. О том, что китайцы стремились лишить монголов права распоряжаться своим скотом, вспоминает и А. П. Беннигсен[435]. Существовала также практика выкупа долговых обязательств одними китайскими компаниями у других за целые хошуны: спустя год монголы-должники должны были выплатить новому кредитору долг с еще большими процентами[436].
Неопытность и доверчивость монголов в экономических отношениях были таковы, что, как отмечал в начале 1860-х годов кяхтинский градоначальник А. И. Деспот-Зенович, посетивший Монголию несколько раз в 1850-е годы, монголы стали понимать, что китайцы их обманывают в торговле лишь после того, как в Монголии появились русские торговцы и стали вести дела честно[437]. Неудивительно, что когда русский купец А. Воробьев попросил у одного из князей разрешение на торговлю с его подданными, тот таковое дал, но, в свою очередь, попросил его вести дела «аккуратнее и не распускать товар зря в долги». При этом, исходя из прежнего опыта, он тут же пообещал торговцу, что в случае неуплаты за товар ему будут выделены два княжеских чиновника, чтобы защитить интересы русского купца и взыскать задолженность с покупателей[438].
Впрочем, монгольские правовые и деловые реалии не позволяли вести дела в соответствии с «европейскими стандартами». Иона Михайлович Морозов, участник Московской торговой экспедиции в Монголию в 1910 г., сетовал, что языковой барьер не позволял русским торговцам оформлять с монгольскими контрагентами полноценные договоры[439], в результате чего товары раздавались в долг, который фиксировался в торговых книгах, «никакими учреждениями не прошнурованных». Соответственно, не раз возникали недоразумения: монголы обвиняли русских, что они взыскивали с них долги неоднократно, и отказывались платить, что, в свою очередь, вызывало жалобы русских торговцев. Морозов видел выход только в изучении русскими монгольского языка, что позволяло бы им фиксировать долги местных покупателей в понятной им форме — хотя бы на уровне простых расписок[440].
Китайцы (как торговцы, так и профессиональные ростовщики) одалживали средства и рядовым монголам, и даже хошунным князьям. При этом процент являлся по-настоящему грабительским: согласно сведениям А. А. Баторского, на взятую в долг сумму, в переводе на российские деньги составлявшую 3 руб. серебром, начислялось в год 1 руб. 8 коп., т. е. более 30 %. В случае отсутствия денег должникам разрешалось в течение полугода погасить долг товаром, который купцы принимали по весьма низкой цене. Если же проходило полгода, и должник не выплачивал долг, то он лишался права компенсировать его товаром и должен был вернуть исключительно серебром и уже с совершенно другими процентами: за сумму, аналогичную 1 руб. 80 коп. следовало вернуть уже 3 руб.[441] При этом китайские дельцы никогда не пытались проверить состоятельность потенциального заемщика и одалживали деньги или товары даже нищим беднякам или мошенникам: за долгом они обращались прямо к правителю хошуна, который в случае отсутствия у должника средств собирал уплату долга и процентов со всего хошуна — сам же недобросовестный плательщик подвергался телесному наказанию, а в некоторых случаях и заключению в «острог»[442]. Британский журналист (и впоследствии политик) М. П. Прайс также отмечал, что князья и представители духовенства выступали как представители монголов-должников соответствующих родоплеменных подразделений перед китайцами-кредиторами: они собирали задолженность с подведомственных им лиц, не забывая, естественно, что-то оставлять и себе. В результате в глазах простых монголов они мало чем отличались от китайских ростовщиков[443].
По свидетельствам российских торговцев в Монголии начала XX в., китайские торговцы сопровождали монгольские кочевья в их перемещениях, живя с ними «круглый год одной жизнью», «снабжая всем необходимым и собирая от монгола все, что последний может продать»[444]. При этом монголам-должникам приходилось продолжать приобретать необходимые товары у своих же кредиторов-китайцев: если монгол обращался к другому продавцу, кредитор мог потребовать от него выплаты всей суммы долга сразу[445]. Более того, согласно «обычаям делового оборота», монгольский хошун, при котором обосновывался китайский торговец, должен был содержать его за свой счет, предоставляя ему юрту, пропитание (15 баранов в месяц) и проч.[446] Точно так же китайские торговцы обосновывались и при стационарных ставках князей и монастырях. Так, археолог Дмитрий Александрович Клеменц в отчете об очередной своей экспедиции в Монголию в 1895 г. сообщает, что при одном из монастырей в Восточной Монголии, существовавшем около 100 лет, уже в течение 80 лет находились четыре китайские лавки[447]. Неудивительно, что китайские торговцы весьма грубо относились к своим монгольским покупателям, порой позволяя себе публично оскорблять и даже бить их, пользуясь тем, что последним не позволялось отвечать китайцам тем же[448].
Иностранцы отмечают весьма значительное число нарушений в торговой сфере, совершавшихся китайцами в отношении монголов, не сведущих в правилах торговли и смежных сферах. Неопытных в торговле монголов китайские торговцы обмеривали и обвешивали, обменивали на свои товары скот по заниженной цене (поскольку сами монголы не представляли его рыночной стоимости), а чиновники на границе между монгольскими и китайскими землями вынуждали монголов-торговцев платить большие пошлины, хотя официально они в разные периоды либо были небольшими, либо вообще отсутствовали. В результате многие монголы попадали в долговую кабалу к китайским торговцам[449]. Согласно М. П. Прайсу, в начале XX в. целые племена (т. е. родоплеменные подразделения) попадали в экономическую зависимость от китайских торговцев[450].
Долговая кабала приводила к разорению многих монгольских хозяйств, и заставляла кочевников идти в наемные работники. В этом отношении наиболее тяжело приходилось бывшим пастухам, которые могли выполнять только поденную работу у горожан. В несколько лучшем положении находились ремесленники: среди монголов было немало высокопрофессиональных кожевенников и ювелиров (изготовителей серебряных украшений), чья продукция была весьма востребована у китайцев и иностранных торговцев. Также большой известностью пользовались монгольские плотники, которые были даже более востребованы, чем китайские и всегда имели возможность найти работу[451]. Таким образом, на основании сообщений путешественников можно сделать вывод, что в Монголии конца XIX в. достаточно широкое развитие получили договоры найма и договоры подряда.
§ 5. Семейные и наследственные правоотношения
Семейные и наследственные правоотношения монголов, наверное, как никакие другие, базировались на нормах и принципах обычного права[452]. Как ни странно, но отражение этих правоотношений в Монголии под властью империи Цин имеет место в записках путешественников не ранее XIX в. Наибольший интерес к этой сфере проявляли представители духовенства — ведь христианская церковь и в России, и на Западе, как известно, довольно долго сохраняла монополию на регулирование семейно-правовых отношений и надзор за нравственностью супругов. Впрочем, во второй половине XIX в., в связи с ростом числа научных и разведочных экспедиций, участники которых старались исследовать все стороны жизни населения Монголии, интерес к семейной и наследственной сфере все чаще стали выражать и «светские» путешественники в рамках этнографического изучения монголов.
Исследователи отмечают, что для заключения брака требовалось согласие жениха и родителей невесты — за исключением тех случаев, когда две зажиточные семьи договаривались о браке своих малолетних детей и реализовывали этот договор по достижении молодыми 14–15 лет (в других случаях жених должен был достичь 20 лет, невеста — 17). Как правило, при этом молодого человека спрашивали, на ком он намерен жениться, после чего в дом его избранницы засылались сваты. За невесту полагалось вносить выкуп скотом, одеждой, а иногда и деньгами[453].
Несколько иначе проходило бракосочетание у представителей знати: к князю или нойону обычно привозилось несколько девушек, среди которых родственники и приближенные аристократа выбирали наиболее подходящую[454]. Естественно, это не освобождало жениха от уплаты «калыма», который имел поистине «княжеские» размеры: Я. П. Шишмарев сообщает, что во время одной такой свадьбы родственникам невесты было заплачено 900 баранов, 150 голов крупного рогатого скота, 300 лошадей и 100 верблюдов, во время другой — 700 баранов, 300 голов крупного скота, 200 лошадей и 50 верблюдов[455].
Н. Я. Бичурин[456] отмечает и существовавший у монголов запрет жениться на представительницах своего рода по мужской линии, при этом двоюродные родственники — сын брата и дочь сестры (или наоборот) — вполне могли сочетаться браком. Также отмечается распространенность среди монголов обычая договариваться о браке даже новорожденных детей. А для официального заключения брака требовалось, во-первых, согласовать «астрологические знаки» (т. е. гороскоп) жениха и невесты, подходят ли они друг другу; во-вторых, внести выкуп (аналог калыма). Правда, гороскопы заказывали, как правило, знатные и состоятельные люди, простые же монголы обходились без этой формальности. При этом очень часто жених впервые видел невесту уже на свадьбе