Номинально ханы, а также влиятельные султаны и бии у казахов, признававшие власть Хивы, обладали всей полнотой власти над своими подданными и подчинялись напрямую хивинским монархам. Более того, власти Хивы старались в какой-то мере интегрировать их и в сановную иерархию ханства, жалуя почетные титулы и должности, приглашая принимать участие в официальных придворных церемониях и проч. Так, капитан П. Никифоров и поручик М. Аитов, посетившие Хиву с дипломатической миссией в 1841 г., вели переговоры не только с ханом Алла-Кули, но и с казахскими правителями — султанами Каип-Гали и Джангази и с пятью биями [Залесов, 1862, с. 76–77]. Купец Абросимов, побывавший в Хиве в 1848 г., также упоминает, что на приеме у хана он видел трех казахских султанов [Абросимов, 1873, с. 364]. Н. П. Игнатьев и М. Н. Галкин, участники посольства в Бухару и Хиву 1858 г., упоминают влиятельного казахского бия Азбергена, который считался влиятельным советником хивинского хана по вопросам взаимоотношений с русскими и русско-подданными казахами [Галкин, 1868а, с. 177–178; Игнатьев, 1897, с. 92].
Впрочем, сами же российские дипломаты отмечают, что представители казахской элиты Хивы непременно задавали им вопрос о возможности возвращения под власть России и прощении за свою антироссийскую деятельность. Информаторы российских пограничных властей из Казахской степи и непосредственно из Хивы сообщали, что хивинские власти жестко контролировали казахских ханов, султанов и биев, нередко держали их под арестом и даже в заключении. В сочетании со сведениями путешественников эта информация подтверждает, что статус казахов (в том числе и представителей рода Чингизидов) в Хивинском ханстве не являлся «режимом наибольшего благоприятствования», и их возможности были во многом ограничены.
Многочисленные туркменские племена признали подданство Хивинского ханства еще в первой четверти XVIII в. (впервые на них попытался опереться в борьбе со своими политическими противниками еще хан Ширгази (1715–1728)), а вскоре они заявили о себе как о самостоятельной политической силе: Г. Тебелев, сообщая о событиях 1741 г. в Хиве, упоминает о туркменских родоплеменных предводителях, которые как раз приблизительно с этого времени стали наравне с рядом узбекских аристократических кланов участвовать в борьбе за власть и поддерживать тех или иных претендентов [Из истории, 1939, с. 220]. Еще в конце XVIII в. они были достаточно независимыми и даже на равных вели переговоры с Россией и другими соседними государствами, предлагая себя в качестве посредников в отношениях с Хивинским ханством [Габлиц, 1809, с. 94–95]. Однако к XIX в. туркмены уже были достаточно плотно интегрированы в его политико-правовое пространство. И если казахские подданные, по замыслу ханов Хивы, должны были бы содействовать постепенному распространению их власти на Казахстан, подвластный Российской империи, то туркмены играли куда большую роль во внутренней политике ханства.
Точно так же как казахи, туркмены имели собственных правителей, наиболее влиятельные из которых провозглашались ханами, менее же значительных российские путешественники именуют «старшинами»: номинально (а в некоторых случаях и фактически) они также утверждались в своем достоинстве монархами Хивы. Хивинские ханы старались расположить к себе туркменскую правящую элиту теми же средствами, что и казахскую — жалуя чины и титулы, привлекая к участию в торжественных церемониях в столице и т. д. В частности, капитан Н. Н. Муравьев, побывавший с дипломатической миссией в Хиве в 1819–1820 гг., упоминает, что в ханском окружении много туркмен, в том числе и исполнителей ответственных поручений [Муравьев, 1822б, с. 66–67] (см. также: [Аминов, 2017, с. 101]).
Впрочем, многие путешественники отмечают вольнолюбие туркмен и нередко — непризнание ими любой власти, причем не только иностранной (в данном случае — хивинской), но и собственных выборных вождей. Поэтому неудивительно, что даже факт официального утверждения хивинским ханом того или иного родоплеменного предводителя туркмен отнюдь не повышал легитимности последнего. Тот же Муравьев упоминает, что один такой старшина племени йомуд был вынужден бежать в Хиву от собственных подданных, и на его место долгое время никого не назначали [Муравьев, 1822а, с. 41][87].
Формально туркмены относились к ханам Хивы с большим уважением, титуловали их падишахами и считали своими не только светскими, но и духовными лидерами. Они также всегда охотно участвовали в ханских военных предприятиях — особенно в грабительских набегах на персидский Хорасан [Боде, 1856, с. 454]. Однако, по меткому замечанию Н. Н. Муравьева, туркмены считали себя «гостями» в Хивинском ханстве и полагали возможным в любой момент перекочевать в пределы любого соседнего государства — Бухары, Персии, России [Муравьев, 1822б, с. 29] (см. также: [Куропаткин, 1879б, с. 32]).
Хивинские ханы старались обеспечить себе более полный контроль над многочисленными и беспокойными туркменскими племенами и даже позволяли себе ставить над ними наместников из числа своих сановников. Так, Г. И. Данилевский и Ф. И. Базинер упоминают, что туркменами племени теке в 1830-е годы управляли ханские чиновники, имевшие резиденцию в Мерве и формально обладавшие весьма широкими полномочиями в сфере управления и суда — вплоть до вынесения смертных приговоров. Однако текинцы этим наместникам фактически не подчинялись и даже порой убивали их, поскольку ханы, не желая настраивать текинцев против себя, не предоставляли таким чиновникам значительной охраны [Базинер, 2006, с. 351; Данилевский, 1851, с. 134–135]. Попытки усилить контроль за туркменами выражались и в возведении хивинскими властями крепостей, однако и они не имели успеха. Инженер-майор М. Ладыжинский, побывавший во владениях туркмен в 1764 г., писал, что ранее там было три хивинских города, однако со временем они «за безводьем запустели» [Ладыжинский, 1875, с. 789]. Не приходится сомневаться, что виной запустению городов были не природные бедствия, а действия туркмен (которые, впрочем, сами обвиняли в их захвате и разорении «калмыцкого хана»).
В некоторых случаях наблюдалось своеобразное «сращивание» традиционных институтов власти туркмен и официальных административных институтов Хивинского ханства. Например, как сообщает А. Н. Куропаткин, в 1876 г. туркмены Ахалтекинского оазиса изъявили верность Хиве, и хан направил к ним своего наместника, которого те немедленно провозгласили одним из своих ханов [Куропаткин, 1879б, с. 50]!
Впрочем, нередко интеграция туркменских предводителей в политическую жизнь Хивинского ханства имела негативные последствия для Хивы и ее монархов. В середине 1850-х годов туркмены активно участвовали в борьбе за трон, причем ими были убиты несколько ханов из династии Кунграт — Мухаммад-Амин II в 1855 г., Абдаллах и Кутлу-Мурад в 1856 г. (см.: [Килевейн, 1861, с. 106]). А в конце 1850-х — первой половине 1870-х годов могущественный вождь туркменского племени йомуд Ата-Мурад-хан сам претендовал на ханскую власть в Хиве, заявляя о себе как о двоюродном брате хивинского хана и более достойном претенденте [Игнатьев, 1897, с. 90; Гунаропуло, 1900, с. 580].
В отличие от оседлого населения, кочевники являлись «служилым сословием», т. е. несли воинскую обязанность, которую считали не столько повинностью, сколько почетным долгом и даже привилегией [Муравьев, 1822б, с. 107][88]. Английский разведчик А. Конолли, побывавший в Хиве в 1829 г., сообщает, что на службе у хана находилось 12 тыс. конных туркмен, которые получали жалованье — 20 золотых тилля в год [Conolly, 1838, p. 28]. После перехода ряда родоплеменных подразделений казахского Младшего жуза в хивинские владения конница ханства пополнилась казахами, которые стали получать такое же жалованье [Субханкулов, 2007, с. 211]. Е. И. Кайдалов сообщал, что, готовясь к войне с русскими, хивинский хан созвал объединенное войско казахов, туркмен и каракалпаков [Кайдалов, 1828б, с. 64].
Помимо военной службы, кочевники имели и другие обязанности перед своими сюзеренами — в первую очередь по уплате налогов. Налоговая система ханства, как уже отмечалось выше, была сложной и весьма разносторонней, включая в себя как мусульманские, так и традиционные виды налогов и сборов. Однако, как и систему управления, распространить ее на кочевников в полной мере монархи Хивы не имели возможности. Объем уплачиваемых налогов и сборов, а также повинностей зависел от степени удаленности кочевий тех или иных родов и племен, а также их отношений с властями ханств в конкретный период времени.
Поручик А. Субханкулов сообщает, что казахи, принявшие хивинское подданство, должны были платить 3 «червонца» (по-видимому, имелись в виду золотые хивинские монеты — тилля) с кибитки в год; однако поскольку они считались на военной службе, то получали от хана в качестве жалования те же 3 «червонца» [Субханкулов, 2007, с. 211]. По сведениям И. В. Виткевича и Г. И. Данилевского, казахские подданные хивинских ханов должны были платить традиционный мусульманский налог, зякет — 5 тилля с 40 голов скота. Однако казахские ханы и султаны не могли эффективно организовать сбор этого налога, поэтому из Хивы в казахские кочевья направлялись чиновники «зякетчи», которым также не всегда удавалось выполнить свою задачу: кочевники либо отказывались платить, либо просто-напросто уезжали и скрывались от ханских сборщиков [Данилевский, 1851, с. 136; Виткевич, 1983, с. 86] (ср.: [Базинер, 2006, с. 355]).
Впрочем, некоторые наиболее влиятельные казахские правители не только обеспечивали сбор налогов со своих подданных в пользу Хивы, но и обладали собственными прерогативами в налоговой сфере. Например, торговец Е. И. Кайдалов и разведчик И. В. Виткевич, проезжая через хивинские владения, побывали у султана Джангази (Маненбая), которого хивинские власти утвердили ханом Младшего жуза: этот правитель сам собирал налоги, причем часть оставлял себе [Виткевич, 1983, с. 89–90; Кайдалов, 1828а, с. 117–118]. Вероятно, о нем же упоминает купец Абросимов, когда сообщает о встрече с неким казахским султаном, подданным Хивы, который взимал пошлину за речную переправу [Абросимов, 1873, с. 362].