повзрослев – стал соотносить.
Павел стал задумываться над своим жизненным предназначением. Понимая, что может так и не стать императором, он стремился совершить что-нибудь великое. В 1774 году он написал сочинение «Рассуждение о государстве вообще относительно числа войск, потребного для защиты оного, и касательно обороны всех пределов». В нем он предлагал отказаться от завоевания новых земель, прекратить войны и не начинать новых, обустроить войско для обороны, а не для наступления, создать воинские поселения, «предписать всем, начиная от фельдмаршала, кончая рядовым, все то, что должно им делать; тогда можно будет с них взыскивать, если что-нибудь будет упущено»[294].
Прочитав сочинение, Екатерина только усмехнулась этим прекраснодушным мечтаниям. Греческий проект был еще в самом начале, Крым еще не был завоеван. В ответ на отказ императрицы рассматривать его предложения он, конечно, обиделся, поскольку понял, что ему отведено место даже не статиста, а декорации. Тем не менее он оставался верным подданным своей матери и безукоризненно подчинялся ее повелениям.
Наталья Алексеевна отличалась редким мотовством и свободой нравов. Чуть ли не сразу завела себе фаворита – графа Андрея Разумовского. Павел полюбил жену еще до того, как ее увидел, полностью ей доверял и стремился угождать во всем. Наталья же «была управляема графом Разумовским, который, в свою очередь, получал наставления от посланников бурбонских домов… И если бы смерть не прекратила ее деятельности, между ею и Екатериною, вероятно, возникла бы борьба»[295]. Так что потрясение трона теоретически могло случиться, но благодаря не Павлу, а его жене.
Наталья Алексеевна скончалась родами 15 апреля 1776 года. Траур не объявлялся, ее тихо похоронили в Александро-Невской лавре. Павел, ознакомленный Екатериной с неопровержимыми доказательствами ее измены, на погребении жены не присутствовал.
В это время в Петербурге находился брат прусского короля Фридриха, и Екатерина попросила его срочно подыскать Павлу новую жену. Процесс производства наследников престола не мог затормозиться.
Тут же всплыла кандидатура Софии Доротеи Августы Луизы – внучатой племянницы Фридриха. Это был уже второй заход: в 1772 году ее кандидатура была отвергнута по малолетству. Однако принцесса уже была помолвлена с принцем Людвигом – родным братом Натальи Алексеевны. Помолвку пришлось срочно расстроить.
Павел Петрович и София Доротея встретились первый раз в Берлине 10 июля. «Как и следовало ожидать, та, которую назначали ему в супруги, полюбилась великому князю, очарованному ее красотою и грациею, и который, сверх того, был восхищен почестями, окружавшими его во владениях Фридриха, и к которым он не был приучен на родине»[296].
26 сентября 1776 года их высочества Павел Петрович и его невеста, принявшая православие и ставшая Марией Федоровной, были обвенчаны.
Время шло. Ничего с точки зрения участия Павла в делах государства не менялось. В 1787 году он собрался на новую турецкую войну. Екатерина была против, понимая, что он будет только путаться в ногах у Потемкина[297], донимая его советами, и чувствовать себя оскорбленным, что его не слушают.
К тому же Мария Федоровна ждала очередного ребенка. Однако Павел настроился на ратные свершения всерьез. Ему надо было напомнить о своем существовании Европе.
Он оставил жене семь писем – три на случай, если он погибнет, три – на случай, если в его отсутствие умрет Екатерина. Седьмое письмо называлось «Государственная реформа. На всякий случай». Кратко ознакомимся с его содержанием.
«1. Введение. „Предмет каждого общества – блаженство каждого и всех. Общество не может существовать, если воля каждого не будет направлена к общей цели“».
2. Об исполнительной власти: «…Нет лутчего образа, как самодержавный, ибо соединяет в себе силу законов и скорость власти одного».
3. О престолонаследии. «…Положить закон, кому именно быть государем».
4. О законодательстве. «Законы у нас есть… Новых не делать, но сообразить старые с государственным внутренним положением…».
5. О правительстве. «Государь, будучи человек, за всем усмотреть не может… надобны правительства».
6–7. Об императорском совете. «…Совет, составленный из особ, которым поручено смотреть за разными частьми и родами дел государства»: канцлер и вице-канцлер иностранных дел, военный и морской министры, министры финансов и коммерции, государственный казначей.
8–11. О законах, утверждающих блаженство сословий. Дворянства: «Не допуская в него лишних чинов, должно его на службу государству обращать».
Духовенства: «Дабы понятию о Боге учили в прямой силе, а не суеверию». Среднего состояния, чьи занятия «промыслы торговля и рукоделие»: «чтоб промыслы свободно текли для государства… и тем самым распространяли в нем изобилие». Крестьянства: «Особого уважения достойно… чтоб тем лутче трудились, и государство имело тем вернее снабжение».
12–13. О народном воспитании – чтобы каждый знал свои обязанности, исполнял бы их и приводил бы общество к блаженству. «<..> Для сего школы и училища…»
<..>
19–24. О государственном бюджете и финансах. «…Доходы государственные – государства, а не государя». <..> «Расходы размерять по приходам и согласовать с надобностями государственно и для того верно однажды расписать».
25. О государственной внутренней безопасности. «…Учредить земскую и городовую полицию».
26–32. О государственной международной безопасности. «Нам большой нужды нет в чьей-либо помощи. Мы довольно сильны сами собою… <..>».
33. О будущем. «Когда все части государства будут приведены порядком до равновесия, в котором должны быть, чтоб оное могло неразрушимо и невредимо стоять, тогда можно будет сказать, что прямо направлено общество на прямой путь блаженства каждого и всех, что согласно с законом Божиим и, следственно, не может не иметь благословения во всем Его Вышней Десницы»[298].
На турецкую войну Екатерина так его и не пустила «и паки изволила советовать великому князю остаться здесь до тех пор, пока великая княгиня разрешиться от бремени». В ответ Павел сообщил, что намерен пренебречь этим советом. На это государыня «расположена была дать строгим образом чувствовать и словесно и письменно, что советы ея не иначе, как за повеления, требующие непременного исполнения, должны быть приемлемы»[299]. В общем, типичная разборка великовозрастного сына с мамашей: «Мама лучше знает, что для тебя лучше». Так и Павел в дальнейшем твердо знал, что для его подданных лучше. Авторитарный стиль управления – то немногое, что Екатерина передала сыну.
Мария Федоровна родила дочь 10 мая 1788 года. Екатерина отпустила Павла, правда, уже не на турецкую войну, а на шведскую. Под руководством Мусина-Пушкина шведы были разгромлены, но Павел Петрович долго дулся на то, что шведы были разгромлены не так, как он предлагал.
В мае 1792 года в Петербурге получили свежие французские газеты, в одной из которых было напечатано «Письмо англичанина, жившего долгое время в Петербурге, к другому англичанину, живущему сейчас в Париже». В нем говорилось: «Русский великий князь шествует по стезе своего несчастного отца, и, если сердце великой княгини не будет преисполнено добродетелями, Павлу суждена участь Петра Третьего… Я давно замечал многие признаки революции: они в сердце самого великого князя. Он не скрывает своей раздражительности, оскорблен своей униженностью; он в ссоре со своей матерью; он даже дерзает ей угрожать»[300].
К тому времени Павел воспринимал Екатерину скорее как мачеху, которая погубила его отца, да и императрица относилась к Павлу, мягко говоря, прохладно, понимая, что его политические взгляды заметно отличаются от ее собственных. После того как Екатерина забрала себе на воспитание детей Павла – Александра и Константина, – пошли разговоры, что она хочет лишить сына наследства и завещать престол внуку Александру.
Широкомасштабная черная пиар-кампания, развязанная Екатериной и придворными против наследника престола с намеками на его безумие и невозможность управлять даже собой, только усиливала подозрения цесаревича.
31 октября 1792 года в Петербург прибыла принцесса Баден-Дурлахская Луиза Мария Августа 13 лет для сочетания с великим князем Александром Павловичем 15 лет. «Мой Александр женится, а потом будет коронован – церемониально, торжественно, празднично», – писала Екатерина[301].
Все эти события и слухи давали Павлу все основания опасаться за свою жизнь и усиливали в нем желание стать сиротой.
Павел был уверен, что его пытались отравить, но смогли вылечить. Однако полностью он так и не оправился. Якобы его неукротимые порывы гнева, которые могли быть возбуждаемы самыми ничтожными обстоятельствами, были последствием отравления. «Когда он приходил в себя и вспоминал, что творил в эти минуты… не было примера, чтобы он не отменял своего приказания и не старался всячески загладить последствия своего гнева»[302]. Было это отравление на самом деле или нет, история умалчивает. Однако если даже это выдумка Павла, он в нее искренне верил, и она служила постоянным источником его острых защитных реакций.
29 июля 1796 года императрица Екатерина предлагает Марии Федоровне подписать акт об отстранении Павла от престола и назначении наследником Александра. Мария Федоровна в ужасе отказывается. Ничего не говорит Павлу, но умоляет сына: «Дитя мое, держись ради Бога… Будь мужествен и тверд. Бог не оставляет невинных и добродетельных»[303].
По городу распространились соответствующие слухи. «Носившаяся до того молва, якобы не намерена была она оставить престол своему сыну, а в наследники по себе назначала своего внука, подавала повод многим опасаться, чтоб чего-нибудь тому подобного при кончине государыни не воспоследовало»[304].
В ночь с 5 на 6 ноября 1796 года Екатерину II хватил удар. Павел приехал в Зимний посреди ночи в сопровождении сотни солдат Гатчинского полка, чтобы убедиться, что императрица действительно при смерти. Его вступление во дворец походило на штурм.
«Я вошел в залу и столько же поражен был удивлением, сколько удручен печалью… Знаменитейшие особы, первостепенные чиновники, управлявшие государственными делами, стояли как бы уже лишенные должностей своих и званий с поникнутою головою… Люди малых чинов, о которых день тому назад никто не помышлял, никто почти не знал их, – бегали, повелевали, учреждали»[305].
Как водится, Екатерина завещать престол никому не успела. Может, ее завещание не нашли или не захотели найти – версий, особенно литературных, предостаточно. Императором стал Павел I.
«Павел спешил перенести в Петербург свою гатчинскую обстановку, окружить себя людьми, на преданность которых он считал возможным положиться. Комендантом в городе назначен был Аракчеев…
10 ноября в Петербург вступили гатчинские войска; они размещены были по гвардейским частям, причем офицеры поступали в гвардию чином в чин.
Вызваны были в Петербург давние сторонники опального цесаревича: князь Репнин, пожалованный в фельдмаршалы, кн. Александр Куракин, назначенный вице-канцлером, и брат его, кн. Алексей, на которого 6 декабря возложены были обязанности генерал-прокурора»[306].
2Император Павел и его реформы
Павел I вступил на престол 6 ноября 1796 года в возрасте 42 лет.
«Погоди, мой друг, погоди. Я прожил 42 года. Бог уберег меня и, авось, даст мне ума и сил обустроить государство, для которого Он меня предназначил.
Положимся на Его Благость»[307], – сказал Павел по дороге из Гатчины в Петербург к умирающей императрице.
В двенадцатом часу ночи в придворной церкви высшим духовенством, всеми сановниками и придворными чинами была совершена присяга на верность императору Павлу Петровичу. Одновременно была принесена присяга и наследнику престола – великому князю Александру Павловичу, старшему сыну воцарившегося государя.
Вместе с погребением Екатерины II прах убиенного императора Петра III был перенесен в императорскую усыпальницу – Петропавловский собор. Для оказания почестей праху Петра III выбрали именно тех людей, которые подготовили его смерть.
Тот, кому назначено было нести корону императорскую (граф А. Г. Орлов), зашел в темный угол и навзрыд плакал[308]. Павел собственноручно произвел обряд коронования родительских останков. «Император вошел в царские врата, взял с престола приготовленную корону, возложил на себя и потом, подойдя к останкам родителя своего, снял с главы своей корону и при возглашении вечной памяти положил ее на гроб в Бозе почившего императора»[309], чем немало напугал всю знать, заговорившую о его «затмении».
Указом от 27 января 1797 года[310] из всех указных книг было велено вырезать листы, на которых напечатан манифест о восшествии Екатерины II. После того как все вырезанные листы были доставлены из всех губернских присутственных мест, а на это ушло два с половиной года, их сожгли в Тайной экспедиции[311]. Два экземпляра оставили для справок.
Коронация нового императора состоялась 5 апреля 1797 года. Перед этим Павел объявил себя главой православной церкви. Короновали не одного Павла. Впервые в истории Российской империи произошло совместное коронование императора и императрицы Марии Федоровны.
В этот же день император лично зачитал выстраданный не только им самим, но и всей Российской империей документ – Акт о престолонаследии[312], согласно которому императорская власть передавалась только по закону от отца к сыну, а в случае его отсутствия – к следующему по старшинству брату императора. Женщины фактически были отстранены от наследования российского престола. Впервые были установлены правила регентства: для монархов и их наследников сроком совершеннолетия определялись 16, а для прочих членов императорской фамилии – 20 лет от роду. Акт запрещал занятие российского престола лицом, не принадлежащим к православной церкви. Этот документ действовал до принятия Свода законов Российской империи и был одним из главных источников главы второй «О порядке наследия престола» раздела первого «Основные государственные законы»[313].
Затем Павел зачитал «Учреждение об императорской фамилии» и «Установление о российских орденах», наконец, был объявлен Манифест о трехдневной барщине.
Не откладывая дела в долгий ящик, император начал задуманные преобразования в стране. Среди историков бытуют три версии мотивации реформ Павла I:
1. Все делал назло и против матери, за что получил прозвище «русский Гамлет».
2. Боялся дворцового переворота и потому стремился укоротить дворянство.
3. Имел продуманную за долгие годы ожидания восшествия на престол программу действий, которую начал воплощать в жизнь, но не успел.
Конечно же, все версии имеют определенные основания и не исключают, а скорее дополняют друг друга.
Что касается предполагаемой программы[314], ее отправной точкой было желание Павла Петровича стать императором всех россиян, а не только дворянской России. Поэтому все его действия не были лишены налета популизма.
Хотя по приказу Павла было запрещено употреблять в печатных изданиях слово «гражданин», он больше, чем кто-либо другой в XVIII веке, старался сделать крестьян и мещан гражданами, выводя их за рамки сословного строя и подчиняя непосредственно государству. Потому заставил присягнуть себе не только дворян, но и мещан с крестьянами, в том числе и крепостными.
Первым делом 2 января 1797 года он ограничил вольности дворянства: отменил статью Жалованной грамоты, запрещавшую применять телесные наказания к дворянскому сословию. Были введены телесные наказания за убийство, разбои, пьянство, разврат, служебные нарушения, которые буйным цветом расцвели при Екатерине II.
Указом от 4 мая 1797 года император запретил дворянам подавать коллективные прошения. Он также ограничил дворянские депутации и возможность подавать жалобы[315]. Это было возможно только с разрешения губернатора. Указом от 15 ноября 1797 года запретил допускать к участию в выборах дворян, уволенных со службы за проступки. Число избирателей было сокращено, и губернаторы получили право вмешиваться в выборы. Указом от 18 декабря 1797 года дворян обязали платить налог для содержания органов местного управления в губерниях. В 1799 году сумма налога была увеличена до 20 рублей. В 1799 году упразднены губернские дворянские собрания, а 23 августа 1800 года отменено право дворянских обществ выбирать заседателей в судебные органы.
Дворянство, наполнявшее гвардию, числилось на службе большею частью лишь формально. Многие за взятки в полковых канцеляриях записывались в нее еще во младенчестве. Между тем полки и отдельные части в армии давались по преимуществу гвардейским офицерам. Все это приводило к тому, что на льготное прохождение военной службы дворяне привыкли смотреть как на особую привилегию своего сословия, хоть и в ущерб общегосударственным интересам[316]. Дворян, уклоняющихся от гражданской и военной службы, Павел I приказал предавать суду. Император резко ограничил переход с военной службы на гражданскую.
Павел был типичным жаворонком: работать начинал в 5 утра, а спать ложился в 10 вечера. К такому порядку пришлось привыкать всем жителям Петербурга, включая сов. Дабы избежать придирок полиции, им приходилось завешивать окна двойными занавесками и запирать ставнями[317].
К тому же появились железные желтые ящики, куда каждый мог бросать прошения и жалобы самому императору. «Носилась молва, что в то время, когда государь, вскоре после вступления на престол, установлял то неслыханное и необыкновенное у нас дело, чтоб каждый имел свободу и мог подавать самому ему свои прошения… на вопрос, сделанный ему при сем случае… – кто может сию милостью пользоваться? – ответствовал он: „Все и все: все суть мои подданные, все они мне равны, и всем я равно государь“»[318].
Император рассматривал жалобы лично. Резолюции или ответы на эти прошения иногда публиковались в газетах, а виновные в несправедливости наказывались, несмотря на сословную принадлежность или личные заслуги. «В первый год царствования[319] Павла народ блаженствовал, находил себе суд и расправу без лихоимства: никто не осмеливался грабить и угнетать его; все власти предержащие страшились ящика»[320].
В итоге Павлу удалось привести в чувство бюрократию, прославившуюся своей медлительностью и волокитой.
Вопиющим примером было дело дворян А. Тарасова и Г. Конева, которых арестовали в 1757 году по подозрению в грабеже. Дело тянулось до 1782 года, когда его наконец представили в Сенате, а затем императрице, которая так и не удосужилась его рассмотреть. В 1797 году Павел их освободил, зачтя 30 лет разбирательств, в течение которых подозреваемые оставались под стражей, в качестве наказания[321]. Об ускорении деятельности Сената красноречиво говорят следующие цифры: за 1797 год в Сенат поступило 21 951 дело, решено 20 838. За 1798 год соответственно, 27 795 и 25 517. За 1799-й: 30 910 и 33 060, с учетом дел, нерешенных в прошлые годы. За 1800 год: 42 223 и 44 480. «Толико подействовала государева строгость и гнев его»[322].
Понятно, что большинству дворян эти изменения пришлись не по вкусу. «Везде и везде слышны были одни только сетования, озлобления и горевания; везде воздыхание и утирание слез, текущих из глаз матерей и сродников; никогда такое множество слез проливаемо не было, как в сие время»[323].
С другой стороны, Павел не меньше матери не любил радикалов, особенно в свете Французской революции 1789 года. Тем не менее он освободил всех политзаключенных (всего 87 человек), в том числе Радищева, Новикова и польского националиста Костюшко. Однако в подтверждение указа покойной императрицы Екатерины II и «в прекращение разного рода неудобств, которые встречаются от свободного и неограниченного печатания книг», он повелел закрыть все частные типографии и учредить в Петербурге и Москве духовную и светскую цензуры, а в Риге, Радзивиллове и Одессе – цензуру для иностранных книг, ввозимых из-за границы[324]. Император лично составил бюджет страны на 1797 год, причем сумел первоначальный объем расходов в 31,5 млн руб. увеличить до 80 млн руб. при дефиците 8 млн при этом на оборону выделено было 34 млн руб.[325]
Павел считал, что одной из причин Французской революции было безбожие и разделение христиан, он считал необходимым объединение христианских конфессий[326]. Внутри своей империи он разрешил старообрядцам строить храмы (указ от 12 марта 1798 года) и проводить службы. Достаточно свободная организация и деятельность старообрядцев продолжалась до 1825 года, т. е. до начала правления Николая I, а в 1840-е и 1850-е годы были разорены и переданы в Русскую православную церковь монастыри староверов. Только Александр II разрешил браки и обряды служения староверов. Впоследствии, уже в конце XIX века, всемогущий обер-прокурор Святейшего Синода К. П. Победоносцев вернулся к особому отношению к староверам, как, впрочем, и другим неправославным религиям.
Со времен восстания Пугачева имя Павла в сознании крестьян было тесно связано с надеждами на освобождение от крепостной зависимости. Дело в том, что самозванец, объявивший себя Петром III и обещавший крестьянам волю, не раз громогласно призывал к себе своего наследника Павла.
Сам факт того, что император повелел привести к присяге и крепостных крестьян, уравняв их тем самым со свободными людьми, вкупе со строгими мерами против господ укрепил в крепостных уверенность в близком освобождении. В первые же дни царствования Павла Петровича около дворца собралась толпа крепостных. На разводе караула ему подали челобитную с просьбой освободить крестьян от тиранства помещиков – они говорили, что не хотят быть в услужении у своих хозяев, а желают лучше служить самому государю. Так что все послабления, данные Павлом крестьянам, рассматривались ими под этим углом зрения[327]. Крестьяне вообразили, что они больше не принадлежат помещикам и в различных губерниях возмутились против своих господ[328]. В итоге Павлу пришлось 29 января 1797 года выпустить манифест, в котором он повелел, чтобы «все помещикам принадлежащие крестьяне, спокойно пребывая в прежнем звании, были послушны помещикам своим»[329].
Манифестом о трехдневной барщине от 5 апреля 1797 года впервые со времени появления в России крепостного права было ограничено использование крестьянского труда в пользу двора, государства и помещиков тремя днями в течение каждой недели и запрещено принуждать крестьян к работе в воскресные и праздничные дни. Этим документом было положено начало ограничению крепостного права, развитию самостоятельных крестьянских хозяйств.
Манифест специально устанавливал, что оставшиеся три рабочих дня предназначались для работы крестьян в собственных интересах. Тот факт, что манифест был зачитан в день коронования, указывает на исключительное значение, которое Павел ему придавал.
Было запрещено продавать дворовых людей и крестьян без земли, разделять семьи при продаже. В губерниях губернаторам было предписано наблюдать за отношением помещиков к крестьянам. В случае жестокого обращения с крепостными было предписано докладывать об этом императору. В. О. Ключевский отмечал, что «по указу 5 апреля 1797 года определена была нормальная мера крестьянского труда в пользу землевладельца; этой мерой назначены были три дня в неделю, больше чего помещик не мог требовать работы от крестьянина. Этим воспрещалось обезземеление крестьян. Но эта деятельность в уравнительном и устроительном направлении лишена была достаточной твердости и последовательности»[330].
10 ноября 1797 года был отменен чрезвычайный рекрутский набор по десять человек с тысячи, объявленный незадолго до кончины Екатерины. 10 декабря отменена разорительная для крестьян хлебная подать. 16 декабря с крестьян и мещан снята недоимка в подушном сборе.
27 ноября крестьянам было предоставлено право апелляции на решения судов по их делам, а затем и право подавать жалобы на помещиков, в том числе и на имя самого государя, что было строжайше запрещено во времена Екатерины II. «Людям, ищущим вольности», предоставлено было право подавать апелляции в суды. Павел, воспитанный в духе эпохи Просвещения, никогда не сочувствовал крепостническим порядкам, понимая всю их пагубность для России. Он считал, что крестьяне могут быть прикреплены к земле, но не могут быть личной собственностью помещиков.
В 1797–1798 годы император ввел волостное и упорядочил сельское (общинное) крестьянское самоуправление в государственной и удельной деревне.
Вместе с тем противоречивость мыслей и дел Павла проявилась практически сразу после восхождения на престол.
Удивительно, но Павел, презирая дворянство, в то же время думал, что помещики – лучшие блюстители тишины и спокойствия в государстве[331]. «За короткое время четырехлетнего царствования Павла было роздано до 300 тысяч душ муж. п. (или до 600 т. д. обоего пола), в среднем по 65 тысяч слишком в год»[332], т. е. передал помещикам около 600 тысяч государственных крестьян в частные руки в качестве награды за военную и гражданскую службу.
В государственном устройстве реформы были направлены на централизацию управления.
С этой целью император заменил коллегиальный принцип организации центрального управления единоличным путем усиления роли генерал-прокурора Правительствующего Сената как главы правительства. Изменил он и административно-территориальное деление, несколько сократив количество губерний. Всевластных генерал-губернаторов заменил просто губернаторами, которых напрямую подчинил Сенату и его генерал-прокурору. Были восстановлены некоторые коллегии, упраздненные Екатериной II, и при этом усилена личная ответственность их президентов. Ввел первые должности министров – для руководства Департаментом уделов и Коммерц-коллегией.
Павел стремился создать новую, отчужденную от дворянского сословия бюрократию по армейскому образцу. Для этого ввел для чиновников форму, строго взыскивал за неисполнение своих указов. В назидание другим уволил 25 президентов и вице-президентов коллегий и лиц, к ним приравненных, 52 сенатора, 73 начальствующих лица в губерниях[333].
Император понимал, что нормальное функционирование государства невозможно без четко заданного алгоритма – законов («фундаментальных законов» – его выражение). Указом от 16 декабря 1796 года он повелел «собрать существующие узаконения и извлечь из них три книги законов: 1) уголовных; 2) гражданских; 3) дел казенных. Сообразно этому и комиссия получила другое название: ей велено именоваться комиссией для составления законов. Она состояла из четырех членов под руководством генерал-прокурора. Отделы законов, по мере их составления, комиссия должна была вносить на рассмотрение и утверждение Сената; для предварительной же оценки этих работ назначены были три сенатора (указом 31 мая 1797 года). Результатом ее работы было:
1) семнадцать глав о судопроизводстве, 2) девять глав о делах вотчинных и 3) тринадцать глав из законов уголовных. Но так как все эти работы были одни лишь начатки и не представляли ничего целого, то остались без рассмотрения»[334].
Император Павел I впервые ввел в практику систематические публикации указов в газетах «Санкт-Петербургские ведомости» и «Московские ведомости». Не прервись так трагично царствование Павла I, Собрание законов или даже Свод законов Российской империи могли появиться гораздо раньше.
Павел Петрович был первым российским императором, не страдавшим синдромом экспансионизма. При восшествии на престол он декларировал принцип мирного сосуществования, миролюбие и невмешательство в европейские дела. Павел прервал подготовку к войне против революционной Франции, начатую Екатериной. Также он прекратил Персидский поход 1796 года, в ходе которого российские войска заняли побережье Каспийского моря и угрожали Тегерану. Впрочем, при его правлении в 1800 году завершился процесс вхождения Грузии в состав империи. Также началось освоение Аляски.
Вместе с тем с усилением позиций Франции в Европе Павел I в 1798 году, дабы восстановить «потрясенные троны», принял участие в создании Второй антифранцузской коалиции. Он, как и его мать, очень боялся идей Французской революции. Император ввел цензуру, запретил молодым людям выезжать учиться за границу, конфисковывал ввозимую из-за границы литературу, заметно активизировал деятельность политического сыска.
Союзники нанесли несколько серьезных поражений французским генералам, особенно во время беспримерного перехода русских войск через Альпы под командованием Суворова. Однако их успехи были сведены на нет двуличной политикой австрийского императора, опасавшегося усиления России в Европе. Павел, взбешенный предательством австрийцев и англичан, разорвал с ними союзнические отношения и пошел на сближение с Наполеоном Бонапартом. Был даже разработан план совместного похода русской и французской армий в Индию, однако осуществить его император не успел.
Тем не менее одной новой губернией Россия при Павле I чуть было не приросла, а именно островом Мальтой. Мальтийский орден[335] в целях самосохранения сам отдал себя под покровительство России и императора Павла. 12 октября 1799 года в Гатчину торжественно были принесены святыни ордена. Павел уже считал Мальту своей и даже повелел изготовить новые географические карты, на которых она обозначалась как губерния Российской империи. На гербе России планировалось отобразить фрагмент Мальтийского рыцарского креста.
Однако англичане после изгнания французов с Мальты восстановили в ордене власть прежнего Великого магистра. Этот факт, а также намечавшийся поход в Индию явно предвещали войну России с Англией, что последней было совершенно ни к чему.
К сожалению, современники не оценили идею Павла создать форпост (военно-морскую базу) России в Средиземном море и посчитали ее очередным сумасбродством императора. Двор был против войны с Англией якобы за интересы Мальты.
Широко распространена конспирологическая теория на неизбывную тему «англичанка гадит». В соответствии с этой версией именно английское правительство активизировало графа П. А. фон дер Палена, петербургского военного губернатора, на подготовку дворцового переворота и стравливание Павла с наследниками – Александром и Константином[336]. Павлу он рассказывал о заговоре против него старших сыновей, а им – о намерении отца отправить их под арест в Петропавловскую крепость, а то и на эшафот.
Пален показывал Александру приказ императора, скорее всего, поддельный, об аресте императрицы Марии Федоровны и самого цесаревича.
Павел вообще-то никому не верил, но Палену почему-то доверился. Тем не менее, явно предчувствуя недоброе, вызвал в столицу преданного ему А. А. Аракчеева, однако Пален сумел задержать его прибытие. Заговор висел на волоске, и это заставило заговорщиков поторопиться.
Вечером 11 марта, за несколько часов до убийства, Павел Петрович призвал к себе сыновей – цесаревича Александра и великого князя Константина – и приказал привести их к присяге, хотя они уже делали это при его восхождении на престол. После того как те исполнили его волю, пришел в хорошее расположение духа и решил отужинать вместе с ними[337].
В ночь на 12 марта 1801 года Павел I был убит офицерами в Михайловском замке в собственной спальне.
Несмотря на то что участие Александра Павловича в заговоре против своего отца не имеет достаточных подтверждений, он сам всегда считал себя в нем виновным. Узнав о гибели отца, Александр был сильно расстроен и упал в обморок. Придя в себя, вышел на балкон, под которым собралась встревоженная толпа, и произнес сакраментальную фразу: «Батюшка скончался апоплексическим ударом. При мне все будет как при бабушке». Вернувшись в помещение, вновь упал в обморок. А Константин Павлович, глядя на торжествующих царедворцев, сказал, как бы про себя: «Я всех их повесил бы!»[338]
Павел I похоронен в Петропавловском соборе Петропавловской крепости.
3Императрица Мария Федоровна Романова
Отдельных слов в наших очерках заслуживает супруга Павла I, впоследствии вдовствующая императрица Мария Федоровна Романова (1759–1828). Такой титул носили вдовы императоров, т. е. бывшие императрицы, потерявшие мужа-императора. Мария Федоровна стала императрицей в 1776 году, вдовствующей императрицей – после убийства Павла I в 1801 году.
Принцесса София Доротея Августа Луиза Виртембергская[339]родилась в Пруссии в 1759 году. В то время немецкие земли напоминали раздробленные московские княжества, описанные в главе 1, с той разницей, что германская раздробленность была закреплена Вестфальскими договорами. Виртемберг был одним из таких небольших немецких государств.
Для родителей Софии Доротеи было весьма удачным мероприятием выдать дочь замуж за сына самой Екатерины II. Принцессу готовили к замужеству по-немецки педантично. Она учила историю, литературу, языки, логику, психологию. Е. С. Шумигорский писал: «Наконец, образование принцессы было завершено изучением геральдики – предмета, знание которого для лиц из высшего класса общества считалось тогда обязательным»[340].
Однако главным обучением для нее стали российские «университеты», начиная со встречи с цесаревичем Павлом Петровичем в 1776 году, овдовевшим в этом же году. Принцесса София влюбилась в своего будущего мужа уже после первого сообщения о предстоящем браке. Она писала своей подруге после первых трех месяцев замужества: «Ах Ланель! Как я рада, что ты не знаешь моего прелестнейшего из мужей. Ты влюбилась бы в него, а я бы ревновала моего бесценного супруга, моего ангела. Я без ума от него»[341].
Педантичный Павел написал для невесты длиннющую инструкцию на все случаи жизни. Главными пунктами были: «Никогда не вмешиваться ни в какое дело, непосредственно ее не касающееся, тем более в какие-либо интриги и пересуды. Не принимать ни от кого, кроме лиц, специально для того представленных, а тем более от прислуги, никаких хотя бы самых пустяшных советов или указаний, не сказав об этом хоть чего-нибудь мне»[342].
Для Марии Федоровны эти указания были абсолютно излишни. Первая и вторая жены Павла были антиподами. Мария была, что называется, домашней женой, образцом преданности, кротости, невмешательства и чадородия. Наследники и наследницы появлялись на свет бесперебойно[343]. Таким образом российскому престолу была придана замечательная устойчивость: случись что с одним из них, на очереди был другой, что и произошло в 1825 году после смерти сына Александра.
Прибыв в Российскую империю, София Доротея (Мария Федоровна после принятия православия) оказалась в водовороте политических процессов, в том числе трагических: брак с Павлом Петровичем, коронация, убийство мужа, война 1812 года, смерть старшего сына императора Александра I, декабрьский мятеж 1825 года.
До коронации Павла I она успела почувствовать блеск и грязь императорского двора. Эти двадцать лет для нее характеризовались, с одной стороны, тревогой за рождение, жизнь, здоровье и воспитание своих детей, точнее, невозможность участия в их воспитании, с другой – взаимной ненавистью свекрови, императрицы Екатерины, и цесаревича Павла, мужа Марии Федоровны.
Все это окрашивалось скверным отношением, подозрительностью и мелочностью Павла к близким, и в первую очередь к самой Марии Федоровне.
«Павел Петрович не только избегал общества матери, присутствуя вместе с нею лишь на обычных приемах и выходах, но, мучимый, вероятно, какими-либо подозрениями, всячески препятствовал и Марии Федоровне часто видеться с ее детьми. Без сомнения, холодные отношения Павла Петровича к старшему сыну играли тут первую роль»[344].
Мария Федоровна отказалась обсуждать с императрицей передачу трона своему сыну Александру, минуя мужа, и оказалась в тисках между Екатериной и Павлом по поводу ее мужа и ее же старшего сына. Биограф Павла I и Марии Федоровны Шуми-горский писал о том, что, получив отказ от Марии Федоровны, «Екатерина оказалась более счастлива, по-видимому, при переговорах с Александром Павловичем. Нет сомнения, что она выяснила ему всю государственную необходимость этой меры, и великий князь кончил тем, что 24 сентября письменно выразил бабушке полное свое согласие»[345].
Это и многое другое Мария Федоровна выдержала, и 6 ноября 1796 года произошла совместная коронация Павла I и Марии Федоровны. Она становится императрицей. Казалось, все налаживается: муж – император, дети – великие князья и княгини… Однако, как мы видели, этот период оказался весьма непродолжительным. Вместе с тем, кроме семейных дел и дел двора, Мария Федоровна занялась благотворительной деятельностью.
В ноябре 1796 года создается специальное императорское Ведомство учреждений императрицы Марии, в которое вошло и воспитательное общество (Смольный институт) благородных девиц[346], в мае 1797 года – Петербургские и Московские воспитательные (детские) дома. Впоследствии это была целая система социальных учреждений.
После гибели мужа и до вторжения Наполеона в Россию Мария Федоровна попыталась использовать свои родственные связи для отстаивания интересов Российской империи, с одной стороны, и с другой – для защиты родственников, проживающих в Европе. После вторжения Наполеона она активно выступала за подписание мирного договора с французами, против такого договора выступал ее сын – император Александр I.
По окончании Отечественной войны вдовствующая императрица продолжила заниматься своим любимым делом, ее всячески поддерживали сыновья-императоры: Александр I и Николай I. Вдовствующую императрицу стали называть министром благотворительности.
Сразу после окончания военных действий на территории России Мария Федоровна не только сама вникала в жизнь и обучение воспитанников, преподавателей и самих организаций, но и просила лиц, имеющих влияние на власть, всячески содействовать восстановлению и развитию благотворительных организаций. Так, 2 декабря 1812 года вдовствующая императрица обращается к князю Голицыну: «Московские жители мало-помалу возвращаются в сию столицу и чрез то представляется возможность узнать о жребии воспитанниц, которые при перемещении институток из Москвы взяты родителями и родственниками, я прошу вас обратить на сей предмет ваше внимание и постараться собрать сведения о их участи»[347].
До конца своих дней вдовствующая императрица содействовала образовательной и хозяйственной деятельности благотворительных организаций, училищ и институтов[348] по всей империи.
Удивительное самообладание Мария Федоровна продемонстрировала во время трагедии конца 1825 года. Речь идет и о смерти императора Александра I, старшего сына Марии Федоровны, и о последующих драматических событиях. После кончины Александра I отсутствие ясности с престолонаследием, и в первую очередь неуверенность в самой императорской семье, породили неразбериху в столице и умах дворян и военных. Все это плюс наличие тайных обществ, готовых действовать с оружием в руках, привело к заговору и вооруженному восстанию в декабре 1825 года. «Не рядись, мое дитя, в городе беспорядок, бунт…»[349] – эти слова вдовствующая императрица Мария Федоровна Романова адресовала императрице Александре Федоровне 14 декабря 1825 года. Только что взошедший на престол император Николай I в это время был на Сенатской площади, где происходила кульминация декабрьского мятежа, впоследствии названного восстанием. Судя по всему, Мария Федоровна знала о решении детей Александра и Константина о передаче престола Николаю[350], но всеобщее возбуждение, безусловно, воздействовало и на нее. Тем не менее она повела себя сообразно обстановке и тем самым придала уверенности как новому императору Николаю, так и впоследствии всем членам семьи. Менее чем через год после мятежа, выражая свою последнюю волю, Мария Федоровна не обошла стороной благотворительность. Приведем выдержки из ее завещания: «Завещаю сыну моему императору Николаю и государству Мариинский и повивальный институты, а равно и суммы, ассигнованные на содержание их…
Завещаю также сыну моему императору Николаю и государству капитал, помещенный мной на вечное обращение в кассу воспитательного дома и ассигнованный на пенсии неимущим офицерским вдовам, поименованным в прилагаемых к сему списках; шестой процент с этого капитала идет по правилу в пользу воспитательного дома…
Императору Николаю Павловичу я вменяю в обязанность следить за тем, чтобы дворец, сады и парк, оранжереи, больница, богадельня, дом призрения слепых, приют для их детей и все те заведения, какие будут еще основаны мной там, одним словом, чтобы все угодья этого прекрасного имения содержались так же хорошо, как в настоящее время»[351].
Оставшийся после нее дворцово-парковый ансамбль, названный в честь мужа Павловском, – своеобразный памятник ее уютному виртембергскому вкусу.
И после смерти Марии Федоровны благотворительное ведомство продолжило работать, было организовано четвертое отделение в Канцелярии императора.
Умерла Мария Федоровна Романова 24 октября 1828 года. Похоронена в Петропавловском соборе Петропавловской крепости, рядом с мужем 327 и детьми.
Мария Федоровна была не просто свидетелем, но и часто жертвой многих исторических событий того времени. Она стойко переживала личное горе и пыталась облегчить жизнь не только близких, но и подданных той империи, в которой она оказалась на самом верху. Мария Федоровна вольно или невольно влияла на принятие государственных решений и права подданных огромного государства, будучи невесткой императрицы Екатерины II, женой императора Павла I, матерью двух императоров, Александра I и Николая I, и бабкой будущего императора-освободителя Александра II.
4Заключение к шестой главе
Внутренняя политика Павла I объективно была направлена на умаление могущества дворянства: он лишил это сословие некоторых вольностей и привилегий, настаивал на несении военной или государственной службы каждым дворянином, противодействовал господству помещиков над личностью и результатами труда крестьян. Павел считал, что сословные привилегии должны существовать лишь тогда, когда требуются для пользы служения этого сословия государству. Именно сословным характером суда и администрации он объяснял распущенность нравов, бездеятельность и злоупотребления в конце царствования Екатерины II. По большому счету, его политика была прямо противоположна политике царствовавших до него императриц.
«Павел хотел сильнее укрепить самодержавие, но поступками своими он подкапывал под оное. Отправляя в первом гневе в одной кибитке генерала, купца, унтер-офицера и фельдъегеря, он научил нас и народ, что различие сословий ничтожно. Он нам дан был или слишком рано, или слишком поздно. Если бы он наследовал престол после Ивана Васильевича Грозного, мы бы благословляли его и его царствование»[352].
Однако не это стало причиной его свержения.
Как мы не раз отмечали, дворянское сословие в целом не обладало политической субъектностью, реализуемой через политические и государственные институты, и потому не могло сформулировать и осуществить требование изменения политики императора. «Кого, собственно говоря, можно называть в России вельможей? В чем состоит их власть, пока они не составляют между собой заговора?»[353]
Причиной падения Павла послужило полное отсутствие уверенности в завтрашнем дне у царедворцев и аристократической верхушки. Ни у кого из них не было гарантии, что они в одночастье не окажутся лишенными всех регалий и не отправятся в ссылку, а то и похуже. «Многие из его приближенных сознавали, что их положение при дворе чрезвычайно опасно и что в любую минуту, раскаиваясь в только что совершенном поступке, государь может перенести свое расположение на новое лицо и уничтожить их всех»[354].
«Аресты, исключения из службы, прежде что-то страшное, обратились в вещь обыкновенную. Дух благородства… которым все так дорожили, ниспровергнут совершенно»[355]. «Солдат, генерал и полковник теперь все сравнялись… и в настоящее время не стоит гордиться своим чином»[356]. «Редки были те семейства, где не оплакивали бы сосланного или заключенного члена семьи»[357].
Вспышки ярости государя, если оставить в стороне конспирологическую теорию его отравления, были обусловлены прежде всего его мнительным характером. Ему все время казалось, что подданные не выказывают ему достаточного уважения, и он бесился от в основном мнимых признаков этого. Он мстил за многолетние унижения, которые претерпел от фаворитов императрицы Екатерины Великой и ее придворных. Страх, поселившийся в судах и администрациях, заставлял их назначать самые суровые наказания даже за незначительные поступки. Ведь если император сочтет, что наказание недостаточно строгое, достанется и судьям. В общем, очень похоже на террор в отношении дворянства.
Вся царская челядь была в страшном напряжении от таких порядков, и заговор не мог не материализоваться. «Мысль извести Павла каким бы то ни было способом сделалась почти общею»[358]. Все нити заговора были в руках интригана графа П. А. Палена, пользовавшегося доверием императора[359]. Павел не умел подобрать себе соратников, сформировать собственную команду. Он всю жизнь нуждался в поводырях, будь то Никита Панин или Екатерина Нелидова. К этому времени Павел Петрович почти не общался с Марией Федоровной, он остался в полном одиночестве и как-либо противостоять заговору не мог ни морально, ни физически, хотя не то что подозревал, был уверен, что заговор зреет.
После смерти Павла Пален был сначала утвержден во всех его должностях и получил громадное влияние на ум императора Александра. Мария Федоровна терпеть его не могла, как и всех участников убийства ее мужа. Она добилась того, что Пален впал в немилость. Его сразу лишили всех должностей, и он удалился в свое курляндское имение. Платон Зубов, ударивший Павла табакеркой, также был вынужден переселиться в Курляндию. Все офицеры гвардии, участвовавшие в заговоре, были предметом яростной ненависти со стороны императрицы-матери и постепенно, один за другим, подверглись опале и были сосланы[360].
Что касается проектов Павла Петровича по переустройству государства, армии и общества, они частично были реализованы его сыном Александром: создание полноценных министерств, организация военных поселений и перевооружение армии, частичное освобождение крестьян и улучшение их быта и пр.
Единственно, что никогда не было востребовано последующими правителями империи, так это идея приведения России в равновесие, при котором будет достигнуто блаженство всех сословий, иначе говоря, прекращение экспансионистской политики империи. Собственно, и сам Павел не очень-то этой идее следовал, пытаясь присоединить к империи Мальту и затевая совместный с Наполеоном поход в Индию. Кстати сказать, этот проект не был более безумным, нежели Греческий проект Екатерины II. Реализуйся проект русского Константинополя или союза двух мощнейших империй того времени – Российской и Наполеоновской, – трудно сказать, какой была бы траектория развития Европы да и всего мира.
Российская империя достигла своего максимального политического могущества в Европе при Александре I, а максимального размера территории – при Александре II. История краткосрочного правления Павла I таких выдающихся достижений не содержит. Да и существовала эта история долгое время в виде мифов и анекдотов сатирической направленности, что, конечно же, было удобно властям как в XIX, так и в XX веке.
Особенно издевались над указами, касающимися покроя одежды, причесок, типа конных экипажей и т. п. «Как только известие о кончине императора распространилось в городе, немедленно появились прически a la Titus, исчезли косы, обрезались букли и панталоны; круглые шляпы и отвороты наполнили улицы»[361]. Видать, не так уж смешны были эти указы, которые принципиально ничем не отличались от указов Петра Великого сбривать боярам бороды и носить европейское платье. Эстетические разногласия порой значат гораздо больше, чем кажется. Немецкий орднунг (строгий образ жизни), фанатом которого был Павел, никак не ложился на душу русскому дворянству.
Самым долгоиграющим – до падения самодержавия – наследием Павла Петровича стал принятый им Акт о престолонаследии. Хотя других заметных достижений в сфере права у императора не получилось, тем не менее при его правлении система правовой деятельности продолжала достигать необходимой полноты в силу дальнейшего развития отечественной юриспруденции и правового образования. Идеи легитимированного народом правопорядка, поддерживаемого внесословным аппаратом госуправления, широко разлившиеся в воздухе в конце XVIII веке, никуда не делись и послужили наиболее чувствительным нервом, определившим развитие многих событий в веке XIX.
Павел трепетно относился к незыблемости закона, и представить, что он мог бы принять новый Акт о престолонаследии с целью лишить Александра престола, невозможно, поскольку это было бы нарушением закона, принятого во веки веков. Так что все инсинуации такого рода лишены всяческих оснований.
Более-менее объективный нарратив относительно личности и эпохи Павла I стал формироваться в конце XIX – начале XX века, но был надолго забыт при советской власти. И сегодня Павел Петрович остается одним из самых забытых императоров.