[117]. Однако последующие исследователи, обращаясь к различным аспектам правового развития Джунгарского ханства, опирались преимущественно на сохранившиеся ойратские правовые памятники — «Их Цааз» и указы Галдана Бошугту-хана (1671–1697)[118], либо на китайские источники, содержащих сведения о правовом регулировании отношений у ойратов[119].
Ценнейшие сведения об особенностях правового развития Джунгарского ханства содержатся в записках российских путешественников. Эти источники неоднократно привлекались исследователями истории Джунгарии и русско-джунгарских отношений, однако, насколько нам известно, специально как источник по истории права Джунгарского ханства они до сих пор не исследовались. Между тем их анализ позволяет сформировать принципиально иное представление о ситуации в монгольских государствах, чем складывающееся при опоре только на ойратские правовые и китайские источники[120].
Вместе с тем записки путешественников дают возможность увидеть, что государственное и правовое развитие Джунгарского ханства не всегда являлось эволюционным: в отдельные периоды своей истории оно снова превращалось в конгломерат почти независимых владений лишь под номинальной властью верховного правителя. Тем не менее именно записки иностранных очевидцев позволяют в полной мере осознать, насколько значительный рывок был сделан ойратскими ханами в развитии подвластной им страны в самых различных сферах государственных и правовых отношений. Особенно ярко это проявилось в конце XVII — первой половине XVIII в.: в то время как правители Халхи, все больше интегрировались в маньчжурское политико-правовое пространство, Джунгарское ханство достигло апогея своего развития и не только сохранило независимость, но и проводило масштабную завоевательную политику, на равных противостоя империи Цин в Центральной Азии и Тибете[121].
Государственность Джунгарского ханства.Уже в 1620–1630-е годы Джунгарское ханство являло собой резкий контраст с раздробленными северными и восточными монгольскими ханствами и княжествами, возникшее в Западной Монголии в 1620–1630-е годы. Сообщения русских послов позволяют сделать вывод о сильной власти верховных ойратских правителей, их способности контролировать подданных — вплоть до членов правящего рода и улусных владетелей.
Так, например, сын боярский М. Ремезов в статейном списке по итогам своего посольства 1640–1641 гг. к Эрдэни-Батуру-хунтайджи (1635–1653) сообщает о мерах, предпринятых ойратским монархом против влиятельного улусного владетеля Кулы-тайши, который даже самостоятельно поддерживал дипломатические отношения с русскими властями. Согласно запискам Ремезова, Кула «контайшина приказа не послушал, на думу к нему, контайше не приехал», за что хунтайджи взял с ослушника штраф 200 лошадей, заставил отдать дочь замуж за другого улусного правителя, а самого Кулу-тайши лишил должности, заменив другим наместником-«прикащиком»[122].
Сенге (1654–1671), сын и преемник Эрдэни-Батура-хунтайджи, несмотря на постоянную борьбу со своими братьями за престол[123], также проявил себя эффективным правителем, контролировавшим ойратских тайджи и вассальные племена Джунгарского ханства. Так, когда русское посольство сына боярского Павла Кульвинского, пребывавшее в Джунгарии в 1666–1667 гг., подверглось нападению и ограблению в ойратских землях, Сенге и его дядя Чохур-Убаши заявили русским послам, что нападавшие являлись подданными нескольких ойратских тайджи, однако (в отличие от халхасских ханов, снимавших с себя ответственность за своих улусных владетелей) обещали начать поиск виновных и похищенного имущества[124].
Как сообщает другой русский посол к Сенге, сын боярский Василий Литосов, когда хунтайджи узнал, что подвластные ему «белые калмыки» (теленгуты) совершают «воровские» нападения на русские пограничные владения, он «с жесточью» послал князьям Коке и Мачику приказ прекратить эти действия[125]. Тем самым он продемонстрировал русским дипломатам уверенность в возможности контролировать своих вассалов — ведь халхасские ханы в таких случаях отговаривались тем, что не могут углядеть за всеми своими вассальными правителями, поскольку отдавали себе отчет, что они, пользуясь своей отдаленностью от ставки хана, могли просто-напросто проигнорировать его указ.
Отличаясь более организованной системой власти, ойратские правители могли эффективнее использовать правовые средства по увеличению собственных угодий. Так, согласно статейному списку сына боярского Данилы Даниловича Аршинского о посольстве к Эрдэни-Батуру-хунтайджи в 1646 г., барабинские татары, платившие ясак Джунгарии, жаловались русским властям, что ойратские тайджи прикочевали к их землям и «отняли у них зверовые промыслы»[126]. По-видимому, речь шла о превращении мест для охоты в хориг (курук), т. е. заповедную территорию, охотиться на которой могли только сами правители или с их разрешения[127].
В конце XVII — начале XVIII в. Джунгария становится уже не просто централизованным монгольским ханством, а самой настоящей «степной империей»[128], объединявшей под своей властью разнообразные народы и регионы далеко за пределами Монголии. Соответственно, сами ойратские хунтайджи и ханы выступали не только как «национальные» правители ойратов, но и как сюзерены целого ряда вассальных государств. Начало этому процессу было положено вмешательством Сэнге, а затем и его брата-преемника Галдана Бошугту-хана (1671–1697) в дела Восточного Туркестана. Неизвестный западный немецкоязычный путешественник, около 1666 г. посетивший Сибирь и Западную Монголию, описывает статус «калмыцкого царя» (джунгарского хана, или хунтайджи) как весьма могущественного правителя, который держит в подчинении собственных князей, несущих воинскую повинность, а также «бухарского царя», который платит ему дань верблюдами, седлами и китайскими товарами[129]. При этом путешественник приводит весьма специфические детали, касающиеся обстоятельств подчинения «Бухарии» джунгарскому монарху, в частности, конфликта местного правителя со своим младшим сыном, перешедшим на сторону «калмыков». Это в полной мере соответствует событиям середины 1660-х годов, известным по восточным источникам: Абдаллах, правитель Восточного Туркестана, или Кашгарии[130] (1638–1668), назначил наследником своего младшего сына Нураддина, что вызвало конфликт со старшим сыном Юлбарсом, который привлек джунгарские войска для борьбы с отцом и братом[131].
В первой половине XVIII в. зависимость от джунгарских монархов-хунтайджи признавали правители Восточного Туркестана[132], среднеазиатских городов-государств Ташкента и Туркестана, казахские ханы и султаны Старшего и Среднего жузов. Признавали власть Галдан-Цэрена (1727–1745) и некоторые сибирские народы, находившиеся в подданстве России и платившие ясак: как сообщает тарский казачий голова И. Д. Чередов[133], побывавший в Джунгарии в 1713–1714, 1716 и 1719 гг.[134], эти «ясачные» платили также «алман» джунгарскому властителю[135]. Участник российского посольства в Китай, швед Лоренц Ланг, также упоминает о том, что сибирские народы платили калмыцкому kantusch (т. е. хунтайджи) подать лисицами, белками и проч.[136] Сохранялась эта практика и десятилетия спустя: факты уплаты «алмана» «ясашными иноверцами» ойратским правителям отмечает драгун Михайло Давыдов, побывавший в Джунгарии в 1746 г.[137]
Безусловно, различия в этнической и религиозной принадлежности, а в ряде случаев — и в хозяйственном укладе, заставляло центральноазиатские народы и государства воспринимать ойратов как чужаков. Поэтому не приходится удивляться, что Джунгарское ханство установило контроль над Восточным Туркестаном, казахами и Ташкентом исключительно военными средствами[138]. Соответственно, лояльность вассальных правителей обеспечивалась традиционной гарантией — передачей в заложники сюзерену сыновей и других близких родственников. Так, подпоручик Карл Миллер и его спутник Алексей Кушелев, в 1738–1739 гг. побывавшие в Ташкенте, вассальном Джунгарскому ханству, упоминают, что сын Жолыбарса, хана казахского Большого жуза (ок. 1720–1739), находится в аманатах у «калмык-контаншинцов»[139]. Согласно сообщениям того же К. Миллера и башкира Тюкана Балтасева, правители казахского Среднего жуза, хан Абу-л-Мамбет (1739–1771) и султан Борак[140] в 1743 г. также послали к Галдан-Цэрену своих сыновей, получив от него как вассалы по кафтану из золотой парчи и по собольей шапке[141]. Аналогичным образом правитель Восточного Туркестана Даниэль-ходжа (1720–1735) после прихода к власти при поддержке ойратов был вынужден отправить ко двору Галдан-Цэрена своего старшего сына и наследника Джахан-ходжу (1735–1754)