[319]. Ж. Габе и Э. Р. Гюк, а также В. В. Гаупт упоминают об участии монгольских войск в Первой опиумной войне, в которой монголы, по их собственным словам, проявили себя куда лучше, чем сами китайцы[320]. Ч. У. Кемпбелл пишет о действиях монгольских солдат против русских во время «боксерского восстания» в Китае в 1900 г.[321]
В начале XX в. цинские власти в период обострения ситуации могли сокращать вознаграждение монгольским солдатам. Д. Х. Робертс вспоминал, что, когда во время вышеупомянутого «боксерского восстания» маньчжурский амбань Урги объявил сбор войск для «войны с русскими», монгольские солдаты должны были явиться на пункты сбора с собственной провизией: миссионер сам видел, что каждый призванный на войну монгол вез привязанную к лошади овцу для своего пропитания[322].
Результатом стало существенное снижение боевых качеств некогда грозной монгольской конницы. Н. М. Пржевальский в начале 1870-х годов отмечал, что Монголия выставляла не более 1/10 от того числа воинов, которое следовало выставлять, исходя из численности ее населения[323]. Я. Ф. Барабаш тогда же указывал на беззащитность самой Монголии перед натиском восставших мусульман из Синьцзяна и «почти панический страх» перед ними этих, когда-то бесстрашных, наездников[324]. Французский путешественник Жюль Легра, побывавший в Монголии в 1897 г., отмечал в своем дневнике, что «монгольские солдаты — личности, не внушающие доверия»[325]. Урядник забайкальского казачьего войска Прокопий Васильевич Белокопытов в своем дневнике (1900) писал, что монголы уже были «силою поставлены в ряды» китайских войск, отличаясь недисциплинированностью, не желали сражаться (за что их даже казнили китайские офицеры) и часто бежали из армии. Если же монголов ставили в караулы, то они просто-напросто вступали в дружеские и даже торговые отношения с русскими пограничными стражниками, нередко занимаясь контрабандой[326]. Вероятно, именно поэтому над каждыми тремя пограничными отрядами монголов, включавшими два-три солдата и командира (зангина), стоял китайский чиновник[327]. В. Ф. Новицкий, побывавший в Монголии в 1905 г., отмечал, что многочисленная монгольская армия существовала «только в воображении монголов да в описаниях легковерных путешественников», тогда как на самом деле хошуны, обязанные выставлять тысячи воинов, выставляли по две-три сотни неопытных и неорганизованных солдат, на которых возлагались только полицейские функции при ставках князей, тогда как при встрече с противником, будь то русские, незаконно пересекшие границу, или китайские разбойники-хунхузы, они не оказывали ни малейшего сопротивления[328].
Тем не менее, несмотря на снижение востребованности монгольской конницы в цинских военных кампаниях, воинская повинность, как видим, традиционно сохранялась и продолжала формально служить основанием для налогового иммунитета монголов в отношении цинской казны. Однако налоговыми привилегиями (по крайней мере формально) пользовались лишь монголы Халхи: их не было ни у южных монголов[329], ни у некоторых малых народов Северной Монголии, живших на границе с Россией. Е. Я. Пестерев, будучи пограничным комиссаром, довольно много внимания уделяет проблеме правового статуса сойотов — небольшого монгольского народа, частично признававшего подданство Российской империи, частично — Цинской[330]. Их внутренние отношения базировались на тех же правовых нормах и принципах, что и у монголов Халхи, однако, в отличие от них, сойоты не призывались на военную службу и платили империи Цин ясак пушниной, добываемой во время охоты — «соболями, у которых обрезывают хвосты, рысями, волками, лисицами и белками», а также «марьиным и других трав кореньями», которые они употребляют в пищу. Ясак с одного плательщика в пользу императорской казны составлял три соболя, либо одну рысью, либо шесть волчьих, либо 12 лисьих, либо 100 беличьих шкур; кроме того, один соболь (или соразмерное число других шкур) шел в пользу маньчжурского цзяньцзюня в Улясутае, считавшегося верховным наместником Монголии. Собственно, проблему в глазах Пестерева составляло то, что «китайские сойоты» для добычи шкур нередко пересекали границу и охотились во владениях своих сородичей, находившихся в российском подданстве[331]. Этот принцип сохранялся и к концу цинского правления в Монголии: сойоты по-прежнему платили натуральный налог китайским чиновникам[332]. То же касалось и урянхайцев (т. е. тувинцев, даже административное деление которых, в принципе, отражало аналогичную систему улусов — воинских подразделений), которые вместо несения военной службы платили в имперскую казну дань (ясак) шкурками животных[333].
Наряду с воинской повинностью путешественники рубежа XVIII–XIX вв. упоминают об еще одной обязанности монголов перед маньчжурскими императорами как монгольскими ханами — организации и проведении облавных охот, — которая, по их словам, являлась своего рода «военными сборами» для монголов в отсутствие военных кампаний, к участию в которых они могли бы быть привлечены. Масштабные охоты, где было до 30 тыс. монголов-загонщиков, устраивались императорами из поколения в поколение поначалу ежегодно, и по их итогам императоры награждали наиболее отличившихся — что еще больше сближало эти мероприятия с военными кампаниями[334]. Однако уже в первые десятилетия XIX в. эта традиция перестала соблюдаться столь неукоснительно. Известный дипломат, путешественник и востоковед Егор Петрович Ковалевский, в 1849 г. сопровождавший русскую духовную миссию в Пекин, отмечает, что современный ему император (Даогуан, 1820–1850), в отличие от своих предшественников, не участвовал в этих охотах, и облавные команды из монголов собирались не чаще, чем раз в три года и насчитывали уже не более 10 тыс. человек. Для проверки готовности охотников (а следовательно, и воинов) приезжали амбани[335]. Тем не менее об отмене этой повинности монголов в пользу цинских императоров говорить не приходилось: еще и в середине XIX в. китайские императоры время от времени приезжали в Халху для ритуальной охоты, и в этих случаях монгольские ханы и князья выставляли полагающееся количество загонщиков для облав[336].
Впрочем, de facto ряд сборов с монгольской правящей элиты и населения в пользу империи Цин все же существовал. Прежде всего, северомонгольские вассалы раз в четыре года доставляли дань к императорскому двору. Н. Я. Бичурин достаточно подробно характеризует эту дань, которая была «малозначаща по ее количеству, но важна по цели», т. е. свидетельствовала о признании монгольскими владетелями сюзеренитета Цин и выражении ими своей лояльности империи, обещая поддерживать его силой своего оружия. Как правило, дань была символической, зато сам император в ответ одаривал князей куда более щедро[337]: за каждую лошадь, предоставленную в качестве дани, он выдавал по 10 лан серебра и два куска атласа, за барана — 9 или 10 лан серебра, за дрессированного кречета или борзую — 10 лан серебра и четыре куска атласа и т. д.[338]
Более того, несение воинской повинности не освобождало монголов и от ряда чрезвычайных сборов и повинностей непосредственно в пользу маньчжурских властей — как правило, в связи с очередными воинскими кампаниями империи Цин. Так, главный пограничный управитель в Забайкалье Иван Дмитриевич Бухгольц на основе сведений, полученных от информаторов, сообщал в Коллегию иностранных дел в 1729 г., что после неудач в войне с Джунгарией цинские власти ввели огромные поборы с монголов для содержания войск в пограничных крепостях, что полностью противоречило прежним налоговым иммунитетам и заставляло монголов подумывать о бегстве в пределы России[339]. Дипломатический курьер Василий Федорович Братищев, ездивший в Пекин через Монголию в 1757 г., также сообщает, что монголы буквально были разорены сборами в связи с очередной войной империи Цин против джунгар[340]. Вследствие этого существенно уменьшилось количество перебежчиков «ясачных» из российских владений в Монголию, поскольку они «боятся… от китайцов и мунгальцов лишних запро-сов»[341]. Во время мощного антикитайского мусульманского восстания в Восточном Туркестане в 1860–1870-х годах монголам приходилось нести тяготы, связанные с переброской цинских войск: они предоставляли транспортные средства для перевозки оружия и боеприпасов, несли расходы по принятию войск на постой и т. д.[342] А. М. Баранов сообщает, что летом 1905 г. цинские власти заставили монголов Халхи поставить для китайских войск 6 тыс. лошадей «за обязательную принудительную низкую цену»[343].
При этом монгольские дзасаки и монастыри зачастую не имели средств для уплаты соответствующих чрезвычайных налогов и были вынуждены занимать деньги у китайских ростовщиков под грабительские проценты