.
Богатейшие же залежи меди вообще оставались невостребованными, пока в 1897 г. не было положено начало деятельности синдиката по изучению минеральных богатств Монголии, впоследствии получившего название «Акционерное общество рудного дела Тушетухановского и Цеценхановского аймаков в Монголии», более известного как общество «Монголор». Инициатор его создания (а после официального создания в 1900 г. и официальный представитель в Монголии), урожденный бельгиец, барон В. Ю. фон Грот, сумел найти общий язык с маньчжурскими властями и даже стать на некоторое время личным секретарем руководителя внешней политики Цинской империи Ли Хунчжана, удостоившись титула мандарина[412]. Общество «Монголор» взяло в концессию обширные месторождения золота и начало их разработку, привлекая в качестве работников более 10 тыс. китайцев. Характерно, что плата за разработку рудников (15 % стоимости добытого золота) шла не монгольским князьям, а непосредственно цинскому правительству[413]. Однако, как отмечает Ф. А. Ларсон, несмотря на природные богатства Монголии, ведение бизнеса в ней весьма проблематично. Во-первых, было трудно организовать доставку сырья и продукции из-за отсутствия транспортной инфраструктуры (так, русским предпринимателям не удалось получить разрешения на строительство железной дороги из Сибири через пустыню Гоби до Пекина из-за незаинтересованности монголов в этом проекте), во-вторых, из-за необходимости ввоза рабочей силы из России или Китая[414].
В последней четверти XIX в. стали предприниматься попытки переселенческой колонизации Монголии российскими подданными. В. Ф. Новицкий упоминает об инициативе кяхтинского предпринимателя И.Н Карнакова, который, разорившись, переселился в пограничные владения Монголии и арендовал у местных властей участок земли и успешно развивал хозяйство. Однако, когда другие жители Троицкосавска и Кяхты предприняли попытки последовать его примеру, они встретили жесткий отпор китайских властей, всегда крайне неблагосклонно реагировавших на колонизацию страны иностранцами. Именно поэтому остальные русские в Монголии (за исключением дипломатов) считались торговцами, формально пребывавшими на ее территории лишь временно[415]. При этом небезынтересно отметить, что, несмотря на запреты маньчжурских властей, жители пограничных селений Российской империи, достаточно широко пользовались лесными ресурсами Северной Монголии, оплачивая лишь по 10 коп. с телеги в пользу местных дзаргучи[416], т. е., по сути, давая взятку этим чиновникам, чтобы они закрывали глаза на нарушения цинского законодательства.
Итак, появление в Монголии значительного числа русских (и некоторого количества других иностранных) предпринимателей, которые вели дела совершенно не по таким «диким» правилам, как это делали китайцы, стимулировало самих монголов к деловой деятельности.
Некоторые монгольские князья и наиболее зажиточные простолюдины устанавливали и поддерживали постоянные многолетние связи с иностранными партнерами. Менее состоятельные монголы брали «на реализацию» товары у китайских торговцев и разносили их по домам, зарабатывая на увеличении цены по сравнению с той, которую должны были возвратить хозяевам товара[417]. Интересно отметить, что некоторые монгольские торговцы, приобретя определенный опыт в отношениях с иностранными партнерами, научились получать выгоду, в свою очередь, обманывая своих контрагентов. Так, при торговле шерстью не существовало никаких правил относительно качества шерсти, и покупатели (как китайцы, так и русские) нередко даже не проверяли его. Это позволяло монголам упаковывать в тюки, во-первых, шерсть разного цвета; во-вторых, искусственно увеличивать вес тюков за счет замачивания шерсти или добавления в груз песка[418].
Большое распространение среди населения торговых центров Монголии получил «частный извоз», которым, как правило, занимались бедные монголы. Они арендовали верблюдов у своих более состоятельных земляков и подряжались доставлять товары в различные торговые пункты вплоть до границ России или Китая[419]. Они настолько освоили это дело, что со временем вытеснили русских крестьян, которые ранее осуществляли извоз вплоть до Кобдо[420]. А в начале XX в. подобной деятельностью весьма широко стали заниматься также монастыри, обладавшие многочисленными стадами верблюдов[421].
Практика эта была настолько широко распространена, что имелись даже стандартные условия такой аренды: наниматель обязывался уплачивать собственнику за рейс 7–8 лан серебра с одного верблюда (что было не столь уж много, поскольку только за один вьюк извозчик брал с торговцев 14–16 лан), груз одного верблюда не должен был превышать 9 пудов, арендатору вменялось кормить верблюда и присматривать за ним и вернуть хозяину полную стоимость, если животное падет[422]. Аналогичным образом поступали и в отношении сдаваемых в аренду лошадей.
Летом 1904 г. бурятский ученый Цыбен Жамцарано по поручению Русского комитета совершал поездку по Северной Монголии для изучения Средней и Восточной Азии. Он нанял проводника с лошадьми, причем в соглашении были оговорены условия оплаты в случае прибытия в тот или иной населенный пункт[423]. Американский миссионер Джеймс Гилмор приводит слова монгола, предоставившего ему лошадь: «Ты нанял мою лошадь, я ее привел, вот она. Можешь на ней ездить или нет, все равно ты должен платить»[424]. Как видим, во второй половине XIX в. монголы стали гораздо лучше ориентироваться в экономических реалиях и обеспечивать защиту своих прав как арендодателей.
В наиболее же бедных районах кто-то занимался ремеслом (среди монголов было немало хороших изготовителей войлоков и веревок, ножей и огнив[425]), но из-за неумения торговать не мог соперничать с китайскими конкурентами, которые нередко продавали монголам даже те товары, которые широко производились в самой Монголии. Многие выходцы из хошунов отправлялись в ближайшие города, где нанимались к местным жителям в качестве поденных рабочих[426].
Таким образом, записки путешественников позволяют сделать вывод, что монголы в течение длительного периода пребывания под китайским правлением сумели усвоить некоторые китайские традиции, в том числе и в экономической сфере, и к рассматриваемому времени в Монголии получили распространение основные виды гражданско-правовых договоров. Впрочем, навыки торговли, равно как и рационального обращения с деньгами, монголы в большинстве своем так и не приобрели, в результате чего очень часто попадали в долговую кабалу к китайским торговцам, постоянно проживавшим в монгольских административных центрах[427].
Долгое время маньчжурские власти всячески старались воспрепятствовать практике переселения китайцев в Монголию на постоянное жительство[428]. Лишь в исключительных случаях власти империи позволяли китайцам заниматься земледелием на территории Монголии, тогда как большинство китайцев в монгольских пределах были торговцами, которым запрещалось обзаводиться домами и предписывалось торговать с палаток. Но этот запрет нередко нарушался — даже в крупных городах, таких как Урга, в китайском квартале которой (Маймачене[429]) было большое количество китайских домов и лавок[430]. В 1870-е годы их количество в Урге достигло такого уровня, что в 1874 г. монгольские церковные иерархи обратились напрямую к императору с прошением о сносе торговых домов и лавок, поскольку они не позволяли проводить священные обряды. Лавки были снесены, однако уже в 1877 г. Лифаньюань затребовал объяснение у ургинских амбаней, на каком основании были предприняты такие действия: торговцы сочли это восстановлением своих прав и тут же вновь построили дома и лавки[431].
Однако после поражения России в войне с Японией 1904–1905 гг. китайцы, воспользовавшись ослаблением российских позиций на Дальнем Востоке, начали активно заселять Маньчжурию, а также Монголию и Синьцзян, достаточно свободно получая от маньчжурских администраторов Урги и других центров «установленные билеты»[432], дающие право на пребывание в регионах, в которых им ранее в законодательном порядке было запрещено оседать[433].
Формальное закрепление права пребывания китайцев в Монголии развязало им руки для еще более многочисленных злоупотреблений при совершении сделок с местными жителями. Китайцы заключали с монголами кабальные кредитные договоры, по истечении сроков которых забирали долг и проценты натурой, т. е. скотом (который потом с выгодой продавали), по крайне низким ценам. Алексей Матвеевич Позднеев вспоминает, что встречал принадлежавшие китайским банкирам стада скота, которые насчитывали десятки тысяч голов (разорившиеся монголы-скотоводы были вынуждены наниматься на работу в китайские лесозаготовительные фирмы в той же Халхе)[434]