Туркмены в Хивинском ханстве, в отличие от казахов, не представляли единую «базу налогоплательщиков»: уровень налогообложения зависел от особенностей отношений с ханской администрацией. Так, самые многочисленные племена йомуд и теке лишь изредка платили зякет ханским чиновникам и присылали символические подарки хану (обычно — некоторое количество лошадей), равно как и племя човдур, кочевавшее на побережье Каспийского моря и пользовавшееся своей удаленностью от ханских владений. Зато некоторая часть туркменских племен човдур, йомуд, эрсари, кара-ташлы и гоклен, «за какую-то непокорность» переселенная ханом Мухаммад-Рахимом I в район Куня-Ургенча, и занимавшаяся преимущественно земледелием, должна была платить практически все те налоги, что и оседлое население ханства. Мервские туркмены-текинцы, у которых также было развито земледелие[89], помимо зякета, платили налог зерном, как сообщает Г. И. Данилевский, правда, отмечая при этом, что «хан обходится с ними несколько человеколюбивее, нежели с прочими своими подданными, опасаясь их силы и воинственного духа» [Данилевский, 1851, с. 94, 95; Abbott, 1884b, р. 288].
Наиболее тяжелым было положение каракалпаков, которые, будучи изначально кочевниками, со временем из-за недостатка мест для кочевания были вынуждены фактически превратиться в земледельцев (см.: [Муравьев, 1822б, с. 26; Базинер, 2006, с. 350]). Как и другие представители кочевого населения, они несли воинскую повинность, но при этом платили налоги и несли повинности подобно представителям оседлого населения. Согласно сообщению чиновника и востоковеда А. Л. Куна, побывавшего в Хивинском ханстве в 1873 г., еще при Мухаммад-Рахиме I, в первой четверти XIX в. у каракалпаков была введена «подать по соглашению», составлявшая 20 тыс. тилля вне зависимости от количества земли[90]. Те каракалпаки, которые занимались хлебопашеством на «падшалычных землях», т. е. считавшихся собственностью хана, должны были сдавать в качестве своеобразной арендной платы 2 батмана зерна с каждых 5 или даже 4, т. е. 40–50 % урожая. Как отмечал Кун, среди 27 тыс. работников, ежегодно отрабатывавших эти повинности, 6 тыс. составляли именно каракалпаки. При этом контроль за уплатой ими налогов и отбытием повинностей осуществляли не их собственные правители, а высшие сановники Хивинского ханства — кушбеги и мехтер [Кун, 1873] (см. также: [Камалов, 1958, с. 145–148; Килевейн, 1861, с. 106]). Не защищали хивинские власти каракалпаков и от набегов туркмен [Галкин, 1868а, с. 184].
Возможность подчинить себе кочевников и заставить их платить налоги и нести повинности хивинские ханы получали благодаря своей «водной политике»: по их приказанию изменялись русла рек, строились плотины и дамбы, в результате чего население тех или иных регионов было вынуждено подчиняться ханской воле (такая практика борьбы с восставшими кочевниками использовалась хивинскими ханами еще в XVIII в. [Бартольд, 1965, с. 182–183]). Понимая зависимость от воды, полуоседлые и оседлые каракалпаки несли повинности, поставляя работников для очистки арыков (казучи), починки мостов (копирши), поддержания плотин и дамб на Амударье, тогда как кочевые казахи и туркмены отказывались заниматься таким трудом, равно как и от несения дорожных повинностей даже в своих собственных владениях [Кун, 1873, с. 185; Лессар, 1884, с. 210–211]. Надо полагать, сами ханы не настаивали на выполнении этих обязанностей, опасаясь восстановить против себя казахов и туркмен.
Специфика правового положения кочевников проявлялась также в сфере преступлений и наказаний. Обладая широкой автономией, кочевники имели собственных судей, которые разбирали споры и определяли наказания на основе обычного права. Правом суда обладали ханы, юзбаши, или амлякдары, а также и представители местного самоуправления — аксакалы. Они могли разбирать любые дела и приговаривать к любым наказаниям, кроме смертной казни: такие приговоры утверждались хивинским ханом [Abbott, 1884, р. 294]. Впрочем, в ряде случаев ханы могли делегировать своим чиновникам широкие полномочия в судебной сфере: так, согласно участникам дипломатической миссии в Хиву 1842 г., ханские наместники у сырдарьинских казахов и мервских туркмен могли выносить смертные приговоры, которые в других случаях обычно выносил или утверждал сам хан [Базинер, 2006, с. 251; Данилевский, 1851, с. 134–135].
Отдельные путешественники упоминают о наличии среди кочевников (в частности, казахов и туркмен) мусульманских судей — казиев, которые могли либо непосредственно назначаться по воле хивинских ханов, либо выбираться населением и затем утверждаться ханами. Нередко достоинство казия являлось наследственным: сын предыдущего судьи отправлялся в Хиву, где получал соответствующее образование и возвращался в родные кочевья уже законным преемников своего родителя [Боде, 1856, с. 452–453; Муравьев, 1822а, с. 41].
Таким образом, автономия кочевников распространялась на уголовную и процессуальную сферу. Хивинские ханы выступали чаще всего в качестве третейских судей, когда возникал спор между представителями разных племен или разных кочевых народов из числа их подданных [Турпаев, 1868, с. 277]. И только в случае совершения самых опасных преступлений ханские власти непосредственно вмешивались и выносили решения о наказании преступников или немедленно карали их.
Н. Н. Муравьев сообщает о карательной экспедиции Мухамма-Рахима I против туркмен, которые отказались присоединиться к нему в войне с Персией в 1812–1813 гг. [Муравьев, 1822б, с. 50]. Ученый и путешественник К. К. Боде сообщает, что хивинские ханы жестоко наказывали туркменов за попытки выйти из-под их власти и откочевать в другие государства. В качестве примера он приводит племя гоклен, которое перекочевало в Хиву из Персии, но неоднократно пытавшееся откочевать обратно. Ханы приказывали схватить беглецов (примечательно, что в погоню за ними отправлялись отряды из другого туркменского племени — текинцев, издавна враждовавших с гокленами), после чего виновных казнили весьма жестоким образом: привязывали к пушке и выстреливали [Боде, 1856, с. 184]. А. Вамбери сообщает о суровом наказании хивинским ханом представителей туркменского же племени човдуров за разграбление его каравана и убийство караванщиков. Из трехсот нападавших большинство было продано в рабство, а предводители (аксакалы) были ослеплены [Вамбери, 2003, с. 106–107][91]. Вероятно, как преступление против государства хивинские ханы воспринимали отказ кочевников платить налоги: в ряде случаев ханы отправляли против «строптивых» подданных войска, которые порой даже сами возглавляли [Базинер, 2006, с. 351]. Тем не менее в большинстве случаев грабительские набеги казахов («барымта») и туркмен («аламан») даже на хивинских подданных и друг на друга оставались безнаказанными — ведь, согласно воззрениям самих кочевников, это было не преступлением, а, напротив, демонстрацией удали и отваги. Поэтому лишь самых отъявленных разбойников обвиняли в преступлениях против государства и предавали казни [Карелин, 1883, с. 155; Муравьев-Карский, 1888, с. 247, 253].
Интересно отметить наблюдение Н. Н. Муравьева о том, что наказания, осуществлявшиеся именем хана и по ханской воле, туркмены считали оскорблением и грозили ханским судьям и исполнителям наказаний местью [Муравьев, 1822б, с. 68]. Это лишний раз подтверждает право кочевников на самостоятельный суд, и любое вмешательство ханских чиновников они воспринимали как попрание их законных прав и привилегий.
Еще в большей степени «неприкосновенной» считалась сфера частноправовых, и в особенности семейных, отношений у кочевых подданных среднеазиатских ханов. Любые попытки распространить на нее принципы, действовавшие в отношении оседлого населения, вызывали резко враждебную реакцию со стороны кочевников. Так, И. В. Виткевич упоминает, что хан Алла-Кули решил выдать туркменскую девушку замуж за хивинца: из-за этого ее племя «поссорилось и подралось, было, ныне с хивинским ханом», который вмешался в семейные правоотношения туркмен и нарушил принцип, согласно которому они не выдавали дочерей замуж за «инородцев». В результате «хан уступил, они опять помирились» [Виткевич, 1983, с. 88]. А. Бернс также сообщает о специфике семейного права у туркмен: зачастую для заключения брака требовалось согласие женщины, которые обладали значительной свободой, но в ряде случаев допускалось и умыкание. Если же род похищенной невесты выражал недовольство, то можно было помириться с ним, выдав за одного из его представителей девушку из рода похитителя [Бернс, 1850, с. 79–80] (ср.: [Ибрагимов, 1874, с. 144]). Как видим, эти обычаи совершенно не соответствовали хивинским городским и, тем более, мусульманским принципам семейного права.
Таким образом, можно с уверенностью говорить об особом правовом статусе кочевников, сохранении у них значительной автономии в различных сферах правоотношений, действия традиционных институтов, принципов и норм власти и права. Вместе с тем со временем (преимущественно во второй половине XIX в.) стала проявляться тенденция все большей интеграции кочевников в политико-правовое пространство Хивы. Это проявлялось и в появлении у кочевников наместников из числа ханских сановников, и постепенного распространения на них системы налогов, сборов и повинностей, действовавших в отношении оседлого населения ханств. Тем не менее некоторые сферы (такие как уголовно-правовая или семейная), как правило, не подлежали изменениям и сохранялись в традиционном для кочевых обществ виде. Кроме того, распространение на кочевников системы управления и правового регулирования отношений, действовавшей в том или ином ханстве, зависело от различных условий, в частности: степени отдаленности кочевников от центральных регионов ханства, средств влияния на жизнь и благосостояние кочевых подданных и т. д. Можно также согласиться с мнением современных специалистов, что официальный правовой статус кочевников (особенно многочисленных и влиятельных казахских и туркменских племен) не соответствовал их реальной роли в жизни Хивинского ханства (см.: [Аминов, 2017, с. 115–116]). Это несоответствие неоднократно служило причиной как внутренних мятежей кочевых подданных, так и их все чаще проявлявшегося стремления перейти в подданство других государств, в том числе и Российской империи.