Согласно Н. Н. Муравьеву, детей хивинцы практически не воспитывали, ограничиваясь только ознакомлением их с основами ислама и, в редких случаях, обучением грамоте. При этом за малейшие провинности их сильно били. Впрочем, отмечает дипломат, и дети в ответ не испытывали уважения и пиетета к отцу и матери, могли с ними поругаться и даже кинуть в них камнем [Муравьев, 1822б, с. 125].
Глава IVГосударственность и право Кокандского ханства в записках путешественников
Кокандское ханство в течение длительного времени было третьим по значению ханством в Средней Азии, успешно соперничавшим за влияние в этом регионе с Бухарой, Хивой и Россией вплоть до середины XIX в., когда на него началось активное наступление Российской империи, результатом чего стала постепенная утрата территорий, а затем и окончательное присоединение ханства к России в 1876 г.
Некоторые проблемы государственности и права Кокандского ханства уже исследовались специалистами [Лунев, 2004; Сооданбеков, 1978], однако большей частью — на материалах этого государства. Действительно, от Кокандского ханства сохранилось большое количество исторических сочинений, активно изучаемых в последнее время[107]. Также до нас дошло значительное число официальных, в том числе и правовых, актов ханской канцелярии, также частично введенных в научный оборот [Набиев, 1973; 2010; Троицкая, 1968; 1969]. Естественно, согласно этим источникам, принципы шариата являлись доминирующими в системе управления и правового регулирования ханства, а его правители представлены как ревнители ислама и шариата, обладающие всей полнотой власти над своими многочисленными подданными разных национальностей и с различным хозяйственным укладом.
Однако если мы обратимся к свидетельствам иностранных современников — а таковыми в XIX в. были преимущественно российские дипломаты, торговцы или ученые, при разных обстоятельствах оказывавшиеся в ханстве и нередко сами становившиеся свидетелями или даже участниками правовых отношений, — то убедимся, что ситуация весьма существенным образом отличалась от картины, создаваемой придворными историками и официальными чиновниками.
Такими источниками являются записки путешественников, посещавших ханство на протяжении практически всего времени его существования в качестве ханства[108]. Кроме первого из них, британского агента Мир Иззет-Уллы, побывавшего в ханстве в 1812–1813 гг., все остальные были подданными Российской империи — переводчик Ф. Назаров, лекарь Ф. К. Зибберштейн, военные и дипломаты Н. И. Потанин, М. Д. Скобелев, К. К. Трионов и Х. А. Чанышев, казаки Максимов, Ф. Милюшин и М. Батарышкин, торговцы Н. Айтыкин и С. Я. Ключарев, чиновники И. Батыршин и М. И. Венюков, ученые Н. А. Северцов, А. П. Федченко и А. Л. Кун.
Труды большинства упомянутых авторов неоднократно привлекались исследователями истории Кокандского ханства и русско-кокандских отношений (см., например: [Гафаров, 1969; Плоских, 1970;
1977; Тимченко, 1986; Халфин, 1974]), развития русской науки и истории научных экспедиций в Среднюю Азию [Обзор, 1955; 1956]. Однако, насколько нам известно, их сведения о кокандской государственности и праве до сих пор специально не исследовались. Естественно, российские путешественники не имели целью формирование подробного представления именно о политико-правовых реалиях Кокандского ханства, поэтому их сведения по правовым вопросам довольно отрывочны, но тем больше, по нашему мнению, их важность для исследователя. При этом порой статус автора тех или иных записок совершенно не отражал полноты его информации правового характера. Например, весьма ценные наблюдения об особенностях налоговой системы или положения отдельных слоев населения содержатся в дневнике оренбургского переводчика И. Батыршина, всего лишь сопровождавшего русские войска в походе на Ак-Мечеть в 1853 г., или ученого А. П. Федченко, естественно, больше интересовавшегося природой и геологией ханства, чем его политическим, экономическим или правовым устройством.
§ 1. Центральная власть и региональное управление
Тот факт, что кокандские ханы не принадлежали к потомкам Чингис-хана, а происходили всего лишь из одного из многочисленных узбекских племен Средней Азии (племени минг, по названию которого получила свое название правящая ханская династия), существенно повлиял на их статус: они гораздо меньше, чем монархи Бухары или Хивы, пользовались авторитетом среди своих подданных и на международной арене.
Так, британский разведчик индийского происхождения Мир Иззет-Улла, предпринявший путешествие по Средней Азии и побывавший, в том числе в Коканде в 1812–1813 гг., сообщает, что кокандский хан обладает атрибутами самостоятельной власти — не читает хутбу (специальную пятничную молитву) на имя какого-либо иностранного правителя и чеканит собственную монету. Однако, несмотря на внешне мирные отношения с Бухарским эмиратом, правитель последнего постоянно стремится к контролю над Кокандом, правитель которого, Омар-хан, в свою очередь предпринимает против эмира враждебные действия [Мир Иззет-Улла, 1956, с. 49].
Конечно, сила и эффективность центральной власти во многом зависела от личности конкретного правителя. По словам того же Мир Иззет-Уллы, при Нарбуте-бие, правившем в конце XVIII в., на дорогах было много грабителей, а его преемник Алим-хан (1800–1810)[109] сумел навести порядок, и сделать дороги безопасными для путешественников и торговцев. Он же присоединил к ханству ранее независимое Ташкентское владение. Однако со временем подданные, в том числе войска, стали испытывать недовольство его «притеснениями и угнетениями», восстали против хана и провозгласили правителем его брата Омара (1810–1822). А когда Алим-хан отправился в Коканд, чтобы вернуть власть, он был убит по дороге [Там же, с. 47, 49]. И если Омар-хан, в свою очередь, оказался достаточно эффективным правителем, то после его смерти в ханстве начинается правление слабых и неэффективных правителей, которых постоянно свергали либо внешние враги (бухарские эмиры), либо члены собственного рода. Именно в таком политическом состоянии находилось ханство последние три-четыре десятилетия своего существования (1840–1870-е годы). Так, например, российский ученый Н. А. Северцов, проведший месяц в плену у кокандцев, вспоминал, что один из его тюремщиков прямо называл хана Худояра (1844–1858, 1862–1863, 1865–1875) «дрянью», говорил, что он «презлой… и глуп, и ленив, а просто зверь, как есть бешеная собака. Хорошо что руки коротки» [Северцов, 1860, с. 80–81]. На наш взгляд, вполне красноречивое сообщение, учитывая, что это все говорилось представителю иностранного государства!
Не было у хана и эффективных помощников-чиновников, что объясняется большим влиянием в ханстве родоплеменных вождей кочевых племен, которые чаще всего и занимали высшие придворные должности, совершенно не обладая необходимыми для них навыками и знаниями. В начале XIX в., как сообщает Мир Иззет-Улла, у Омар-хана еще были «премьер-министр» Мирза Юсуф Ходженди и второй после него сановник Мирза Исматулла — судя по именам, представители чиновничества из числа оседлых жителей ханства [Мир Иззет-Улла, 1956, с. 50]. Но уже в 1840-е годы высшими должностными лицами при хане становятся не штатские сановники, а военачальники — амир-и лашкар, минбаши и др., — которыми назначались предводители наиболее влиятельных и многочисленных узбекских или киргизских племен, фактически управлявшие ханством при беспомощных ханах и менявшие их по своему усмотрению[110].
Во многом слабость ханов объяснялась тем, что на протяжении всего существования Кокандского ханства в нем не было многочисленной, хорошо вооруженной и подготовленной армии, которая могла бы упрочить положение монархов, помочь ему справиться с мятежниками и внешними противниками. Как сообщает Мир Иззет-Улла, в начале XIX в. у хана было 10 тыс. всадников, которым полагалось жалованье и земельные наделы, а во время похода — еще и провизия на два месяца [Там же, с. 49]. Эта практика сохранялась и несколько десятилетий спустя: казаки Максимов, Милюшин и Батарышкин, проведшие несколько лет в ханстве на рубеже 1840–1850-х годов в качестве пленников, сообщают, что ханские солдаты получали жалованье 20 серебряных таньга, или 1 золотой тилля, в месяц, а во время похода им давали коня и провиант[111] [Максимов, 2006, с. 301; Макшеев, 1856, с. 30]. Кроме того, хан мог призвать на службу 30–40 тыс. кочевников, которые никакого жалования не получали, поэтому привлекались не более чем на один месяц в году [Мир Иззет-Улла, 1956, с. 49; Галкин, 1868, с. 241].
Уступая войскам Бухары и Хивы в количественном отношении, кокандская армия не могла похвалиться также хорошим вооружением или профессионализмом. Побывавшие в среднеазиатских ханствах русские пленники, которые большей частью были солдатами или казаками (т. е. профессиональными военными), дают, можно сказать, уничижительную оценку кокандским солдатам. Так, сибирский казак И. Марченков, попавший в плен к бухарцам и насильно взятый в их армию, участвовал в войне с Кокандом в 1841–1842 гг. и сообщал, что кокандцы, оборонявшию столицу от войск бухарского эмира Насруллы, бросились в бегство после первого же выстрела, и он занял все ханство в течение пяти дней [Галкин, 1868б, с. 219]. Согласно показаниям Ф. Федотова, к середине XIX в. регулярное кокандское войско насчитывало до 1 тыс. пехотинцев и артиллеристов [Там же, с. 242] — вероятно, сказались постоянные государственные перевороты, свержения и убийства ханов, естественно, сопровождаемые разграблением ханской казны и невозможностью содержать значительные войска. Неудивительно, что ханы старались привлекать на службу квалифицированных иностранных военных — в первую очередь русских пленных солдат и казаков, которые могли сделать неплохую карьеру в войсках и получали высокое жалованье. О таких примерах сообщают вышеупомянутые русские пленники Ф. Милюшин, М. Батарышкин, Н. Северцов и др.