Масштабы рабского труда в Хивинском ханстве были огромны. По сведениям Д. Эббота, в Хиве было более 700 тыс. рабов [Abbott, 1884b, р. 285]. Как сообщает В. И. Даль по рассказам освободившихся русских пленных, если бы не рабы, то у многих жителей ханства вообще не было бы хозяйства, так как они, широко используя рабский труд, просто-напросто отвыкли сами работать [Даль, 1883, с. 4]. Неудивительно, что когда хивинские власти, напуганные походом В. А. Перовского, вскоре освободили почти всех имевшихся в ханстве русских пленных, они тут же постарались компенсировать отсутствие рабочих рук еще более массовыми захватами рабов в Персии [Базинер, 2006, с. 350].
Наличие большого числа рабов, как мы увидим ниже, вызвало ряд проблем, когда Хива в 1873 г. попала под российский протекторат и должна была в рамках выполнения мирного договора отказаться от работорговли и рабского труда.
§ 4. Преступления и наказания. Суд и процесс
Специфика тюрко-монгольской государственности с сочетанием оседлых и кочевых элементов, примером которой и являлось Хивинское ханство, обусловила одновременное действие в нем норм и принципов мусульманского и обычного тюрко-монгольского права, а также значительную роль ханских волеизъявлений. В этом отношении Хива была близка к Бухаре, но, в отличие от последней, хивинские ханы не столь стремились к созданию видимости доминирования шариата в правовой жизни, что нашло яркое проявление в уголовно-правовой и уголовно-процессуальной сферах.
Как и в Бухаре, в Хиве наиболее тяжкие преступления разбирал обычно сам монарх. При этом он не всегда заботился о соблюдении судебной процедуры — в некоторых случаях ему достаточно было обвинить подозреваемого и тут же вынести приговор. Так, российские дипломаты П. Чучалов и Я. Гуляев сообщили, что хан Каип в 1753 г. объявил временщика Кураз-бека изменником и тут же приказал его казнить [Гуляев, Чучалов, 1910, с. 70][98]. Позднее ханы устраивали публичные разбирательства и приговаривали к мучительной казни за измену, убийство, «плутовство» и т. п. [Муравьев, 1822б, с. 69–70, 72]. К таким же наказаниям приговаривались фальшивомонетчики, беглые рабы и др. [Базинер, 2006, с. 335].
Выступал монарх и в качестве арбитра по делам между разными племенами своих подданных. Так, российский переводчик Турпаев, побывавший в Хиве в 1834 г., описывает ханское разбирательство конфликта между двумя туркменскими родами, один из которых обвинял другой в похищении 60 верблюдов и убийстве пастуха. Хан принял решение о возвращении верблюдов и выплате компенсации за убитого в размере 1 тыс. тилля [Турпаев, 1868, с. 277].
Наконец, хан формально должен был отвечать и за «прегрешения» собственных невольников, чего на практики чаще всего не происходило. Один из русских рабов, Яков Зиновьев, рассказывал, что «ханский приказчик» отправлял рабов воровать скот и топливо у жителей. А когда те жаловались, хан отвечал, что если раб будет пойман на воровстве, «так я его на ту же плаху и посажу, а поколе не поймал, не смей и говорить» [Даль, 1839б, с. 5–6].
Иногда судебные решения хана зависели от того, кто именно являлся преступником и/или пострадавшей стороной. Нередко ханские решения принимались на основе своего расположения к тем или иным сановникам, военачальникам, чиновникам и проч.: он мог либо вынести суровый приговор по их просьбам, либо, напротив, принять более мягкое решение в отношении кого-либо из них [Муравьев, 1822б, с. 69].
Поручик А. Субханкулов рассказывал, что подданные хивинского хана ограбили караван, в котором были как бухарские, так и русские купцы. Потерпевшие обратились на суд к хану, который при разборе дела применил «двойные стандарты»: бухарцам приказал тут же вернуть товары (поскольку за них вступился сам эмир Хайдар), а их русским партнерам объявил, что позже рассмотрит жалобу каждого из них в отдельности. Вскоре выяснилось, что товары русских торговцев поделили между собой сам хан, его брат Кутлу-Мурад-инак, ханский сын — наследник мехтер и кушбеги [Субханкулов, 2007, с. 209–210]. То, что это был не единственный случай подобного рода, подтверждает сообщение Н. Н. Муравьева, который приехал в Хиву через год после Субханкулова: по его сведениям, хан Мухаммад-Рахим фактически поставил грабителей караванов себе на службу и имел долю с каждого ограбления. И только если они с ним не делились, он их судил и казнил, сажая на кол [Муравьев, 1822б, с. 71–72]. Вероятно, столь жестокая казнь объяснялась тем, что хан приравнивал действия преступников к посягательству на его прерогативы, поскольку обычно разбойников и грабителей в Хиве просто вешали, а на кол сажали только преступников-шиитов [Базинер, 2006, с. 335; Данилевский, 1851, с. 134; Муравьев, 1822а, с. 118].
Однако хан мог принимать к рассмотрению и менее значительные дела. Целый ряд путешественников описывают хивинский судебно-правовой обычай «арз»[99], в соответствии с которым хан каждый день, после дневного отдыха и до заката выделял время для приема своих подданных, каждый из которых (включая и женщин) мог обратиться к хану на суд с совершенно любым делом — от семейной ссоры до тяжкого преступления [Вамбери, 2003, с. 103; Рассказы, 1873, с. 266 (1); Сыроватский, 1874, с. 166]. Прибегнуть к «арзу» мог даже и иностранец: англичанин Р. Шекспир рассказывает, как его спутник, пытавшийся выкупить рабыню, дошел до ханского суда, и хан принял решение в его пользу [Шекспир, 2008, с. 132–133].
Однако, как представляется, этот суд нередко проводился ханом не столько с целью продемонстрировать свое правосудие или неотвратимость кары для преступников, сколько для собственного развлечения. Ведь во многом исход дела зависел от настроения монарха, который в одних случаях мог снисходительно выслушивать даже грубости от каких-то простолюдинов, осмеливавшихся спорить с самим ханом, в других — тут же казнить за малейшее нарушение придворного церемониала [Вамбери, 2003, с. 103]. Кроме того, по свидетельству Н. С. Лыкошина, который, будучи начальником Амударьинского отдела, побывал в Хиве в 1912 г. и имел возможность наблюдать «арз», хан после выслушивания тяжущихся, порой ограничивался одним словом, передавая спор на рассмотрение других судей (см.: [Абдурасулов, 2015, с. 32]).
Некоторые дела ханы передавали на рассмотрение совета своих сановников, который, как мы отмечали, регулярно собирался при Мухаммад-Рахиме I и Сейид-Мухаммаде и намного реже при других ханах. Это позволяет рассматривать и этот орган в качестве судебной инстанции [Муравьев, 1822б, с. 64; Рассказы, 1873, с. 266(2)]. Однако, учитывая формально неопределенный статус этого органа, не приходится сомневаться, что и в его решениях ведущая роль принадлежала, опять же, ханам.
Тот факт, что хан рассматривал суд как одну их своих прерогатив, подтверждается сообщением Н. Н. Муравьева о том, что Мухаммад-Рахим I в рамках своей деятельности по укреплению ханской власти уничтожил «расправы» в каждом подвластном ему племени: отныне ни казахские султаны, ни юзбаши и прочие родоплеменные начальники не имели права рассматривать никакие дела, кроме мелких споров и правонарушений [Муравьев, 1822б, с. 6] (см. также: [Базинер, 2006, с. 355]).
Система мусульманского правосудия в Хиве была аналогичной существовавшей в Бухаре и других тюрко-монгольских мусульманских государствах. Возглавлял ее верховный судья шейх-ул-ислам — «главная духовная особа», как его называет Н. Н. Муравьев, — который контролировал казиев во всех городах и населенных пунктах. Самих этих казиев дипломат сравнивает с российскими «совестными судами», отмечая, что они разбирали дела только в тех случаях, когда к ним прямо обращались [Муравьев, 1822а, с. 99; 1822б, с. 65] (см. также: [Килевейн, 1861, с. 104–105; Abbott, 1884b, р. 293]).
Некоторые путешественники дают характеристику казиев как «юристов». Будущие правоведы в медресе изучали преимущественно Коран и труды по шариату [Сыроватский, 1874, с. 167]. Сами же казии характеризуются как люди с «высшим духовно-юридическим образованием в мусульманском духе», выдерживающие ежегодный «экзамен на чин». Не случайно назначение на должность казия производилось на основе ханского указа-фирмана [Калмыков, 1908, с. 54–55]
Формально шейх-ул-ислам и высшие представители духовенства пользовались большим уважением ханов. На официальных приемах они сидели выше, чем ханские братья и сыновья [Abbott, 1884a, p. 150], а в некоторых случаях позволяли себе бурно обсуждать богословские вопросы, прерывая даже самого хана, — подобный случай описывает вышеупомянутый Р. Шекспир, причем дело происходило не во время какого-то неформального мероприятия, а когда происходил официальный прием английского дипломата [Шекспир, 2008, с. 130–131]. Иногда хан демонстративно передавал сложное дело, с которым обращались к нему, на рассмотрение шейх-ул-ислама или другого шариатского судьи [Базинер, 2006, с. 355] (см. также: [Абдурасулов, 2015, с. 32]).
Фактически же ханы нередко вмешивались в дела шариатских судей, о чем, в частности, сообщает Н. Н. Муравьев. За некоторые нарушения предписаний шариата (которые, казалось бы, относились к исключительной компетенции казиев) хан мог приговорить к порке, за курение табака — к разрезанию рта[100] и т. д. В отличие от смертной казни такие наказания назывались «домашними». Вместе с тем дипломат отмечает, что ранее Кунграты, следуя принципам мусульманского права, практиковали взимание штрафов за нетяжкие преступления, однако со временем все больше стали отдавать предпочтение телесным наказаниям [Муравьев, 1822б, с. 72, 73]. Как отмечает А. Вамбери, хан Сейид-Мухаммад выносил столь суровые приговоры по религиозным преступлениям, что самим же мусульманским законоведам-улемам приходилось убеждать его, что далеко не все подобного рода нарушения заслуживали смертной казни [Вамбери, 2003, с. 107]!