По договору займа предусматривались совершенно грабительские проценты, составлявшие до 200 % годовых. Поскольку шариатом ростовщичество в принципе запрещалось, установить такой процент открыто займодавцы могли только для «неверных». В отношении же своих единоверцев они шли на юридическую фикцию: в расписке указывалась вдвое большая сумма (или количество товара), чем должник получал на самом деле [Икс, 73–74].
Российские власти и предпринимательские круги имели прямую заинтересованность в землях на территории Бухарского эмирата, чего нельзя сказать о земельных владениях Хивинского ханства. Поэтому мы не обнаружим таких четких классификаций иностранными путешественниками форм земельной собственности и землевладений, какие имеются у нас о Бухаре. В самом деле, иностранные современники уделяли внимание земельно-правовой тематике только в рамках общей характеристики политического и экономического состояния ханства. Тем не менее, на наш взгляд, эти сведения также заслуживают внимания.
На основе записок путешественников можно понять, что земли в Хивинском ханстве могли быть государственными, частновладельческими и общинными, а также вакуфными.
Государственные земли находились в полном распоряжении ханов, что даже вытекало из их названия — «падшалык». При этом изначально земельный фонд ханства формировался из родового удела династии Кунгратов, а затем стал существенно пополняться за счет конфискации земельных владений преступников, казненных по обвинению в государственной измене [Муравьев, 1822б, с. 80]. Эти земли хан мог жаловать в качестве частных и даже родовых владений сановникам и поместий своим профессиональным воинам-нукерам, чтобы они могли содержать себя за их счет. Пользующиеся особым благоволением монархов могли рассчитывать на превращение этих владений в частную собственность — мульки. Те же земли, которые оставались в ханском владении, либо обрабатывались государственными рабами, либо сдавались в аренду частным лицам, которые должны были отдавать хану от 1/3 до 1/2 урожая [Килевейн, 1861, с. 108; Кун, 1873, с. 188].
Значительную часть ханских владений составляли сады, обрабатываемые многочисленными ханскими рабами — преимущественно из пленных персов, хорошо разбирающихся в сельском хозяйстве и садоводстве, в частности [Залесов, 1859, с. 275]. Тут стоит оговорить, что «сад» в Хиве являлся не только местом, где росли фруктовые деревья: это были многофункциональные «рекреационные комплексы» с многочисленными зданиями и сооружениями, где ханы, их приближенные и гости отдыхали, устраивали празднества и приемы и иногда даже охотились. Неудивительно, что даже иностранные посольства во время их пребывания в Хиве размещали именно в садах (см., например: [Залесов, 1871, с. 64]).
Наряду с землями ханам принадлежали также и воды — в частности, каналы, расположенные в пределах его земельных владений. С этой недвижимости хан также мог получать доходы, сдавая каналы на откуп. Тем самым он решал две задачи, поскольку откупщики не только регулярно вносили оговоренную плату, но и брали на себя обслуживание каналов [Муравьев, 1822б, с. 81][104].
Что касается общинных земель, то они были наименее защищенными в правовом отношении, особенно если принадлежали подданным, от которых хан не ожидал резких проявлений недовольства его действиями. В таких случаях монарх мог использовать любую возможность, чтобы изменить статус этих земель. Не захватывая их напрямую в собственность, он мог объявить те или иные земельные владения «куруками», т. е. заповедными территориями, право распоряжения которыми также традиционно относилось к компетенции хана. Так, например, морской офицер и ученый А. И. Бутаков сообщает, что хан Мухаммад-Амин II объявил запретным для кочевок остров Токмак-Ата, на котором была обнаружена могила святого. Теперь не только местное население было изгнано с этой земли, но и паломники за право поклониться могиле святого должны были сдавать ханским чиновникам некоторое количество ягоды «джида» [Бутаков, 1953, с. 39].
Другим вариантом приобретения земель могло стать объявление их не принадлежащими никому, и, в соответствии с законами шариата, любой начавший их обрабатывать, мог стать их владельцев. А до начала обработки они поступали, опять же, в распоряжение монарха [Килевейн, 1861, с. 108].
Впрочем, в некоторых случаях ханы меняли статус землевладений исходя не из собственных, а именно из государственных или общественных интересов. Так, когда в 1887 г. обмелел канал Шават и понадобилось делать новое русло, его рыли прямо через земли, находившиеся и в государственной, и в частной, и в общинной собственности. Описывающий этот случай А. С. Стеткевич отмечает, что это, с одной стороны, конечно, свидетельствовало об отсутствии в Хиве частной собственности на землю в ее европейском понимании. Однако, с другой стороны, продолжает автор, если бы она существовала, понадобились бы многочисленные процедуры по составлению проектов, обоснованию изъятия земель, согласование с региональными властями и собственниками порядка отчуждения, проведение торгов и проч. В результате все затянулось бы на длительный срок, и урожай пропал бы. Соответственно, резюмирует российский исследователь, некоторые принципы земельно-правовых отношений в Хивинском ханстве больше соответствовали его потребностям, и вряд ли их изменение на европейский лад повысило эффективность землепользования [Стеткевич, 1892, с. 398, 406].
Периодически ханы производили землемерные работы, поручая чиновникам не только установить площадь различных землевладений, но и выявить какие-либо спорные случаи основания для установления над этими землями ханского контроля. При этом, как и в других случаях, чиновники старались не забывать себя, пример чего приводит Л. Ф. Костенко, рассказывая о землемерных работах в период правления хана Мухаммад-Амина II. Поскольку чиновники получали оплату за число измеренных фарсахов, то они стали брать за фарсах не 12 тыс. шагов, как было прежде, а 9 тыс., в результате чего получили большее число единиц длины и, соответственно, большее вознаграждение. С тех пор фарсах в Хиве был уменьшен на четверть [Костенко, 1873, с. 160].
§ 6. Семейно-правовые отношения
В записках путешественников о Хиве, как и о Бухаре, содержатся довольно немногочисленные и порой противоречивые сведения о семейной сфере. Вероятно, причина та же — закрытость частной жизни мусульман от иностранцев. Однако, как представляется, в силу значительного числа среди населения Хивы представителей кочевых народов, не столь строго придерживавшихся предписаний ислама, иностранцам удалось сделать несколько более подробные наблюдения в этой закрытой сфере.
Возраст совершеннолетия в Хиве наступал весьма рано: уже в 12–13 лет мальчики начинали помогать родителям в их деятельности, приобщаясь к делам. А к 18 годам их уже женили, причем жених редко имел возможность увидеть невесту до свадьбы [Муравьев, 1822б, с. 125; Рассказы, 1873, с. 264 (4)].
По свидетельству Н. Н. Муравьева, женщины вели очень замкнутый образ жизни, постоянно находясь в гареме, куда не допускались даже их ближайшие родственники, поскольку хивинские мужчины очень ревнивы и готовы пойти на ссору и даже убийство при малейшей попытке постороннего посягнуть на гарем. Если женщина находилась в присутствии постороннего, она непременно закрывала лицо [Муравьев, 1822б, с. 124–125] (см. также: [Хива, 1873, с. 110 (5)]). В гареме же они занимались исключительно тем, что шили ковры и одежду для своих мужей и детей [Вамбери, 2003, с. 104].
Между тем, Д. Эббот сообщает, что узбекские женщины были весьма активны в домашней жизни: именно они вели все хозяйство и распоряжались семейными деньгами. При этом далеко не всегда в Хиве женщинами соблюдался и обычай закрывать лицо при выходе на улицу [Abbott, 1884b, p. 283][105]. Эти факты дают основание полагать, что, несмотря на распространение норм шариата среди узбеков, некоторые элементы обычного права кочевников Евразии (в частности, значительная роль женщин в семейных и экономических отношения) сохранялись у них и в рассматриваемый период. При этом нельзя не обратить внимания на весьма существенные отличия в статусе официальных жен и наложниц. Если жены имели определенную самостоятельность, имущество, права в отношении детей и т. д., то наложницы целиком и полностью зависели от воли хозяина и его наследников. Сын после смерти отца мог продать его наложниц точно так же, как и любых других рабынь [Муравьев, 1822б, с. 125].
Можно отметить, что роль и значение замужних женщин проявлялись не только в частной семейной жизни. Так, русские пленники, жившие при ханском дворце в 1830-е годы, рассказывали, что старшая жена хана Алла-Кули (отличавшегося властным и решительным характером) пользовалась большим влиянием у своего супруга [Даль, 1883, с. 3]. Довольно снисходительно относились порой ханы и к некоторым нарушениям правил шариата своими женами. Еще один русский пленник, работавший у хана садовником, рассказывал, как однажды калитка, ведущая в сад из гарема, оказалась незапертой, и ханские жены, не прикрыв лиц, выбежали в сад и стали просить садовников дать им фруктов. Второй садовник, хивинец, тут же убежал, а рассказчик, как он утверждал, сразу же пошел к хану и сообщил о происшедшем. Монарх отреагировал спокойно, не стал никого наказывать и лишь приказал тщательнее запирать калитку [Хива, 1873, с. 110 (6)].
Как и в Бухаре, развод в Хиве был достаточно простым. Российский офицер С. Сыроватский стал свидетелем такой процедуры, находясь в Хиве во время похода 1873 г. Как уже отмечалось, по условиям мирного договора все рабы-персы в Хиве должны были быть освобождены и отпущены на родину. Узнав об этом, одна персиянка, которая, впрочем, была к этому времени свободной и находилась замужем за местным жителем — состоятельным узбеком, пришла к казию и заявила, что желает развестись и вернуться на родину. Казий тут же составил вызов на имя ее мужа, и вскоре супруги явились для совершения необходимых действий [Сыроватский, 1874, с. 167–168]